Вечером 2 октября Муссолини вышел на свой балкон над площадью Венеции и сообщил восторженно приветствовавшей его толпе, что настал час Италии взять то, что ей положено. Война, пообещал он, на Европу не распространится. В Предаппио Ракеле слушала разносящийся по всей округе колокольный звон. На следующее утро, в пять утра, 110 тысяч итальянских солдат перешли границу и вошли в Эфиопию. С рекордной скоростью были построены 18 аэропортов, из которых Витторио, Бруно и Чиано отправлялись бомбить мост через реку Тэкэзе.
Реакция Лиги Наций не заставила себя ждать. 10 октября 52 ее члена проголосовали за осуждение итальянской агрессии и введение эмбарго на поставки в страну оружия, предоставление ей кредитов и запрет всех экспортно-импортных операций. США, накануне президентских выборов, на которых голоса итальянских эмигрантов были важны для Рузвельта, согласились продолжить поставки в Италию бензина. Германия, вышедшая из Лиги Наций еще в 1933 году, решила воспользоваться ситуацией и еще больше углубить раскол между Италией и Британией и предложила ей поставки угля и стали. Париж и Лондон вели между собой интенсивные переговоры, встречи, консультации. Французы настаивали на уступках Италии, британцы утверждали, что нельзя вознаграждать агрессора.
Итальянцы быстро заняли Адуа, что рассматривалось как важная психологическая победа, позволившая «смыть позор поражения». В Милане кардинал Шустер молился во славу новой героической страницы итальянской истории. Женщины делали патриотические трехцветные омлеты – красно-бело-зеленые, по цветам национального флага. Им было предписано экономить деньги на губной помаде, пудре, шелковых чулках и дижонской горчице. При королевском дворе для экономии бензина автомобили заменены запряженными лошадьми каретами, и корпулентная королева была вынуждена втискиваться в крохотную одноконную карету, отороченную голубой парчой и плюшевыми кистями. Заметив, что палаццо Дориа был единственным зданием на Корсо, над которым не развевался национальный флаг, разъяренная толпа ворвалась внутрь, ринулась вверх по лестнице и обнаружила там одинокую принцессу в обсыпанном мукой фартуке, занятую выпечкой булочек. Она сообщила, что семьи нет дома. Ее приняли за кухарку и ушли.
18 декабря в ответ на призыв Муссолини к «экономности и самопожертвованию» женщины по всей Италии вместе с королевой Еленой приняли участие в Giornata della Fede, Дне веры. Они обменивали свои золотые и серебряные обручальные кольца на металлические, что принесло в казну 37 тонн золота и 115 тонн серебра. Никогда еще режим не пользовался такой популярностью. Ракеле сделала и свой дар в виде килограмма золота и множества подарков, накопившихся на вилле Торлония. В одном из залов виллы была вывешена карта, на которой Муссолини булавками каждый день отмечал продвижение итальянских войск.
Война была ужасной. Несмотря на частую сменяемость бесконечно ссорящихся друг с другом генералов, несмотря на то, что при разгрузке подъемными кранами танки разбивались, несмотря на гниение сброшенных парашютами в дождевую грязь мешков со спагетти, мукой и сахаром, итальянские войска неуклонно продвигались вглубь Эфиопии. Под командованием безжалостного генерала Бадольо, прославленного граничащим с геноцидом «усмирением» ливийского сопротивления во время предыдущей кампании, итальянцы сбрасывали разрывные и зажигательные бомбы на поселения живущих в палатках мирных жителей, не щадя и явно помеченные большими красными крестами полевые госпитали Красного Креста. Еще до начала вторжения Муссолини санкционировал использование огнеметов и отравляющих газов, несмотря на принятый в 1925 году Международным комитетом Красного Креста и ратифицированный Италией запрет на химическое и бактериологическое оружие. В конце марта 1936 года британская Times опубликовала телеграмму, отправленную в адрес британского правительства дочерью Хайле Селассие: «Страдания и пытки не поддаются описанию: сотни наших соотечественников кричат и стонут от боли. Многих из них узнать невозможно, кожа сходит с обожженных лиц». Отправленный на место представитель штаб-квартиры Красного Креста в Женеве писал, что женщины и дети «изувечены, ослеплены и обожжены попавшим им на лица газом».
Шансов у эфиопов не было. Им не хватало даже самого простого оружия: их давили моторизованные бригады, загоняли при попытке бежать, расстреливали с бреющего полета и осыпали бомбами Чиано, Витторио, Бруно и другие итальянцы-авиаторы. По словам Паволини, быстро поднимающегося по карьерной лестнице близкого друга Чиано, негры были всего лишь «частью пейзажа, такой же, как и верблюды». Эфиопы, военные и гражданские, гибли сотнями тысяч. У итальянцев потери были минимальными. 14-я эскадрилья не потеряла ни один самолет и ни одного пилота.
К концу 1935 года Чиано, нервно переносивший долгую отлучку из дома, вернулся в Рим на лечение, к явному раздражению Муссолини и других герарков. Из-за постоянных проблем с горлом и носом он практически перестал слышать одним ухом. Ходили слухи, что фронт он покинул, чтобы, пока его товарищи воюют, найти утешение в объятьях Делии ди Баньо, подруги Эдды. Делия, как доносил информатор, была «неустанной и ненасытной нимфоманкой». В одном из достигших Муссолини анонимных писем говорилось о Cianaio, клане Чиано, злоупотребляющим его именем и положением; другое рассказывало о миллионах, которые он тратит на еще одну свою любовницу, Лолу Джовинелли. Рождество семья нервно встретила на вилле Торлония, играя в солитер и переживая за Витторио и Бруно. Есть фотография стоящей на автобусной остановке Эдды: она не хотела воспользоваться автомобилем, чтобы «быть ближе к людям… итальянка, как и многие другие, с тем же ощущением гордости в сердце».
В Эфиопию Чиано вернулся весной, чтобы вместе с Витторио, Бруно и Фарначчи принять участие в пропагандистской акции по разбрасыванию листовок с воздуха. Акция чуть было не завершилась катастрофой. Пилотом Чиано был храбрым, но безрассудным. Итальянские войска находились еще в 60 километрах от Аддис-Абебы, когда в погоне за вражеским солдатом Чиано подлетел прямо к столице. Однако недооценил силу эфиопов: его самолет был обстрелян и поражен двадцатью пятью пулеметными пулями, два топливных бака пробиты, и он чудом смог вернуться на базу, успев сбросить вымпел Disperata на главную площадь города. Муссолини отправил ему поздравительную телеграмму: «Горжусь твоим полетом».
Но ни Чиано, ни братья Муссолини не приняли участия в триумфальном входе итальянских войск в Аддис-Абебу 5 мая: из-за плохой погоды их самолеты не могли подняться в воздух. Чиано приехал чуть позже и увидел горящий город и разграбленные мародерами магазины. Он остановился в старом отеле «Империал», откуда провозгласил, что победа Италии возвещает конец славы Британии – «в противном случае ей придется противостоять нам с удвоенной силой». В то же время в разговоре с Эддой без посторонних ушей он признал, что война была ужасной ошибкой.
Девятого мая Эдда была на главной площади Предаппио, когда из репродукторов на весь город прозвучали три победных аккорда фанфар, а затем торжествующий голос ее отца: «Наконец у Италии есть своя империя, созданная нашей собственной кровью!». Виктор Эммануил III был теперь императором. В этот момент, как она писала в своих воспоминаниях, все люди на площади будто вдруг выросли на десять сантиметров. В Риме Ракеле, Романо и Анна-Мария выскользнули из дома, чтобы влиться в толщу народа на площади Венеции. Они видели и слышали, как толпа в состоянии безумного восторга скандировала: «Ду-че! Ду-че! Ду-че!». Завыли сирены, люди замолкли, и над головами у них, оперевшись руками на парапет, появилась суровая фигура Муссолини. Выждав паузу, он улыбнулся и произнес слова триумфа. Небо над площадью Венеции было бирюзовым, переходящим в розовое, в нем кружили и радостно верещали ласточки. Возбужденная толпа проследовала к Квиринальскому дворцу, где под звуки королевского гимна на балкон вышел и сам король. Королева Елена послала Ракеле букет, вызвав недовольное ворчание Муссолини: «Могла бы быть и пощедрее».
Чиано, Витторио и Бруно вернулись домой с медалями, хотя Чиано сетовал, что ему не досталась золотая. Он совершил 32 вылета против 38 Витторио и 36 Бруно. Не остался без медали и беспокойный Фариначчи – за инцидент, в котором он потерял руку. Он утверждал, что это было боевое ранение, хотя на самом деле все произошло, когда он гранатами глушил рыбу. Бруно остался служить в военной авиации, а Витторио засел за книгу. Названная «Полеты над Амбе»[50], она прекрасно передает бездушие и жестокость войны. Он откровенно описывает стрельбу из пулемета по женщинам и детям и ковровые бомбардировки деревень. Позднее он, правда, утверждал, что стыдится и войны, и книги. Завоевание Эфиопии стало для Муссолини capolavoro politico, его «политическим шедевром», звездным часом его как политика. На протяжении всей кампании в Лиге Наций в Женеве продолжались дебаты по этому поводу, хотя скоро внимание дипломатов переключилось на внезапную ремилитаризацию Гитлером Рейнской области в марте [51]. Хайле Селассие принимал участие в женевских переговорах, и Чиано, по приказу Муссолини, организовал группу клакеров-итальянцев, которые засвистывали и заглушали сессию с галереи для зрителей – акция, подвергшаяся суровому осуждению по всей Европе. Но 6 июля Лига Наций проголосовала за снятие с Италии всех санкций. Позднее первый генеральный секретарь Лиги лорд Перт говорил, что неспособность Британии сурово предостеречь Муссолини против вторжения была «одной из самых преступных ошибок во всей истории дипломатии».
В Италии престиж Муссолини был высок как никогда. Для Ракеле, по ее собственному признанию, это был лучший момент ее жизни, «глубокий мир, как никогда прежде, как во сне». Острый недостаток оружия, артиллерии, обуви и обмундирования, который испытывали на фронте итальянские солдаты, быстро и благополучно забылся, как забыты были массовые убийства и приказы «без промедления убивать» всех, кто оказывал сопротивление. Без последствий оставили и бесчеловечное решение Муссолини, несмотря на запрет использовать в боях отравляющие газы, за что Международный Красный Крест позднее подвергся острой критике. На генерала Грациани, санкционировавшего использование 317 тонн газа, было совершено покушение, после которого он развязал кровавые репрессии, жертвами которых стали свыше семи тысяч человек. За это он был прозван «мясником Эфиопии», но преследованию за военные преступления так никогда и не подвергся.