Кларетта была мила, хоть и полновата. Волосы по тогдашней моде она стригла коротко и завивала, голубые глаза сверкали, пальцы и руки были усыпаны кольцами и браслетами. Не заметить ее было невозможно: романтичная, чувственная и очень женственная. Роман с Муссолини сопровождался ссорами и сценами ревности. Кларетта крайне подозрительно относилась к появлению у него других женщин, его тоже мучила ее возможная неверность. На какое-то время она увлеклась другим ухажером по имени Лучиано Антонелли, неудачником, перебивавшимся случайными работами по барам и ресторанам. К сожалению, Джузеппина разболтала об этом романе соседке, оказавшейся информатором OVRA. Новость быстро достигла ушей Муссолини, он вызвал Джузеппину и пригрозил ей. «Дело Антонелли», как стала известна эта история, продолжалось несколько недель, со скандалами и нежными сценами примирения между Муссолини и Клареттой, за которыми следовал период страстных излияний с его стороны. Они стали говорить о необходимости найти для нее отдельный дом, вдали от любопытных глаз, но легко достижимый для него. Иногда они встречались в Остии, где на гребной лодке ее подвозили к условленному месту, откуда Муссолини подбирал ее на своем катере; они нежились на солнце и потягивали коньяк. На ужин Муссолини всегда возвращался на виллу Торлония. Кларетту отвозили домой, где она ела и садилась писать – письма ему на розовой бумаге и в свой дневник – и ждала позднего, последнего звонка. Ответы на ее письма Муссолини подписывал «Бен». Хотя в разговорах с Клареттой англичан он называл «свинскими», эгоистичными пьянчугами, такими же безмозглыми «кретинами», как и французы.
В какой степени Ракеле, со своей сетью информаторов, была осведомлена о Кларетте, достоверно неизвестно. «Ради того, чтобы он оставался со мной, – сказала она как-то о муже, – я готова закрывать глаза на все». А назойливой соседке, советовавшей ей попристальнее следить за Муссолини, она ответила: «Он привлекательный мужчина и, слава Богу, не извращенец, как многие».
Зимой 1937 года агрессивные намерения Гитлера относительно Австрии становились все более и более очевидными. Муссолини встретился с австрийским канцлером Куртом фон Шушнигом в своей резиденции La Rocca delle Caminate недалеко от Предаппио и заверил его, что при всех исторических проблемах между Италией и Австрией, его поддержка северного соседа остается «неизменной». Шушниг, отчаянно стремясь избежать вторжения, согласился назначить на пост министра внутренних дел австрийского нациста Зейсс-Инкварта и объявил о проведении плебисцита. Геринг во время визита в Рим заверил Муссолини, что Германия не предпримет никаких военных шагов без предварительной консультации с Италией.
12 марта 1938 года Германия ввела свои войска в Австрию и провозгласила ее частью Германского рейха. Муссолини об этом узнал, когда немецкие солдаты уже пересекли границу. Длинное умиротворяющее письмо от Гитлера с заверениями вечной дружбы мало его успокоило. Но от ответных действий он решил воздержаться, а в частной беседе с Чиано выразил опасение, что следующей будет Чехословакия. Опасность того, что сильная Германия, пусть даже и номинальный союзник, захочет расширить свои границы и поглотить принадлежавшую до конца Первой мировой войны Австро-Венгрии пограничную итальянскую область Трентино-Альто-Адидже становилась все более вероятной.
Завоевание Австрии Германией, получившее название аншлюс, стало для Муссолини сильным ударом. В течение уже длительного времени он считал его неизбежным, но все же не рассчитывал, что произойдет оно столь скоро; теперь же он оказался в расставленной Гитлером ловушке. Он надеялся до этого достичь договоренности с Британией и подписать между Британией, Германией, Францией и Италией Пакт четырех, гарантирующий долгосрочный мир в Европе. Занявший теперь пост министра иностранных дел Великобритании Энтони Иден к итальянцам всегда относился с недоверием, Муссолини и Чиано считал людьми иррациональными и ненадежными. Заявляя, что с диктаторами дела он иметь не хочет, он затормозил переговоры о выводе итальянских войск из Испании и не спешил признавать Италию империей. Когда переговоры о возможном соглашении с Италией начались за спиной Идена, он ушел в отставку. Новость об этом на ужине в римском палаццо Колонна была встречена аплодисментами и криками восторга. Позиция сменившего Идена лорда Галифакса была более примирительной. Итальянский посол в Лондоне Гранди всячески старался наладить дружбу между Италией и Британией и изо всех сил – даже выходя за границы данных ему из Рима приказов – стремился представить итальянцев разумными и надежными партнерами. Британский премьер Невилл Чемберлен сдвигался к формуле, согласно которой Италия выведет из Испании свои войска, «как только закончится гражданская война», и вслед за этим последует признание Итальянской империи. 16 апреля 1938 года было подписано англо-итальянское соглашение, регулирующее взаимные интересы в Средиземноморье, Африке и Азии. Франция в ответ тоже выразила желание вести переговоры. «Эти диктаторы, – писал Чемберлен заместителю министра иностранных дел сэру Роберту Ванситтарту, – люди настроения. С ними нужно ловить момент».
Вплоть до конца 1937 года Гитлер не особенно настаивал на заключении военного альянса с Италией, полагая, что его собственных сил будет достаточно, и будучи скептически настроен относительно компетенции итальянцев. Теперь встревоженный, что аншлюс подвигнет Италию ближе к союзу с Британией и Францией, он стал зондировать почву в этом направлении. В общественном мнении Италии аншлюс был принят скорее негативно, и Муссолини было непросто объяснять свою позицию парламенту. Он, однако, не хотел рвать отношения с Берлином и полагался на последние сообщения OVRA, согласно которым Гитлер не проявляет намерений начинать войну: да, он хочет создания Великой Германии, но надеется добиться этого другими средствами. Когда британский посол в Риме лорд Перт пожаловался в разговоре с Чиано на продолжающиеся рейды итальянской авиации в Испании, Муссолини заметил, что необходима перемена в восприятии Италии: она больше не гитарист, а воин.
Долго планировавшийся ответный визит Гитлера в Рим стал самым грандиозным и самым тщательно срежиссированным событием в межвоенной истории Италии. По размаху показушного величия он должен был сравняться с визитом Муссолини в Германию, а то и превзойти его. 2 мая 1938 года тремя специальными поездами германская делегация прибыла в Рим. В числе пятисот ее членов была половина правительства, практически все партийные лидеры, ведущие журналисты и жены многих министров. Переводчик Гитлера Пауль Шмидт назвал этот приезд «вторжением в Италию». Фрау Риббентроп, считавшая себя первой леди рейха, захотела быть представленной королевской семье и попросила Эдду научить ее делать книксен. На пограничной станции Бреннер железнодорожную платформу устлали ковром, и для приветствия немцев выстроилась рота итальянских солдат и группа лидеров Фашистской партии.
К вечеру поезда прибыли в Рим, где на специально перестроенном по этому случаю вокзале Остиенсе их встречали король и Муссолини, каждый со своей свитой. Дома вдоль железной дороги были выкрашены, а самые ветхие снесены. Кавалькада запряженных лошадьми карет во главе с Гитлером и королем торжественно проследовала мимо подсвеченных фонтанов, под Триумфальной аркой Константина и объехала вокруг Колизея, освещенного красным цветом так, чтобы казалось, что он пылает в огне. По обеим сторонам заполненных народом улиц в древнеримских амфорах были зажжены факелы, в их свете мерцали руины Вечного города. Наблюдавшая за процессией с балкона своей квартиры Элизабетта Черутти написала: «В нашу прекрасную столицу вошла смерть».
Началась целая неделя торжеств. Под безоблачным небом, на темно-зеленой глади Неаполитанского залива был устроен военно-морской парад: броненосцы, крейсера, эсминцы и сотня подводных лодок, синхронно погрузившихся и также синхронно всплывших, чтобы орудийным залпом отсалютовать гостям. Когда броненосец с Гитлером на борту проплывал мимо Капри, ему указали на виллу Тиберия. Он смотрел, не произнеся ни слова. Детей, которых показывали фюреру, подбирали специально – все они были светловолосыми и голубоглазыми.
Торжественный прием проходил в Оружейном зале Квиринальского дворца с его расписными фризами и фламандскими гобеленами, при свечах и благоухании роз. Некоторую неловкость вызывало не сходящее с лица Гитлера презрительное выражение при виде короля и его элегантных, усыпанных драгоценностями придворных – он отдавал явное предпочтение Муссолини и его окружению. На вопрос, не захочет ли он принять парад верхом, Гитлер ответил, что терпеть не может лошадей. По Риму пополз слух, что, прежде чем отправиться спать, он попросил, чтобы ему в покои прислали женщину – Чиано объяснял это тем, что ему нужна была горничная, чтобы расстелить постель. Он также ворчливо жаловался, что Квиринальский дворец напоминает ему катакомбы. Позднее Гитлер рассказывал, насколько дворец ему не понравился, что он был в ярости, когда слуга унес у него из-под носа тарелку с недоеденным блюдом. Он был недоволен тем, что Музей Ватикана оказался закрыт, и что папа римский уехал «подышать более приятным воздухом» в свою летнюю резиденцию в Кастель-Гандольфо, провозгласив в своей недавней энциклике, что «антисемитизм недопустим, мы все духовные семиты». А свастику Пий XI назвал «крестом, враждебным кресту Христа».
Бесконечная череда приемов завершилась роскошным театрализованным банкетом в палаццо Венеция. Шампанское лилось рекой. Эдда и Чиано возглавили вереницу представленных Гитлеру официальных лиц, но, как заметил Нельсон Пейдж, выражение лица его оставалось рассеянным и слегка безумным. Французский еженедельник Paris Match сделал визит темой номера и оказался далеко не единственным, отметившим, что Эдда, несмотря на свои всего лишь 28 лет, была теперь, безусловно, самой влиятельной женщиной в Италии, и что она унаследовала бунтарскую независимость своих предков, наряду с гордостью, амбициями и страстью, которые привели ее отца к величию. Влиятельность безусловно, но реальная власть? Свидетель многих важнейших событий международной политики и даже непосредственный участник некоторых из них, она, конечно, занимала уникальное место, откуда ее мнение будет услышано, и, ни секунды не колеблясь, высказывала его и отцу, и Чиано. Практически все полные тревоги и неопределенности дни 1938 и 1939 годов она провела в Риме, и немалую их часть с отцом на вилле Торлония. Они постоянно беседовали друг с другом, но что именно она говорила, какие давала советы – это никогда, нигде и никак не было зафиксировано.