При всей своей помпезной грандиозности «вторжение в Италию» не принесло результатов, на которые рассчитывал Гитлер. Программу итальянцы сознательно спланировали так, чтобы не оставить в ней места для серьезных переговоров, а в тех случаях, когда Гитлер и Риббентроп ясно давали понять, что хотят приступить к обсуждению, Муссолини и Чиано, опасаясь, что их вынудят взять на себя обязательства, брать которые они не хотят, от разговора всячески уклонялись. Немцы привезли с собой проект германо-итальянского военно-политического союза, который должен был неразрывно связать две страны друг с другом – тайно или, как предпочитали итальянцы, официально. Между двумя министрами иностранных дел произошел один неловкий и напряженный разговор, в ходе которого Риббентроп был упрям и настойчив, а Чиано уклончив. Когда через несколько дней Чиано вернул немцам проект со своими поправками, выяснилось, что он не содержит в себе практически ничего существенного, и сказанные им Риббентропу слова лишь подчеркнули нежелание итальянцев выстраивать более близкие отношения. «Существующая между нашими двумя правительствами солидарность, – говорил Чиано с подмеченной Шмидтом “саркастической ухмылкой”, – была столь явственно продемонстрирована в эти дни, что формальный договор или альянс даже излишен».
После отъезда немецкой делегации всплыло высказывание о Гитлере короля, который назвал его «психофизическим дегенератом». Муссолини же поделился с Чиано подозрением, что фюрер накладывает себе на щеки румяна. Немецкая реакция на визит тоже большим энтузиазмом не отличалась. Геббельс говорил, что коротышка Виктор Эммануил слишком мал, чтобы сидеть на троне. Гитлер назвал Чиано «балеруном из венского кафе», а чуть позже отзывался о нем как об «отвратительном мальчишке». Приезд фюрера обошелся Италии в 70 миллионов лир, а площадь перед вокзалом Остиенсе была переименована в площадь Адольфа Гитлера. Как бы то ни было, визит показал, что Италия тоже способна организовать впечатляющее своей роскошью событие.
Среди прочего он выявил и непрочный характер отношений между Муссолини и королем. Внешне они были вполне сердечными, король практически без возражений ратифицировал законы Муссолини, а сам Муссолини их отношения характеризовал как «супружескую спальню с двумя кроватями». Армия подчинялась королю, милиция – Муссолини, и по торжественным случаям оркестры исполняли и «Королевский марш», и фашистский гимн Giovinezza. Но все чаще Муссолини называл монархию «бесполезной надстройкой», а короля – карликом, неспособным освоить passo romano. Его чрезвычайно раздражало, что в ходе визита Гитлера он постоянно оказывался в тени короля, а на переднем плане рядом с фюрером все время был Виктор Эммануил. Чиано в дневнике писал, что Муссолини стал называть короля «мертвым деревом, сухостоем», «желчным и недостойным доверия коротышкой» и «старой курицей». В понимании Муссолини, новая воинственная Италия должна управляться одним человеком – им самим. Вопрос теперь состоял в том, как ему возвыситься от звания капрала на воинский уровень короля. Кто-то предложил присвоить Муссолини звание Маршала Италии, но в стране уже было несколько Маршалов. Стараче выдвинул идею учреждения для Муссолини и короля звания Primi Marescialli, Первый Маршал, со специальными знаками отличия на форме с тем, чтобы уровнять их значимость для Италии. Предложение было быстро проведено через голосование в обеих палатах парламента и получило одобрение.
Никто, правда, не удосужился проконсультироваться об этом с королем, который, узнав о принятом решении, пришел в ярость. Он назвал его «смертельным ударом» по его «прерогативе суверена» и заявил, что отрекся бы от престола, не будь ситуация в мире столь тревожной. После длительных переговоров и конституционных консультаций короля убедили, что иного выхода, кроме как смириться, у него нет. «Это оскорбление короны, – заявил он Муссолини, – и оно должно быть последним». С этого момента, как писал впоследствии сын Муссолини Витторио, король стал вынашивать план мести, а Муссолини и Чиано все больше и больше убеждались, что Италия как можно скорее должна стать республикой.
Глава 13. Метания
До завоевания Эфиопии Муссолини не проявлял почти никакого интереса к расовой проблематике. Но страхи перед слишком вольным смешением итальянских колонистов с африканцами заставили его прийти к решению о введении «расовой дисциплины». В итальянцах было больше жизненной силы, плодовитости и интеллекта, чем в «темнокожих», и перед врачами и историками была поставлена задача доказать их физическое и интеллектуальное превосходство. Всевозможными указами и распоряжениями в колониях пытались ввести сегрегацию, но без особого результата: мужчины-итальянцы по-прежнему вступали в отношения с местными женщинами. Проблема расы обсуждалась, дебатировалась, постоянно висела в воздухе, но не всегда в выгодном для итальянцев свете. Германский музыковед Ханс Энгел составил расовую таблицу, согласно которой среди жителей Южной Италии с их умничаньем, невысоким ростом, нервной возбудимостью и склонностью к пафосу и бельканто способности к музыке встречаются лишь у 34 процентов людей, в то время как у жителей Южной Германии, со средним интеллектом и ростом, ровным характером и «веселым нравом», число людей, музыкально одаренных, достигает 74 процентов.
В головах герарков тем не менее крепла идея о «чистом» итальянце, предки которого населяли полуостров на протяжении тысячелетий. К антисемитизму Гитлера Муссолини поначалу относился с презрением, более того, представление немцев о превосходстве блондинистых, голубоглазых, нордических арийцев над темноволосыми и более низкорослыми итальянцами его всерьез обижало. Но к 1937 году понятие «чистоты» уже автоматически стало исключать еврейство. Началось все с антисемитских статей в Il Corriere della Sera и Il Giornale d’Italia, провозгласивших борьбу с «еврейско-большевистскими плутократами» и утверждавших, что «евреи не могут принадлежать к итальянской расе». Затем валом повалили так называемые научные исследования, в которых в одну кучу были намешаны биология, антропология и оккультизм. Евреи, предостерегала «Вторая книга фашизма», были «проповедниками дендизма, всевозможных культов, свободной любви, феминизма» и «порицателями семьи и детей» – иными словами, теми итальянцами, которых Муссолини не хотел видеть в своей новой Италии. К борьбе подключились даже журналы мод. «Хорошая» мода – арийская мода, «мягкая, воспевающая образ матери, женщины дородной, с округлыми формами», в противовес худосочной, угловатой, «плохой» еврейской моде.
После 1945 года предпринимались попытки очистить итальянский фашизм от неприкрытого расизма; утверждалось, что антисемитизм был внедрен в Италию исключительно как импорт из Германии. Действительно, вводился он постепенно, и Муссолини, и Чиано утверждали, что никаких преследований евреев в стране не будет. Согласно проведенной в 1938 году переписи, в Италии жило 50 тысяч евреев, из них 48 тысяч были гражданами страны, давно ассимилированными в итальянскую жизнь, многие даже состояли в Фашистской партии. Свыше двухсот евреев, первых сторонников Муссолини, занимали значительные посты в правительстве. 3 декабря 1937 года Чиано записал в дневнике: «Я не считаю, что нам нужно развязывать в Италии антисемитскую кампанию. Проблемы такой для нас не существует. Евреев не так много, и, за некоторыми исключениями, вреда от них никакого нет… Евреев ни в коем случае не следует преследовать за их национальность». В то же время он отметил, что об Америке Муссолини говорил как о стране «черномазых и евреев», «ядовитая коррозия» которой размоет любое государство, которое это допустит. Приводились также слова Муссолини о том, что евреев следует отправить в Сомалиленд на съедение «бешеным акулам». А американский посол Уильям Филлипс вспоминал разговор, в котором Муссолини, обсуждая место для возможного еврейского государства, говорил: «Евреям в Европе нет места, и в конечном счете они должны будут отсюда уехать». Филлипс обратил внимание, что Чиано никак на эти слова не отреагировал и что держал он себя во время встречи, как «облаченный в ливрею слуга».
Было среди герарков, однако, и небольшое количество неприкрытых расистов и антисемитов. Под пристальным контролем Муссолини был разработан «Манифест о расе», и 8 октября 1938 года Большой совет утвердил программу систематического исключения евреев из многих сфер жизни, в том числе образования, армии, государственной службы. Король, хоть и заявлял, что он не антисемит, с характерным для него малодушием подписал указ, ставший, таким образом, законом. «Евреи – осиное гнездо, и нам незачем совать туда руку», – говорил он в частной беседе. Папа Пий XI осуждал «атеистический, материалистический» расизм нацистов, но вопрос о преследовании евреев оставил без комментариев; у Ватикана была своя многовековая история антисемитизма. К концу года многие евреи потеряли работу, а их дети были вынуждены учиться дома. Обструкцию евреев с восторгом приняли молодые фанатики из Фашистского университетского союза. Они утверждали, что она «очистит атмосферу», и рекомендовали введение обязательных для ношения евреями браслетов яркого цвета, чтобы предупреждать окружающих об «опасности инфекции… как это делается с бешеными собаками».
Евреи-иностранцы, среди которых было множество бежавших от преследования в нацистской Германии, начали искать другие убежища, а итальянские евреи стали думать об эмиграции. В их числе была и Маргерита Сарфатти – ее связь с Муссолини была уже утрачена, и она решила, что настал момент покинуть Италию. La bella ebrea agli occhi azzuri, прекрасная еврейка с голубыми глазами, впала в немилость. В разговоре с Клареттой Муссолини назвал ее «уродливой ведьмой», тело которой издавало зловоние. Бытовала совершенно невероятная история, согласно которой к отъезду ее побудил подстроенный Эддой инцидент: Маргериту, якобы поймали на встрече с жиголо, отвезли в полицейский участок, где продержали всю ночь, так как у нее не было с собой документов. Взяв с собой деньги, драгоценности и несколько наиболее ценных картин, Сарфатти выехала в Швейцарию и оттуда во Францию, где ее тепло встретили. По другой версии, Муссолини из-за ее отъезда пришел в ярость и отправил к ней посланца с просьбой вернуться. Она отказалась.