Паралич, в который, как казалось, впали заговорщики в течение июня и июля, был, наконец, преодолен, когда Муссолини вернулся со встречи с Гитлером в Фельтре, по сути дела, с пустыми руками, но в то же время с повторяющимися заверениями о готовности Италии стоять бок о бок с Германией. Бомбежка Сан-Лоренцо стала явственным напоминанием об уязвимости Италии. Дни проходили в лихорадочных тайных переговорах. Все опасались, что у неуверенного в себе короля не хватит смелости сделать решительный шаг, и что хорошо всем известная способность Муссолини к убеждению и его тактика запугивания окажутся достаточно сильными, чтобы подавить любую попытку бунта. Во-первых, нужно было заставить Муссолини созвать сессию Большого совета, на что он согласился, назначив заседание на 24 июля. Во-вторых, Гранди и Боттаи должны были подготовить для представления Совету проект решения. Решение простое и короткое: Муссолини уходит, передает военное руководство королю, а государственные дела – Совету министров.
22 июля Гранди пришел к Муссолини с сообщением о том, что должно произойти. Муссолини встретил его с ледяной непроницаемостью. В тот же день Гранди встретился с Чиано, и, хотя дружбы между ними никакой не было, сказал, что Чиано, как муж Эдды и ради его собственной безопасности, должен держаться в стороне. Чиано отказался, сказав, что его отец Костанцо предпочел бы, чтобы он действовал. Даже Эдда, находившаяся в Ливорно с детьми и свекровью, считала теперь смену правительства необходимой. «Если мой отец может удержаться у власти только при поддержке Германии, – сказала она Чиано, – то лучше ему уйти. Дело теперь не в том, фашист ты или антифашист. Теперь мы все должны быть только итальянцами». Гранди вместе с еще парой герарков работал над текстом решения, делая его предельно ясным: Муссолини должен передать всю политическую и военную власть королю. Видевшие в тот день Чиано друзья говорили, что он нервничал и был взволнован, но держался решительно.
Непосредственное руководство событиями, которые должны произойти после заседания Большого совета, было поручено Сенизе и его единомышленнику, новому главе полиции Ренцо Киричи. Король, как говорили, держался твердо и своему адъютанту сказал: «Режим более недееспособен, нам нужны перемены, любой ценой». По плану, после разговора с королем, Муссолини арестуют верные короне карабинеры. Но как поведут себя люди в решающий день – вмешается ли милиция Муссолини, не сдадут ли нервы у отдельных герарков – никто предсказать не мог.
Ни малейшая деталь этого плана не ускользала от внимания шпионов Ракеле. Она нервничала, суетилась, пыталась убедить Муссолини быть настороже, о том же во время их ежедневных разговоров говорила ему и Кларетта. Незадолго до этого Ракеле пригласила для разговора на виллу Торлония Ойгена Дольмана, как всегда загадочного в своих подлинных чувствах к Италии, которую он любил, и к Германии, которой служил. Нервно меряя шагами комнату перед Дольманом, Ракеле произнесла целую речь о катастрофе, на пороге которой стоит Италия, и о предательстве, которое замыслили монархия и соперники-герарки. Было очень жарко, пудра на ее лице поплыла и стекала по щекам ручьями. Все несчастье в семью, говорила она Дольману, принес Чиано, человек, которого интересуют только «роскошь, собственные капризы и жизнь на широкую ногу». Ее информаторы шпионили и за ним, поэтому она знала, что он заодно с заговорщиками. Эдда же всегда была и остается Муссолини.
Последнее и 187 по счету заседание Большого совета открылось в пять часов пополудни, все еще жаркого и душного летнего дня в субботу, 24 июля 1943 года. Гранди, в свое время писавший Муссолини, что единственное, чего он желает в жизни, – работать «рядом с дуче, согреваться его верой, подпитываться его энергией и набираться сил и ума от его гения», признавался впоследствии, что в зал Большого совета он пришел с двумя гранатами в карманах – на случай, если придется отбиваться. Присутствовавшие 28 человек, все в черной фашистской форме, сидели полукругом в форме подковы, в центре которой на возвышении восседал Муссолини. Заседал Большой совет в так называемом Зале Попугая с мраморным полом, обитыми синим бархатом стенами и тяжелой люстрой из кованого железа. Муссолини первым взял слово и в течение почти двух часов направлял дискуссию на обсуждение военных проблем.
Заговорщики, каждый из которых преследовал собственные интересы, решили, что говорить от их имени будут Гранди, Боттаи и Чиано. Получив наконец слово, Гранди предложил пересмотреть состав нынешнего руководства. Режим, заявил он, «разрушил и убил фашизм… Ответственность за эту катастрофу лежит не на фашизме, а на диктатуре». Все ждали выступления Чиано. Он высказался недвусмысленно: Германия обманула итальянцев, Гитлер одурачил Муссолини. «Мы не предатели, мы преданные», – провозгласил он.
Муссолини слушал с плохо скрываемой яростью, не спуская пристального взгляда черных глаз с зятя, играл желваками, будто проговаривая про себя слова решительного отпора. В полночь он запросил перерыв; Гранди согласился, но только на полчаса. В вестибюле некоторые герарки нерешительно переминались с ноги на ногу – казалось, они сами больше не понимают, кому верны.
После перерыва вновь и вновь с пылкими речами выступал Муссолини. Как вспоминал Гранди, в словах его чередовались гнев, угрозы, лесть и убеждения. «Мастер-волшебник» до самого конца, он отвергал все обвинения, заявлял, что фашизм, революция, партия, диктатура и Муссолини неотделимы друг от друга. Обведя присутствующих ледяным взором, он обвинил их всех в коррупции, в накоплении незаконно нажитых богатств. Гранди вновь дал Чиано возможность отстраниться от обсуждения. Тот отказался.
К двум часам ночи, после девяти часов дебатов, предложение Гранди было поставлено на голосование, и члены Совета один за другим вставали и высказывали свое мнение. Заговорщики рассчитывали получить двенадцать голосов за. Получили они девятнадцать, семь человек воздержались, один отсутствовал. Фариначчи голосовал за внесенный им самим слегка измененный вариант предложения. Среди проголосовавших за многие просто хотели каких-то перемен, не очень хорошо отдавая себе отчет в том, что они могут повлечь за собой. Пожилой герарк по имени Маринелли был почти глух, следить за ходом дискуссии практически не мог и проголосовал заодно с другими. По окончании голосования Муссолини встал и с показным равнодушием произнес: «Вы повергли режим в кризис. Заседание окончено». Слова эти привели собравшихся в состояние смятения и неуверенности. Они ожидали яростного сопротивления и теперь не понимали, как им относиться к этому спокойному отрешению. Чиано, встретившись с друзьями, сказал им, что ложиться спать нет смысла – все равно придут и арестуют, но потом король отстранит Муссолини от власти, и «я буду свободен». На выходе из палаццо Венеция один из герарков сказал ему: «Есть вещи, понимаешь ли, за которые расплачиваются жизнью».
Спустя время события той ночи характеризовали как государственную измену. Но Большой совет – орган консультативный, и реальной властью он не обладал, даже если его предложения были вполне обоснованны. Муссолини легко мог арестовать всех его членов – именно это умоляла сделать Ракеле, когда, вернувшись домой, он рассказал ей о том, что произошло. В своем рассказе он дошел до момента голосования Чиано против него и Ракеле воскликнула: «И он!» Позднее она говорила, что из всех ударов, которые пришлось перенести ее мужу, этот был самым тяжелым. Опять-таки спустя годы многие задавались вопросом, не было ли показное равнодушие Муссолини к результатам голосования на самом деле не показным, а искренним – в поиске способов вывести Италию из войны этот казался единственно возможным. В три часа ночи Муссолини позвонил Кларетте, сказал, что все кончено, и что теперь ей нужно начать думать, как спастись самой.
Следующая из проходивших каждые две недели аудиенций Муссолини у короля была назначена на пять часов вечера в воскресенье, 25 июля. День он провел в разрушенном бомбежками Сан-Лоренцо, а потом принял нового посла Японии Хидаку. Перед отъездом в Квиринальский дворец поговорил с Клареттой, на сей раз в более оптимистичном тоне. Она, как и Ракеле, умоляла дуче не ехать.
Король встретил его на ступенях дворца. Три автомобиля Муссолини вместе с охраной и сопровождающими остались за воротами. Аудиенция длилась не больше двадцати минут. Король, со слезящимися глазами, крючковатым носом и выдающейся вперед нижней челюстью, был смущен, но говорил вполне искренне, заметив, что Муссолини теперь самый ненавидимый человек в Италии. Он известил дуче о своем решении поставить на его место Бадольо, 71-летнего герцога Аддис-Абебского, человека, по всеобщему мнению, расчетливого, алчного и некомпетентного, и попросил Муссолини уйти в отставку. «Мне очень жаль, очень жаль, – несколько раз повторил король, – но другого выхода ситуация нам не оставляет». Он также заверил дуче, что «собственной головой» гарантирует ему безопасность.
Спускаясь по ступеням дворца, Муссолини был остановлен капитаном карабинеров. «Его величество, – сказал офицер, – приказали мне вас охранять». Муссолини отвели от его автомобиля к поджидавшей неподалеку карете скорой помощи и помогли в нее забраться. Машина тронулась с места и быстро отъехала от дворца. Куда она направлялась, практически никто не знал. Никто – ни располагавшийся поблизости отряд милиции, ни основанная Муссолини Фашистская партия, ни его президентская охрана – не пошевелил и пальцем, чтобы его защитить. Произошедшее превзошло все ожидания герарков, и, как выяснилось, все их желания.
Часть третья. Исход
Глава 17. Смерть идет по крыше
Эдда с тремя детьми и матерью Чиано провела ночь 24 июля в бомбоубежище в Ливорно. Лишь поздно вечером 25-го, когда она спала в своей постели, ей позвонил Чиано. Говорил взволнованно и возбужденно и подозревал, что разговор прослушивают спецслужбисты из OVRA. «Задул трамонтана, – сказал он, – но не обязательно в нашу сторону. Приезжай немедленно». «Трамонтана» – холодный северный вете