l’arma più forte, сильнейшим оружием режима, и одним из лучших воспоминаний Эдды о годах в вилле Торлония были ежевечерние просмотры кинофильмов. В первые годы фашистского режима итальянская киноиндустрия находилась в полном раздрае. Хотя страна была одним из пионеров немого кино, изоляция от мировых кинорынков, растущая стоимость производства, и главным образом неспособность адаптировать новации означали, что огромный аппетит итальянцев к кино удовлетворялся Голливудом. Публика обожала Чарли Чаплина, Мэй Уэст, Кэри Гранта, восхищалась подведенными карандашом усиками, завитыми волосами и выщипанными бровями и отворачивалась от змей, крокодилов, ведьм и девиц, населявших итальянские приключенческие фильмы типа «Сильвия Зулу». В качестве противовеса влиянию свободных, раскованных американских женщин МинКульПоп настойчиво продвигал и пропагандировал образ цветущей, верной donna-madre. Герарки понимали, что кино, не злоупотребляя пропагандой, должно предлагать зрителю обнадеживающую картину итальянской жизни, культурной и образованной, в которой пустыни Африки преобразуются в сады Эдема, а деревня преподносится как воплощение подлинных итальянских ценностей. Strapaese[62], прославление родины, должно было стать противовесом иностранному влиянию.
Затем, в 1934 году, была введена серия протекционистских мер по ограничению иностранного, в первую очередь американского, импорта в Италию. Была создана подлинно радикальная школа экспериментального кино, стали издаваться посвященные кино газеты и журналы. Продюсеры и прокатчики получали гранты от государства и частных фондов, появилось профессиональное объединение, в которое вошли кинематографисты, владельцы кинотеатров, музыканты и члены LUCE. Двигателем всех этих шагов в немалой степени был 22-летний Витторио Муссолини, убедивший отца отправить его в Соединенные Штаты для переговоров с Хэлом Роучем, продюсером обожаемых Муссолини Лорела и Харди. Витторио был приглашен на чай в Белый дом и вернулся с информацией о том, что президент Рузвельт предложил организовать встречу между ним и Муссолини в нейтральных водах посреди Атлантики. Из плана этого ничего не вышло, и мечты Витторио о связях с американцами были скоро разрушены его соперниками из числа итальянских кинопродюсеров.
В сентябре 1935 года пожар уничтожил старую киностудию у ворот Сан-Джованни[63]. На Виа Тусколана заложили фундамент Чинечитта, которая в рекордный срок усилиями полутора тысяч рабочих была построена по образцу и подобию Голливуда. С рекламного плаката на итальянцев зазывно взирала грудастая, сильная, чувственная, энергичная женщина. Символично, как с восторгом писали газеты, что в день открытия 28 апреля 1937 года разразилась сильная гроза с дождем и градом, но к моменту прибытия Муссолини на студию, дуче уже купался в лучах солнца.
Так как сам Муссолини гангстерские фильмы терпеть не мог, предпочтение отдавалось производству комедий. В тематике картин и их нравственном облике проводилась политика fascistizzazione sottile, тонкой фашизации. На изображение наркотиков, сексуальной распущенности, отношений между белыми и неграми было наложен строгий запрет. В рамках этих ограничений итальянская киноиндустрия процветала. В категории telefoni bianchi (белые телефоны) – названной так в честь оснащенных белыми телефонами будуаров, где снимались многие фильмы, а белый цвет стал символом современного шика – выходили романтические комедии, сентиментальные и захватывающие, в которых прославлялись роковые женщины, инженю, честные отцы, очаровательные пройдохи, безупречно вышколенные герои-любовники и благородные самоотверженные матери. В качестве замены Клодетт Кольберт и Бетт Дэвис начался отчаянный поиск доморощенных звезд. Одной из них стала голубоглазая, с тонкой талией Ася Норис, дочь русского барона[64], которая играла невест среднего класса и нуждающихся в покровительстве мужчин секретарш, нянь и продавщиц. Второй – скромная, непритязательная и круглолицая Мария Дени, со вздернутым носиком и беломраморным цветом лица. Ей доставались главным образом роли девушек домашних, помогающих матери и играющих на фортепиано. Знойная Луиза Манфрини, взявшая себе артистический псевдоним Ферида, обладала высокими скулами и длинными ресницами. Она специализировалась на образе «единственной реальной женщины в мире куколок» и, несмотря на свою пламенную, зажигательную натуру, часто оказывалась обманутой. Любовник Фериды Освальдо Валенти, сын сицилийского барона, дамский угодник и кокаинист, с элегантной, изысканной внешностью и манерами джентльмена, прославился ролями сильных, хитрых, взбалмошных и жестоких злодеев. В противовес Оскарам была учреждена и специальная итальянская кинопремия – Кубок Муссолини.
Денег на съемки не жалели: в батальных сценах исторического эпоса «Кардинал Мессия» о колонизации итальянцами Эфиопии в XIX веке были задействованы одиннадцать тысяч человек массовки и четыре тысячи лошадей. Это новое кино породило и новый жанр печатной продукции – fotoromanzi, фотороманы, специальные журналы с кадрами из фильмов или просто серии фотографий, в которых слова персонажей, как в комиксах, вылетали изо рта героев в пузырях. Редакторы отчаянно охотились за сюжетами из жизни звездной пары Чиано. Любое изображение Эдды мгновенно попадало в печать и тиражировалось. Тот факт, что на этих снимках она чаще всего хмурилась, а то и просто волком смотрела в объектив, никого не смущал.
Итальянцы обожали свое новое кино, как любили они и пышность нового фашистского театра. Лишь за один год было продано 310 миллионов билетов в кинотеатры. Герарки, со своей стороны, любили новых звезд, любили по-своему: приударяли за ними, делали их своими любовницами, а в их успехе видели отражение своего собственного. Для шпиков Боккини Чинечитта стала золотой жилой, мало зарабатывающие актеры эпизодических ролей охотно пополняли свои кошельки, регулярно поставляя доклады об «агентах разврата», разгульных вечеринках и антифашистских пересудах. В объекты донесений угодил даже Стараче, «большой охотник до балерин». И все же в Италии контроль над культурой, будь то кино, театр или литература, никогда достигал такого зловеще тотального уровня, как в нацистской Германии, где к 1937 году под геббельсовским запретом оказались тысячи фильмов, пьес, книг и произведений изобразительного искусства – вместе с их создателями. В Италии сплетни, карикатуры и забавные истории продолжали циркулировать относительно безнаказанно, служа выхлопным клапаном для режима. Режим изо всех сил старался выглядеть сильным, современным, лишенным пороков, преступности, бедности, разрушенных семей и безработицы, но в то же время сознающим человеческие слабости и относящимся к ним с юмором.
Вскоре после возвращения из Эфиопии Витторио познакомился с девушкой из Милана Орсолой Буволи, и в феврале 1937 года, хотя Витторио не было еще и 21 года, они поженились – в той же, что и Эдда с Чиано, церкви Святого Иосифа. Со свадебных фотографий смотрят Чиано с глупой улыбкой, Ракеле в шубе и с отвисшей грудью и Эдда со сверкающими глазами. Грандиозного торжества на вилле Торлония, однако, не устраивалось: Ракеле заявила, что не намерена вновь проходить через такой кошмар. Меньше было и экстравагантных подарков, хотя Франко прислал золотой портсигар. Бруно вскоре женился и тоже в церкви Святого Иосифа, его женой стала Джина Руберти, дочь инспектора из министерства образования. По сообщениям информаторов OVRA, семья ее придерживалась «возвышенно фашистских настроений». Стараче подарил Бруно новейшее изобретение – пылесос фирмы Hoover. И Витторио, и Бруно были замешаны в потасовках, но их дела быстро замяли. Под колесами автомобиля Бруно во время аварии погибла пожилая женщина, одна из его любовных связей привела к беременности. У Витторио на летнем отдыхе в Риччоне был роман с замужней женщиной. Несмотря на жалобы Муссолини, что пустеющая вилла Торлония опустошает и его жизнь, обе молодые семьи переехали в квартиры в центре Рима. Воскресные обеды, однако, остались обязательным семейным ритуалом, даже для крайне неохотно посещающей их Эдды.
В 1936 году, когда Чиано был назначен на пост министра иностранных дел, Муссолини еще не оставил идею восстановить порушенную войной в Эфиопии дружбу с Британией, как не оставил и надежды превратить Италию в уравновешивающую силу в политическом раскладе Европы. Но Германия легко признала Италию империей, власть и роль нацистов быстро росли. 1 ноября 1936 года на главной, Соборной площади Милана Муссолини впервые заговорил о том, что Рим и Берлин представляют собой «ось», вокруг которой «должны вращаться все желающие мира» европейские государства. Он был взбешен, узнав, что британцы пригласили Хайле Селассие на коронацию Георга VI в мае 1937 года, и что Франция и Британия подписали соглашение о защите торговых судов от итальянских подводных лодок, совершающих, как они утверждали, в Средиземном море «акты пиратства». Другу Витторио Зангранди Чиано говорил, что Франция и Британия были «слабы, как перезревшие гнилые фрукты, и готовы лопнуть, как переполненный бурдюк с жиром».
Гитлер тем временем продолжал обхаживать Муссолини, принимая в Берлине Эдду и Чиано и отправляя в Рим эмиссаров с приглашением Муссолини совершить государственный визит в Германию. Германское посольство в Риме было проинструктировано делать все возможное для ухудшения отношений между Римом и Лондоном и неустанно подчеркивать готовность и желание Германии перенять для себя многие идеи фашистского режима.
Муссолини настаивал, чтобы во время визита ему разрешили не облачаться в формальный вечерний костюм (он чувствовал, что выглядит в нем не лучшим образом), предоставили возможность пообщаться с простыми немцами и продемонстрировать перед толпой свое ораторское мастерство. Визит был назначен на 24 сентября 1937 года.