Слушая его разглагольствования, Нельсон Пейдж не раз думал, не следует ли ему остановить Чиано, зная, что все им сказанное будет слово в слово передано в Берлин. «Но было уже поздно, – писал он позднее, – Галеаццо стремительно двигался навстречу судьбе». Неприязнь Чиано к Риббентропу только усиливалась. Он считал его «человеком изо льда», напыщенным и претенциозным, особенно после того, как за подписание Стального Пакта Виктор Эммануил вручил ему орден Святого Благовещения. Чиано презрительно называл Риббентропа il fesso, дурак. Гранди тоже германского министра иностранных дел не жаловал, называя его «слоном в посудной лавке».
Немцы, со своей стороны, если поначалу считали Чиано досадной помехой, со временем стали относиться к нему как к реальной опасности, в особенности в свете его высказываний, регулярно попадавших в Берлин через немецких шпионов. В начале 1941 года Гитлер вроде бы вручил Муссолини секретное досье, которое потом исчезло, и так никогда больше и не нашлось, содержавшее отчеты о том, что Чиано негативно высказывается об Оси и желает мира любой ценой, а также о финансовых злоупотреблениях семьи. В досье со всеми подробностями описывались вечеринки у принцессы Изабеллы Колонны, бесчисленные и скандальные связи Чиано с актрисами и коррупция и разврат «Малого Трианона». Гиммлер счел это все пустыми сплетнями, хотя его позабавила характеристика Изабеллы как «пятой колонны». Гитлер, однако, воспринял эти сообщения намного серьезнее, и они еще больше подогрели его и без того плохо скрываемую неприязнь к Чиано. Когда новость о досье просочилась в Рим, бомонд сначала перепугался, затем стал злорадствовать, считая это делом рук неверного слуги. Сам Чиано хвастал друзьям, что Муссолини «никогда не бросит меня на съедение волкам». Малапарте, правда, отмечает, что выглядел он при этом встревоженным.
Содержалось в досье и немало информации об Эдде, ее собственных откровениях о Франко и Петене, неосмотрительных шуточках в адрес Гиммлера и Риббентропа, не говоря уже о многочисленных любовных приключениях на Капри. От увольнения Чиано, как говорили, спасло лишь то, что автор отчета был настроен чрезвычайно враждебно к Эдде, а жертвовать дочерью Муссолини явно не хотел. Считалось, что документ был делом рук агента Риббентропа, но в городе, напичканном шпиками и информаторами, установить, кто именно поставлял информацию, было практически невозможно. Так что принцессы продолжали заискивающе принимать немецких гостей, по-прежнему презрительно относиться к простолюдинке Ракеле, надеяться на долговечность монархии и мечтать о назначении премьер-министром англофила Чиано, а главное – «танцевать от вечеринки к вечеринке». А Эдда продолжала вести независимую хаотичную жизнь, никого не слушая, перемещаясь между Римом и работой в Красном Кресте, говоря, когда и что ей хотелось, и не особенно взвешивая свои слова. Дети, как всегда, были с нянями.
Именно в это время, рассматривая захлестнувшие Рим потоки противоречащих друг другу слухов и мнений, египетский журнал Images назвал Эдду уже не только просто влиятельной, но и «самой опасной женщиной в Европе». Эдда, писал журнал, «правит своим отцом железной рукой». Такое мнение стало во многих кругах общепринятым, но, как и все, что относится к Эдде, рассматривать его нужно в контексте. Власть ее никогда не была конкретизирована, в немалой степени потому, что она была женщиной, но еще и потому, что рутина повседневных решений ей быстро надоедала. Но близость к отцу, равно как и привычка Чиано полагаться на нее, вместе с нетерпимостью к неопределенности, делали ее мощной силой, даже когда сама она этого не осознавала.
В ноябре 1940 года шефа полиции Артуро Боккини, накануне его 60-летия, во время неуемного пиршества, сразило кровоизлияние в мозг, и он умер в объятьях молодой любовницы. На пышные похороны приехали Гейдрих и Гиммлер, которому Боккини на каждое Рождество ящиками отправлял спагетти и помидоры. Церемония была пышная: конная полиция в парадной форме, оркестр, исполняющий похоронные марши, бесконечный кортеж из герарков, министров, чиновников, полков солдат и полиции. На могиле Боккини, по завещанию покойного, были высечены слова: «В трудные времена он вершил добро, и, насколько это было возможно, старался не делать зла».
Преемник Боккини – Кармин Сенизе продолжал поставлять Муссолини и Чиано информацию о настроениях в Италии. В сейфе в кабинете Боккини Сенизе нашел 21 миллион лир в тысячелировых банкнотах и множество разоблачительных документов. Помятый, неэлегантно одетый Сенизе, которого Чиано, как выяснилось, ошибочно с некоторым пренебрежением счел «хорошим человеком, хоть и болтуном, поверхностным и театральным», оказался и очень хитрым, и очень опасным. В унаследованной им от Боккини спецслужбе OVRA было теперь 56 штатных сотрудников, 319 агентов и бесчисленное количество информаторов, которые прослушивали телефонные разговоры, занимались слежкой и подкупали проституток и любовниц герарков. Именно от Сенизе Чиано узнал, что некоторые высокопоставленные фашисты брали деньги у евреев взамен на поддельные документы и защиту.
Сам Рим при этом на удивление практически не изменился. Столица почти полностью избежала обрушившихся на другие города бомбежек союзной авиации. Чинечитта продолжала производить эскапистские фильмы, изображающие итальянцев в героическом свете. Американское кино было запрещено, но Геббельс отправил Муссолини одну из первых копий «Унесенных ветром». Молодой Роберто Росселини вместе с Витторио Муссолини работал над прославляющей итальянских военных летчиков лентой «Лучиано Серра, пилот»[78], разделившей на Венецианском кинофестивале Кубок Муссолини с «Олимпией» Лени Рифеншталь. Весной 1941 года зрители впервые увидели на киноэкране обнаженную женскую грудь, но кто победил в соревновании кинозвезд – экзотичная темноволосая «дива режима» Дорис Дуранти или знойная, чувственная Клара Каламаи, – так и осталось непроясненным.
Протеже Чиано Паволини завязал роман с Дуранти, в светском обществе богатых герарков чувствовавшей себя как рыба в воде, и брал ее с собой в дом Чиано в Ливорно. На одной из вечеринок гости захотели увидеть «голого министра», и Паволини снял с себя всю одежду. Он был женат, и у него было трое детей. Муссолини вызвал Паволини к себе и велел бросить Дуранти. Тот отказался. Посмотрев же один из фильмов с Дуранти, Муссолини сказал: «Теперь я понимаю». Паволони был одним из самых неоднозначных герарков. Он как-то сказал другу: «Я взобрался на тигра и оторваться от него не могу».
С началом войны карикатуристы осмелели, и их рисунки становились все более антисемитскими. Один художник создал целый каталог социальных «типов»: презренных и достойных осмеяния «темных пятен и нарывов на теле общества, аморальных и аномальных извращенцев», наряду с «гоняющимися за модой, легковесными щеголями-дилетантами» и спекулянтами на черном рынке. Многие из них были наделены гротескно семитской внешностью.
Постоянные военные неудачи привели к заметному ухудшению состояния здоровья Муссолини. Боли в желудке усилились и участились. Ракеле писала в своем дневнике, что зачастую причиной приступов были плохие новости с фронта. После смерти Бруно его вдова Джина с дочерью Мариной переехали на виллу Торлония. Здесь уже жил Витторио, работавший вместе с киностудией LUCE и итальянскими ВВС над документированием воздушных атак. Романо и Анна-Мария были еще школьниками, Романо учился не лучше своих старших братьев, и домашние задания за него нередко делали друзья, но Анна-Мария была дисциплинированна, прилежна и «полна любознательности». Перенесенный полиомиелит не прошел для нее бесследно, но она была безжалостна к себе в стремлении не дать болезни мешать ее нормальной жизни.
Собственная шпионская сеть Ракеле процветала, и информаторы регулярно поставляли ей бесконечные истории о всевозможных провинностях и злодеяниях. К гераркам, особенно некоторым из них, она была настроена резко негативно, и ходили слухи, что именно она привела Стараче к падению – оделась простой крестьянкой, взяла с собой Романо и его фотоаппарат, пришла к дому Стараче в городе Рокка-ди-Папа и засняла всю его невероятную роскошь. Она же сообщила Муссолини, что Стараче поручает милиционерам выгуливать и дрессировать его собак. Время нисколько не смягчило презрительного отношения Ракеле к роскоши и величественности, и на отпевание умершего в Кении от туберкулеза и малярии герцога Аостского она пришла в простом траурном платье, много плакала и настояла, что домой отправится так же, как и пришла, – пешком. В римских палаццо такая ее простота была предметом постоянных насмешек.
Но за этой простотой умело скрывалась беспощадная и ненасытная жажда приобретательства. Когда Ракеле решила купить виллу в Риччоне, которую семья снимала каждое лето, а хозяева отказывались ее продать, она не только прибегла к сильному и довольно злобному давлению на них, но в конечном счете вынудила их продать виллу лишь за часть ее подлинной стоимости. Соседский дом насильно снесли, чтобы она могла построить рядом со своей виллой теннисный корт, владельцев других домов заставили продать прилегающие участки земли. С началом войны аппетиты Ракеле не уменьшились: в феврале и марте 1942 года она приобрела в Риччоне еще две виллы.
В замке Рокка дель Каминате, в четырех километрах от Предаппио, ставшем теперь тоже ее собственностью, после того, как государство подарило замок Муссолини, Ракеле часто во время проводимых там дуче встреч восседала на подушке на жесткой скамье в центральном зале и пристально наблюдала за присутствующими, пытаясь высмотреть в их лицах признаки нелояльности. Ее протеже, беспринципного архитектора Дино Пратера, Чиано называл «хилым Распутиным виллы Торлония». Эдда же, никогда не дававшая себе труда задумываться над человеческими слабостями, все эксцентричное поведение матери списывала на «последствия климакса». С годами отношения Чиано и тещи, которая, как он говорил, жила в «постоянном и совершенно необоснованном состоянии супервозбуждения», улучшились.