В 1937 году Фассини, чей сын Мунцио дружил с Чиано, подарил ей участок земли над вторым портом Капри Марина-Пиккола, которым пользовались, когда сильные ветры с северо-востока делали швартовку кораблей в главном порту Марина-Гранде невозможной. Эдда пригласила Дарио Патера, друга матери, архитектора, известного своими недорогими и хлипкими домами в Африке, и попросила его спроектировать дом для нее. Первое его строение было настолько непрочным, что дом признали небезопасным и вместо него возвели похожее на коробку строение с величественным видом на Неаполитанский залив. Эдде нравилась модернистская фашистская архитектура. Ее большой двухэтажный дом был покрыт ослепительно-белой краской – как снаружи, так и изнутри. Окружал его обширный сад с небольшим виноградником и террасой, где она установила кресло-качалку. Островитяне жаловались, что дом выглядит совершенно неуместно на фоне столь любимых ими строений в помпейском и мавританском стиле, и еще больше роптали, когда ей удалось закрыть ведущую к дому общественную дорогу и сделать ее частной. Но в целом они были рады столь яркому и знаменитому соседству, и не очень судачили о ее поведении, отмечая лишь высокую стройную фигуру, низкий голос и орлиный нос. Директор «Квисисаны» Джорджио Кампионе потакал любым ее капризам, вплоть до того, что согласился установить в саду отеля клетку для ягуара, присланного ей в подарок из Бразилии. Популярностью зверь не пользовался, и однажды утром его нашли мертвым: кто-то накормил его отравленными фрикадельками.
Эдда хотела, чтобы дом ее утопал в ярком свете, и обставила его светлой деревянной мебелью и диванами с цветастой ситцевой обивкой. Пол был паркетный, плитка разукрашена рыбками, все тарелки разных цветов. На окнах она установила электрические жалюзи, какие в Италии до сих видели только в американских фильмах. Для отопления зимой в доме имелись большие открытые камины, снаружи по стенам вились глицинии. На колоннах у входа в дом установили двух больших каменных орлов с распростертыми крыльями. Ее охранника, бывшего карабинера по имени Костанцо Стрина, местные жители прозвали u maiale, свинья, потому что однажды он на пари за один присест съел сотню равиоли. Слухи об экстравагантности Эдды, далеко не все правдивые, распространялись по острову. Болтали, что она закупила инкрустированные золотом коралловые дверные ручки по три тысячи лир за штуку.
Чиано приезжал на Капри ненадолго, максимум на день. Добирался он на гидросамолете из Остии до Марины-Пикколо, облаченный в белый костюм «сафари» и роскошные белые ботинки. Пока его на гребной лодке доставляли к гавани, зеваки с берега приветствовали его фашистским салютом.
Эдда была не единственная из фашистских знаменитостей, привлеченная расслабленной атмосферой Капри. Бальбо часто приезжал на остров до тех пор, пока его не сослали в Ливию, отпуск здесь проводили также Фариначчи и Боттаи. Хотя в Германии джаз был запрещен как «музыка негров», на Капри он звучал повсюду, в любое время дня и ночи: регтайм, блюз или свинг. Но, так как фашизм требовал, чтобы все вокруг было итальянским, Луи Армстронга переименовали в Луиджи Фортербраччио, а Бенни Гудман стал Беньямино Буонономо[60].
Недалеко от жилища Эдды располагался дом принца Умберто и Марии Жозе, которые добирались сюда из палаццо Реале в Неаполе на своем темно-синем катере. Малапарте, против всех правил, на деньги, выделенные ему Чиано для лечения, выстроил себе на краю скалы «печальный, крепкий, строгий» дом, добраться к которому можно было только пешком. На огромной крыше можно было кататься на велосипеде, гостиная оставалась практически пуста, так, чтобы сквозь окна из толстого листового стекла он мог любоваться открывающимся видом. Деревьев вокруг дома, выкрашенного в красный цвет, не было. Названное, как и остальные владения Малапарте в честь самого себя Casa Come Me, «Дом, как я», строение это напоминало выброшенный на риф огромный красный кирпич.
Вслед за модничающими фашистами на Капри зачастили и нацисты, которых Эдда встречала в порту. Одним из первых пожаловал Геринг; толпа на пристани приветствовала его фашистским салютом и возгласами «Хайль Гитлер!». Это было первое появление свастики на острове. Во второй свой приезд, уже с женой Эмми, он снял люкс в «Квисисане», где его укусила за нос принадлежащая одному из гостей ручная обезьянка. Геринги безудержно тратили деньги в открывшихся на Капри новых бутиках и лавках. В какой-то момент казалось, что они купят принадлежащую Акселю Мунте виллу Сан-Микеле, хотя стали распространяться слухи, что Геринг на самом деле действовал от имени Гитлера. Увлеченный астрологией и Священным Граалем, фюрер вроде бы решил, что Анакапри является средоточием волшебных астральных сил. На катерах, выделенных им префектурой Неаполя, приезжали Гесс, Геббельс с женой Магдой, Ганс Франк. Щеголяя мускулистыми телами, в пещеры и гроты заплывали юноши из Гитлерюгенда.
Просыпаясь и выходя из спальни, Эдда нередко сталкивалась с Фабрицио и Раймондой, возвращающимися вместе с няней с пляжа к обеду, и дети имели возможность наблюдать за матерью вблизи. С темным, тяжелым, осунувшимся от выпитого накануне лицом она выглядела ужасно и бесконечно ссорилась с гувернанткой. С местными она почти не общалась, фамильярное отношение к себе не поощряла, приглашения островных интеллектуалов отправиться вместе с ними на ослах на пикник отклоняла и большую часть времени проводила за раскладыванием солитера – колоду карт она привезла из Шанхая. На улицу она всегда выходила в темных очках. Но все же подружилась с одним из живших на острове эксцентриков, ювелиром Пьетро Каприано по прозвищу Шантеклер – по имени петуха, главного героя одноименной пьесы Эдмона Ростана. Каприано носил ярко-красные штаны и разноцветные шелковые рубашки и загорал обнаженным. Он обожал всевозможные розыгрыши и проказы, и только вмешательство Эдды спасло его от депортации с острова после того, как он бросил хлопушку под ноги принца Умберто.
Неудивительно, наверное, что такое сборище эксцентриков и развлекающихся фашистов просто кишело шпионами и информаторами. Телефоны прослушивались, письма вскрывались. Главным источником информации для Боккини был партийный секретарь Пагано, хотя люди OVRA следили и за ним. Доносы шли от официантов, носильщиков и даже некоторых гостей. Следили за Каприано, и доклады о его поведении регулярно поступали на стол Муссолини, который, в конце концов, приказал отсылать его с острова, когда туда приезжала Эдда. Следили и за Эддой, изо всех сил пытаясь установить, правда ли, что она при лунном свете прыгает со скалы в воду обнаженной, спит с приезжающими мужчинами и посещает вечеринки, на которых гости одеваются в костюмы диких зверей и устраивают оргии под стать древнеримским. Следили и за мутной ясновидящей мадам Кармен, которой Эдда имела неосторожность довериться и которая постоянно приставала к ней с просьбами о знакомствах и одолжениях.
Среди многих вменяемых Эдде в вину грехов ни один не был столь очевидным, как ее проблемы с выплатой карточных долгов. Но, как она отмечала впоследствии, теперь почти вся фашистская Италия, жадно питающаяся слухами, которые Боккини был не в состоянии заглушить, верила, что она переспала с сорока тысячами мужчин, что делало даже таких известных развратниц, как мадам Помпадур, Нинон де Ланкло и маркиза де Ментенон[61] на ее фоне невинными девицами или монахинями. К концу 30-х годов в лихорадочных усилиях по продвижению и восхвалению фашизма стали проявляться нотки отчаяния. Они были ощутимы в эксцессах до абсурда педантичного Стараче, в его неутомимом рвении по искоренению иностранных слов из итальянского языка. Так как никакой оригинальной идеи за доктриной фашизма никогда не стояло, и фашисты всегда лучше понимали, против чего они, чем за что. Одна за другой хаотично генерируемые в недрах МинКульПопа кампании – против слишком худых женщин, либералов, социалистов, профсоюзов, немужественных мужчин – обретали плоть и форму на страницах прорежимных газет.
Запреты на упоминание возраста Муссолини и проблем с его здоровьем становились все более и более драконовскими: все фотографии дуче, «принца молодости», перед публикацией тщательно проверялись и обрабатывались; на получавших одобрение снимках он был в воинственной позе, нередко верхом, для пущего сходства с победоносными римскими консулами. В документальных фильмах и киножурналах студии LUCE Муссолини регулярно появлялся перед «океаном» толпы. Дуче был главной кинозвездой Италии. Как он сам говорил, «попытки отделить Муссолини от фашизма или фашизм от Муссолини – самое бесполезное, самое нелепое и самое смешное, что только можно себе вообразить». Его женскую тень Эдду фотографировали только с ее согласия. Ее нежелание быть на авансцене лишь подпитывало слухи о ее тайной власти.
Раскопки могилы императора Августа в центре Рима были наконец завершены, район вокруг очищен от домов и других построек, и на их месте открылась «Августианская выставка Романита». Муссолини на ней был представлен с живым орлом – символом передачи имперских традиций фашизму. По дороге в Остию вовсю шло строительство Квартала всемирной выставки. Возводимый там новый город из гранита, мрамора и известняка был призван стать витриной «грандиозности и монументализма». Восхваляемый, с одной стороны, как совершенно исключительный, а с другой – очень человечный, «духовный отец» новой Италии Муссолини знал обо всем и все ошибки и недостатки мог исправить. «Где дуче?» – вопрошала газета Il Corriere della Sera. И сама же отвечала: «Он повсюду. Разве вы не чувствуете, что он слушает вас?». Пятьдесят человек в штате секретариата палаццо Венеция отвечали на многие тысячи адресованных ему писем, во многих из них выражалось недовольство партийной бюрократией, но почти никогда – самим Муссолини, который каким-то образом стоял выше всего этого.
Это неугомонное желание заставить итальянцев вести себя как настоящие фашисты проявлялось и в фильмах, снимавшихся на только что построенной в Риме киностудии Чинечитта. Муссолини годами называл кино