р – было их кодовым словом, обозначающим беду. Эдда не сильно удивилась: она ждала новости о том, что король принял на себя полномочия отца. Чиано сказал, что отправляет за ней автомобиль. Автомобиль не приехал, вместо него приехали карабинеры, чтобы отвезти их на вокзал и посадить на поезд до Рима. Эдду в тот момент больше всего волновали болезненный фурункул и тот факт, что свекровь вырядилась как на торжественный прием.
Лишь приехав на вокзал и увидев вагоны, расписанные лозунгами «Долой Муссолини! Да здравствует король!» и злыми карикатурами на отца с выпяченной вперед челюстью, она стала чувствовать тревогу. В Рим они добрались поздно вечером, встречавший их эскорт карабинеров отвез их домой на Виа Анджело Секки. «Где дедушка дуче?» – спросил Фабрицио. «Я не знаю, Чиччино, откуда мне знать?» – ответила Эдда. На улицах было людно и шумно, как во время карнавала. Чиано встретил ее со слезами на глазах. «Нам нужно уезжать из Италии, – сказал он. – Здесь нас убьют». По дороге домой предыдущей ночью его автомобиль был остановлен разъяренной толпой. «Долой герарков!» – кричали люди. Рассказывая о заседании Большого совета, он всячески подчеркивал, что ни в коем случае не хотел причинить вред ее отцу, но в то же время искренне считал, что изменение структуры управления жизненно необходимо для выживания Италии.
Дозвониться до Ракеле Эдда долго не могла: телефонная связь с виллой Торлония была отрезана. Наконец, дозвонившись, она узнала, что мать об аресте Муссолини известил анонимный телефонный звонок, и что она только успела предупредить Витторио, который прыгнул в свой Topolino, выехал с заднего двора виллы и исчез. Анна-Мария и Романо были в Риччоно вместе со вдовой Бруно Джиной, и Ракеле находилась на вилле Торлония одна. С наступлением вечера 25-го у ворот с криками и проклятьями собралась возбужденная толпа. Какое-то время Ракеле чувствовала себя в безопасности под защитой солдат, отправленных Бадольо вместо ее обычной охраны. Военные, впрочем, перевернули все в доме в поиске компрометирующих документов. Когда Романо и Анне-Марии рассказали о том, что произошло, они, по словам Ракеле, не испугались: «слово “страх” в нашей семье не существует».
Бадольо и Сенизе тщательно подготовили переворот. Военные разоружили считавшуюся преданной Муссолини милицию и захватили телефонные станции. В 22.45 вечером в воскресенье, сразу после выступления короля, объявившего, что место Муссолини занял маршал Бадольо, в эфир вышел и сам Бадольо. «La Guerra, – заявил он, – continua» («Война продолжается»). Что имеется в виду, он не пояснил, но итальянцы предпочли услышать не его слова, а то, что им хотелось слышать, – что Италия теперь будет добиваться мира. В стране началось безудержное веселье. По всей Италии мужчины и женщины, в течение двух десятилетий, как казалось, поддерживавшие фашизм, погрузились в оргию разрушения. Муссолини требовал от итальянцев только подчинения, теперь же, осознав вдруг, что они свободны, граждане неудержимо хотели мстить.
В Ливорно сбросили с постамента огромный бюст Костанцо Чиано, а на стене одного из домов на Виа Костанцо появилась надпись «via anche il figlio», «пора убрать и сына». Статуи Муссолини тоже слетали с пьедесталов, его портреты уродовали карикатурными рисунками и надписями, заплевывали и рвали на куски. Скульптурные изображения римских орлов разбивали вдребезги. Прячущаяся в одном из римских монастырей американка писала, что «тротуары, как снегом, усыпаны обрывками портретов Муссолини». У огромной бронзовой статуи Муссолини работы скульптора Джузеппе Грациози, которую в свое время на запряженных быками телегах волокли через Апеннины из Флоренции в Рим, отбили голову и протащили ее по улицам. С мундиров и лацканов пиджаков люди срывали фашистские эмблемы и шевроны и убирали подальше фотографии, на которых они запечатлены с известными фашистами. «Мы думали, – писала известный модельер Габриэлла ди Робилант, – что сойдем с ума от радости… двадцать три года рабства закончились в одно мгновение». Винные погреба громили, и люди выходили оттуда с кастрюлями, полными вина. Из конюшни виллы Торлония исчезли принадлежавшие Муссолини тринадцать высокопородистых лошадей. На смену радости быстро пришло желание мести: известных фашистов выволакивали из домов и избивали. Пресс-клуб, считавшийся центром и главным источником фальшивых новостей и пропаганды, был разгромлен. В мгновение ока Рим превратился в «оплот антифашизма», лидеры оппозиции выходили из подполья: постаревшие, поседевшие, но полные желания действовать, полные планов, идей, соперничающих позиций, бурлящие политической энергией, но неспособные ни о чем друг с другом договориться. «Свободным человеком быть трудно», – написал в газете Il Mercurio журналист и писатель Коррадо Альваро.
На фоне этого торжества вновь обретенной свободы Бадольо формировал кабинет из шестнадцати министров, большую часть из которых составляли бывшие высокопоставленные фашисты, шестеро военных, но все до единого были готовы покорно подчиняться новому лидеру. Гранди, как и другие заговорщики, в кабинет не вошли. И хотя в течение недели политзаключенные были освобождены, а так называемый Специальный трибунал, отправлявший политических оппонентов в ссылку и лагеря на островах, был распущен, цензуру не отменили, а военные получили приказ стрелять в зачинщиков беспорядков, «убивать, как в бою». В ближайшие несколько дней 81 человек из протестующих были убиты, еще 320 ранены. В стране было введено военное положение, все собрания и демонстрации запрещены. Антисемитские законы, хоть и не были мгновенно отменены, стало ясно, что применяться они не будут. Формировалась диктатура нового типа.
Король с «пьемонтской холодностью» разыгрывал тонкую и умную игру. Заманив заговорщиков посулами, что под его властью их ждет славное будущее, он на самом деле всего лишь использовал их, чтобы избавиться от Муссолини. Но вознаграждать их никогда не входило в его планы. Поступило распоряжение арестовать «предателей» – девятнадцать заговорщиков. Боттаи, обвиненный в «заговоре против государства», был схвачен и отправлен в тюрьму Реджина Чели. Фариначчи укрылся в германском посольстве. Гранди, проведя несколько дней на посту президента Большого совета, бежал в Португалию. Паволини пробрался в Германию, прихватив с собой тридцать два золотых соверена, подаренных ему его любовницей Дорис Дуранти. Чиано и Эдду пока не трогали, хотя к дверям их дома приставили вооруженных людей. Более того, к Чиано прибыл высокого ранга курьер с просьбой оставаться на своем посту в Ватикане и с обещанием от имени короля защитить всех кавалеров ордена Святого Благовещения. Чиано, однако понимал, что Бадальо ему не друг, и доверять ему нельзя – тот прекрасно знал о находящихся в руках Чиано документах, изобличающих темные делишки маршала в Эфиопии и Греции.
Первую весточку от Муссолини Ракеле получила лишь спустя четыре дня после его ареста. После нескольких дней в казарме карабинеров в римском районе Трастевере его теперь содержали под стражей на острове Понца, в бывшей тюрьме для антифашистов. В отправленной Ракеле записке Муссолини просил прислать ему одежду, книги и продукты. Она собрала посылку: курицу, помидоры, пасту тальятелле, теплые носки и галстук. Там, в тюрьме на острове, дуче встретил свое 60-летие, получив от Гитлера в подарок полное собрание сочинений Ницше, которое не сильно помогло ему в борьбе с подавляющей скукой заключения. Он работал над небольшой книгой размышлений, которой дал название «Понтийские мысли». Неужели двадцать лет фашизма, спрашивал он сам себя, были не чем иным, как «поверхностной иллюзией… Неужели в них не было ничего важного?» Муссолини надеялся «убить время, прежде чем время убьет меня». Вечерами играл в карты с охранниками. Сестре Эдвидже он писал: «Что до меня, то я себя считаю уже на три четверти человеком вымершим… Прошлое мертво. Я ни о чем не жалею и ничего не хочу». Кларетта с семьей сумели бежать на озеро Лаго-Маджоре, где у ее сестры Мириам был дом, и откуда она продолжала писать Муссолини страстные письма, не в состоянии их отправить, так как, где он находится, она не знала.
В августе 1943 года по приказу Бадольо вся семья Петаччи была арестована – якобы за хищение персидских ковров – и отправлена в тюрьму в городе Новара, где женщин поместили в камеру с проститутками и где они жаловались на блох, скорпионов и тараканов. У синьоры Петаччи был «истерический кризис». Перед отъездом из Рима Кларетта сумела прихватить с собой большую часть своих драгоценностей, вместе с двумя чемоданами бальных платьев и меховых шуб. Когда полиция пришла описывать содержимое виллы Камилуччия, ничего ценного в доме они не нашли. А в затопленной ванной комнате дома Марчелло в воде плавали купчие на недавно приобретенный замок.
При всем обилии в Риме шпионов – как германских, так и союзнических – ни те ни другие не могли предвидеть того, что произошло. Чтобы выиграть время, немцы выпустили коммюнике, в котором говорилось, что Муссолини ушел со своего поста по состоянию здоровья. В Лондоне Черчилль считал, что Италия теперь будет добиваться мира, но окажется не в состоянии противостоять неминуемой агрессии Германии. В военном кабинете британского правительства шли дебаты о том, какой выбор из трех сформулированных министром по делам Средиземноморья Гарольдом Макмилланом вариантов отношения к Италии – «жесткий, мягкий или чередующийся» – следует принять. В итоге было решено, что необходимо усилить бомбардировку итальянских городов, чтобы принудить Италию к скорейшей капитуляции. «Архидьявол» Муссолини и его «дьявольские последователи» понесут заслуженную кару. Британцы дали понять, что короля Виктора Эммануила они считают старым и безынициативным, его сына Умберто «слабым и нерешительным», а всю фашистскую клику – погрязшей в «коллективном безумии».
Бадольо на самом деле оказался в крайне затруднительном положении, но выход из него он нашел далеко не лучший. Ни у него, ни у короля не было никакого плана действий после устранения Муссолини. Союзники еще в январе на конференции в Касабланке ясно дали понять, что ничего, кроме безоговорочной капитуляции Италии, они не примут; и, если американцы еще могли смягчить свою позицию, британцы стояли твердо. Дни шли, отправленные из Рима для тайных переговоров об улучшении условий эмиссары вернулись униженные, с пустыми руками. Король и Бадольо тянули время, вели разговоры, раздумывали о том, как не позволить сторонникам Муссолини освободить его и как сделать так, чтобы немцы не прознали о планах Италии выйти из Оси. Абсурдный итало-германский саммит, на котором каждая сторона пыталась обмануть другую, был окрещен «оргией лжи». Антифашисты в Риме продолжали бороться друг с другом за власть. Побывав на одной из встреч лидеров оппозиции, Нельсон Пейдж говорил, что чувствовал, будто перед ним «мир призраков, охваченных внезапным безумием, танцующих трагическую бесцельную сарабанду». Рабочие по всей Италии объявили забастовку.