Кульминацией новых надежд на уступки со стороны Франции стал тщательно спланированный Чиано неприятный эпизод в парламенте в ноябре 1938 года, когда группа фашистских депутатов вскочила на ноги и в присутствии специально приглашенного Франсуа-Понсе стала выкрикивать: «Тунис! Савойя! Ницца! Джибути!» – названия французских территорий, на которые положил глаз Муссолини. Дремавшие на галерее прессы журналисты озадаченно встрепенулись. Франсуа-Понсе покинул зал. Несмотря на регулярно устраиваемые перед французским посольством демонстрации и организованные Стараче оскорбления, которыми осыпали Франсуа-Понсе при каждом его появлении на людях, держался он невозмутимо и с неизменной улыбкой. Римский свет вражду игнорировал и продолжал с удовольствием принимать приглашения во французское посольство в роскошном палаццо Фарнезе. В перехваченном итальянцами письме, которое Франсуа-Понсе отправил в Министерство иностранных дел Франции на парижской набережной Орси, говорилось, что если в Германии он имел дело с «настоящими джентльменами, то здесь приходится иметь дело со слугами, ставшими хозяевами». Проделка Чиано оставила у французов дурное послевкусие, а итальянской прессе было поручено развязать антифранцузскую кампанию с призывами к 44 миллионам итальянцев плевать на французов. Даладье оставался неуклонным противником какого бы то ни было сближения.
Танец тем временем продолжался. В январе 1939 года настала очередь Британии. 11-го числа в Рим прибыли премьер-министр Чемберлен и министр иностранных дел Галифакс. Визит должен был стать знаком примирения между двумя странами после передряг в Эфиопии и Лиге Наций или, как писал американский журналист Уильям Ширер, попыткой «умиротворения дуче». По платформе римского вокзала Чемберлен, как заметил Ширер, вышагивал с зонтиком в руках, словно гордая птица, величественно кивая собравшимся встретить его британским римлянам. Муссолини, как было отмечено, «лишь ухмылялся» и обменивался комическими репликами с Чиано. Для приема в Палаццо-дей-Консерваторе на Капитолийской площади были вывешены величественные гобелены, площадь подсвечена горящими факелами, в свете которых стоящая на ней конная скульптура Марка Аврелия выглядела «гигантской и мерцающей золотом».
Британцы приехали без подарков, но с надеждой, что им удастся удержать Муссолини от дальнейшего сближения с Берлином. У историков нет единого мнения относительно того, кто из двух – Муссолини или Чемберлен – рассчитывал больше выгадать от встречи. Чемберлен и Галифакс, безусловно, хотели помощи Муссолини в предотвращении войны, он же надеялся на материальные приобретения. В ответ на его предложение Британии увеличить квоту на прием евреев Чемберлен выразил опасение, что это только приведет к росту «уже существующего во многих частях страны антисемитизма». После многочисленных банкетов и осмотра достопримечательностей британцы уехали с верой в то, что им удалось продвинуться в помощи Муссолини «избежать германских сетей». Королю Георгу VI Чемберлен докладывал, что был «приятно впечатлен» Муссолини, что счел его чувство юмора «вполне сносным», хотя на одном банкете ему довелось стать свидетелем «настоящего приступа хандры».
Прослышав, что самым влиятельным человеком в Риме была Эдда и что, почувствовав себя уязвленной во время визита в Лондон, она стала настроена резко антибритански, Иден оплатил самый большой и самый экстравагантный букет, который только можно было найти в Риме, и отправил его Эдде «с преклонением от премьер-министра». Во время личной встречи она показалась ему дружелюбной и гостеприимной, но, как Иден рассказывал королю, он был не уверен, что «вопросы политики ее сильно интересуют». Но, с другой стороны, свидетелем ее разговоров тет-а-тет с отцом он не был, а на людях Эдда, как всегда, сохраняла абсолютную непроницаемость.
Британские сдержанность и недомолвки убедили Муссолини и Чиано, что робость и нерешительность британцев таковы, что они обойдутся «безграничной озабоченностью растущей силы государств Оси», и сложившееся у итальянцев впечатление было незамедлительно передано в Берлин. Пока Муссолини отправлял Чемберлену телеграмму с выражением веры в «итало-британскую дружбу», Чиано звонил Риббентропу с заверениями об «абсолютной безобидности и безвредности» итало-британских контактов. Пародия Малапарте оказалась до ужаса точной. Чемберлен и Галифакс, саркастично заметил Чиано Муссолини, сделаны не из того же теста, что и Дрейк[67], и превратились в «усталых сыновей череды своих богатых предков». Жившие в Риме британцы провожали отбывающий с вокзала поезд с делегацией песней For He’s a Jolly Good Fellow[68]. Позднее сменивший лорда Перта на посту британского посла в Риме сэр Перси Лорейн говорил, что введенные Лондоном после вторжения в Эфиопию санкции стали моментом, когда Италия повернулась к Британии спиной, и обратного пути теперь не было.
В феврале 1939 года папа Пий XI, подписавший десятилетием ранее Конкордат с режимом, но тем не менее поднимавший время от времени голос против Муссолини и не скрывавший свой ужас от чинимых нацистами в Германии погромов, умер. Его преемником стал Пий XII, выходец из семьи банкиров, искушенный, объездивший весь мир, государственный секретарь Ватикана с огромным дипломатическим опытом, хорошо знающий Германию. Первый в истории обмен визитами между королем и новым папой рассматривался как провозвестник новой эры мира между католической церковью и фашистским государством после периода разногласий о контроле над умами и душами молодых итальянцев. Это было величественное событие: двор, заполненный церемониальными одеяниями, с кружевными вуалями, тиарами, вечерними платьями со шлейфом и всевозможными украшениями. Дамам было велено встретить появление папы коленопреклоненными. Облаченные в пышные наряды с тяжелым убранством, некоторые были даже не в состоянии встать с колен.
Соглашательская попытка умиротворить Гитлера, равно как и поспешная поездка Муссолини в Мюнхен, была ошибкой. В сентябре 1938 года Германия была, пожалуй, еще слишком слаба, чтобы воевать одновременно с Францией и Чехословакией, в особенности с учетом готовности России вмешаться. Однако взяв под свой контроль крупнейшую чешскую машиностроительную компанию «Шкода» и значительно нарастив таким образом производство военной техники для армии, Германия использовала создавшуюся передышку для увеличения численности своих боеспособных дивизий с 30 до 73. 14 марта 1939 года, вновь не консультируясь со своим союзником Муссолини, Гитлер вошел в Прагу, аннексировал Богемию и сделал Словакию своим протекторатом, нарушив тем самым мюнхенские договоренности. «Не думаю, что на этом все кончится», – заметил Черчилль. Для пришедшего в ярость Муссолини это был очередной признак того, что Гитлер слишком силен, чтобы его можно было остановить, и что Италии лучше оставаться на его стороне.
Даже с учетом захвата Мадрида силами генерала Франко и трагическим завершением Гражданской войны в Испании – Италия потеряла 3189 человек убитыми и 12 тысяч ранеными, не говоря уже о 759 самолетах и возникшем огромном бюджетном дефиците размером 40,4 миллиарда лир, – Чиано был ответственен и еще за одну грубую ошибку. Судьба, говорил он, «проститутка, которая на мгновение предлагает тебе себя, а затем быстро перекидывается к другим. И, если ты не сумеешь ухватить ее за волосы, ты ее потеряешь». 7 апреля 1939 года, под предлогом необходимости остановить экспансию Германии на Балканы и в стремлении утвердить собственные военные планы Италии, итальянские войска вошли в Албанию, беднейшую и самую отсталую страну Европы. Король Зог был личным другом Чиано и свидетелем на его свадьбе, и Албания в течение многих лет была, по сути дела, протекторатом Италии. В какой-то момент Чиано, убедивший себя, что война будет быстрой и легкой и принесет Италии столь желанный престиж, стал даже говорить об «устранении» своего друга короля, возможно, путем отравления.
Проходила военная кампания очень тяжело. Экспедиционный корпус был собран наспех, координации между различными армейскими частями почти не наблюдалось, а отправленные к берегам Албании корабли с войсками и техникой обнаружили, что припортовые гавани были слишком мелкими и пришвартоваться там они не могли. Обладай Албания хоть малочисленной армией, Италия потерпела бы поражение. Предложение, передававшее страну фактически под полный итальянский контроль, король Зог отверг, бежал в Грецию, и албанская корона перешла к Виктору Эммануилу. Албанский портовый город Саранда был переименован в Порт Эдда. Но хаотичной итальянской агрессии было достаточно, чтобы Британия и Франция поняли: Италия мира не хочет. Лондон и Париж объединились в предоставлении гарантий не только Польше, очевидной следующей цели Гитлера, но и Греции и Румынии, и предприняли нерешительные попытки договориться с СССР о заключении военного пакта. В Риме Боккини распорядился, что никто из руководства не должен вмешиваться в Албании: «Это война, Чиано, и я совершенно не хочу с ним никаких неприятностей». Чиано же всячески стремился выглядеть восторженным победителем. Через МинКульПоп в газеты была разослана инструкция «не скупиться на яркий красочный шрифт» в сообщениях о полученных им от Большого совета наградах. Но от победы над Албанией, как многие и предостерегали, Италии было мало толку. Нефть ее была слишком дорогостоящей в добыче, и завоеватели от своей победы ничего не приобретали, даже, наоборот, им пришлось отправлять деньги на развитие вновь захваченной территории.
Муссолини по-прежнему колебался, все так же надеялся инициировать очередную четырехстороннюю конференцию и добиться уступок со стороны Франции. В этих метаниях он неизбежно сближался с Германией. Как союзник Гитлера он рассчитывал на более жирный кусок. Италию, заявлял он, должны воспринимать не как «продажную девку», а как «сильного нового мужчину-фашиста», хотя на заседании Большого совета Бальбо публично обвинил его в том, что он «лижет германский сапог». В мае 1939 года Чиано отправили в Милан на встречу с Риббентропом для заключения альянса с Германией, который был подписан 22 мая в Берлине. Официально он назывался «Договор о союзе и дружбе», обязывал страны оказывать друг другу взаимную помощь в случае войны и вскоре стал известен как «Стальной пакт».