Когда новость об их успешном побеге достигла Рима, модельер Габриэлла ди Робилант записала у себя в дневнике: «Очевидно, что побегом Чиано подписал себе смертный приговор». Прошел слух, что Эдда умерла от кровоизлияния, потом другой – о ее самоубийстве. В тосканском городе Понте-а-Мариано местные фашистские молодчики окружили дом Каролины Чиано и грозили сжечь ее заживо, как мать «сбежавшего предателя».
Затем на виллу на Штанбергер-Зе пришло сообщение, что Гитлер хотел бы встретиться с Эддой – но без Чиано. 3 сентября на небольшом самолете она вылетела в штаб-квартиру фюрера. Самолет все время трясло, и она распила бутылку коньяка с еще одним напуганным пассажиром. Гитлер встретил ее тепло, сказал, что работает над планом спасения Муссолини и что держать ее в Германии помимо воли он не намерен. Говорили, что он назвал Эдду «самым большим немцем из всех итальянцев». «Чего вдруг ваш отец вздумал собрать заседание Большого совета?» – спросил он у нее. «Мой фюрер, не имею понятия», – ответила она. Ночь она провела в поезде Гитлера вместе с Витторио, которому разрешили к ней присоединиться – он бежал из Италии и сумел пробраться в Германию.
Эдде исполнилось 33 года, и в честь дня рождения она получила цветы от Гитлера, Гиммлера и Риббентропа. Встретившись с Геббельсом, она удивилась, что когда-то этот человек вызывал у нее симпатию и даже восхищение. Теперь неприязнь между ними была взаимной. В своем дневнике министр пропаганды заметил, что стал верить слухам о том, что матерью Эдды была Анжелика Балабанова; это делало ее наполовину еврейкой, что и объясняло, как он написал, ее «безудержную сексуальность».
Эдда встретилась с Гитлером еще раз, и он опять заверил ее, что волноваться не о чем. К ужасу присутствовавших на встрече немцев, она зажгла сигарету, чего никто другой при фюрере сделать никогда не посмел бы. А затем Эдда допустила ошибку, которую сама потом признавала смертельной. Когда Гитлер внезапно сказал, что верит в победу Германии в войне, она вдруг выпалила: «Нет! Война проиграна!» – и заявила, что единственное, что теперь остается – заключить мир по меньшей мере с одним из врагов Оси. Гитлер, явно очень рассерженный, огрызнулся. Эдда усугубила ситуацию, попросив его организовать обмен вывезенных из Италии денег на песеты. Выполнявший роль переводчика Витторио опешил от ее дерзости. Последовал взаимный обмен резкостями, после чего Эдда ушла, тоже в ярости, и стала вновь подумывать, не является ли самоубийство лучшим выходом из положения. Риббентроп немного успокоил ее, сказав, что ненавистных охранников СС на вилле можно заменить слугами и что на самом деле фюрер хотел обеспечить дочь его лучшего друга самой надежной защитой.
Эдда вернулась на виллу, полная решимости убедить себя в добрых намерениях немцев. Шли дни. Паспорта не приходили. Время от времени охрана виллы менялась. До какой степени они превратились в пленников, ей стало ясно, когда вновь прибывший охранник-эсэсовец равнодушно убил любимого котенка шестилетнего Марцио, с которым мальчик почти не расставался. Эдда нервничала, бесконечно вспыхивала, мерила шагами комнату и разражалась яростными тирадами. Чиано пребывал в состоянии апатии. «Полумер она не знает, – заметил Хеттль, – ни в любви, ни в ненависти». Семья держалась вместе.
Ракеле все еще была в Риме. После долгих дней молчания, неопределенности и утраты всяческой связи с Эддой и Витторио, ей неожиданно сообщили, что ее перевозят в принадлежащий семье замок Рокка делле Каминате, где она воссоединится с Романо и Анной-Марией. Путешествие на север на машине было крайне неприятным: Ракеле перенесла «невыразимые унижения», обращались с ней, как с обычной преступницей, сопровождавший ее генерал Полито, тот самый солдафон, который отвозил Муссолини в Понца, по дороге приставал к ней, давая волю рукам. По приезде выяснилось, что замок разграблен. Семье запретили покидать территорию, телефон был отключен. Шестнадцатилетний Романо проводил дни за игрой на фортепиано; четырнадцатилетняя Анна-Мария читала.
Практически для всех, кроме горстки посвященных, местопребывание Муссолини оставалось загадкой. Ходили слухи, что союзники вывезли его на Кипр. В ужасе от планов немцев по его освобождению и подозревая, что Понца может оказаться укрытием недостаточно надежным, Бадольо распорядился перевезти дуче на отдаленный остров Ла-Маддалена у берегов Сардинии, а затем в высокогорный отель в горном массиве Гран-Сассо-д’Италия в области Абруцци. Отель стоял среди расщелин на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, и добраться туда можно было только на фуникулере. В своих опасениях Бадольо был прав: Хеттль и его люди уже вышли на след.
В Риме переговоры с союзниками едва продвигались. Бадольо и король вели их с такой коварной хитростью, что британцы и французы чувствовали смятение и настороженность. Бадольо делал перерыв на послеобеденный сон, тянул время и надеялся на чудо. «Коварнейший из обманщиков» – так назвал его один антифашист. Итальянцам сообщили, что, что бы ни случилось, союзниками их сразу не признают. Тайные переговоры о перемирии тем не менее продолжались, с допущением того, что в Риме высадится американская парашютная дивизия для защиты города от вероятного мстительного немецкого вторжения. 3 сентября в оливковой роще в сицилийской деревушке Кассибиле перемирие между Италией и союзниками было, наконец, тайно подписано.
Рим тем временем полнился немцами – мужчинами, выдававшими себя за туристов, но настолько бледными и с такой военной выправкой, что их все безошибочно принимали за солдат. Король и Бадольо долго дискутировали, когда именно лучше всего объявить о перемирии; итальянцы не желали это делать, пока под Римом не окажется американский парашютный десант. Когда стало ясно, что союзники хотят приурочить высадку десанта к объявлению о перемирии и тем самым оставить итальянскую армию наедине с немцами по обеим берегам Тибра, Бадольо стал увиливать и попросил об отсрочке. Блеф следовал за блефом. Рудольф Ран, профессиональный дипломат, служивший и при Веймарской республике, и при нацистах, приехал, чтобы отговорить короля и Бадольо от любых намерений перекинуться на другую сторону. Вероломство и двурушничество итальянцев потрясли союзников. Но как бы то ни было, и время вторжения союзников, и день объявления перемирия были назначены. Высадку воздушного десанта в Риме генерал Эйзенхауэр отменил.
В половине седьмого вечером 8 сентября, невзирая на протесты Бадольо, заявлявшего, что союзники опережают события, Эйзенхауэр по «Радио Алжир» объявил, что Италия подписала перемирие. Высадившиеся у южного города Салерно пятью днями раньше союзнические части начали продвижение на север, к тому, что Черчилль назвал «мягким подбрюшьем Европы». Через час с небольшим, в 7.43, с подтверждением достигнутого соглашения по «Радио Рим» выступил Бадольо. Короткое – всего 75 слов – заявление заняло у него меньше минуты. Как всегда, слова его были двусмысленны: с одной стороны, итальянцев призывали отражать любое нападение, от кого бы оно ни исходило, а с другой – им было приказано союзникам сопротивления не оказывать. Какое-то время людям казалось, что за этим кроется какая-то хитрость. Затем произошла бомбежка римского пригорода Фраскати. Четыреста итальянцев погибли, но германскую штаб-квартиру и Кессельринга бомбы миновали.
Наступили хаос и бюрократическое крючкотворство. Осознавая намерение немцев оккупировать Италию и всячески противостоять наступлению союзников, на рассвете 9 сентября король вместе со всем двором, Бадольо с министрами и генералами, длинным автомобильным кортежем выехали из Рима. С ними были слуги, важные документы и набитые деньгами и драгоценностями многочисленные чемоданы. У Тиволи насос в автомобиле королевы сломался, и пассажиры перебрались в другие машины. Кортеж доехал до приморского города Ортона, где их поджидал корабль. Но всем места на корабле не хватало, и Бадольо пришлось делать выбор между дерущимися друг с другом генералами.
Из Ортоны по морю добрались до Бриндизи, там, по решению Бадольо и короля, должно было работать правительство, нимало не заботясь о том, что оставленных ими итальянцев они, по сути дела, обрекают на положение заложников у врага. Годы подчинения фашизму лишили короля всех следов героизма. Никаких приказов военным ни он, ни Бадольо не оставили, и после нескольких доблестных попыток сопротивления на окраинах Рима солдаты, единственным вооружением которых зачастую были лишь охотничьи ружья, капитулировали перед немцами, а напуганные римляне пытались успокоить себя тем, что союзники уже недалеко. Новость о том, что на самом деле они находились пока еще много южнее, была малоутешительной, но еще хуже было наблюдать за тем, как в город с севера и юга въезжали заполненные немецкими солдатами грузовики, на углах улиц устанавливали пулеметы. Скоро начали останавливать людей на улицах, отбирать часы и драгоценности, врываться в дома и выносить все ценное. Кто-то написал на стене: «Мы не хотим ни немцев, ни англичан. Дайте нам плакать самим». Отель «Флора» превратили в казарму. Настроение было истерически-отчаянное.
У немцев имелось сорок пять дней для подготовки армии к перемирию, о котором они знали от своей разведки. Этим временем они успели удачно воспользоваться, взяв под свой контроль важнейший горный перевал Бреннер и переведя туда дивизии с севера Италии. Теперь они быстро захватывали телефонные станции, полицейские участки, электростанции, порты и аэропорты. Командование ими взял на себя фельдмаршал Кессельринг, в распоряжении которого было восемь дивизий. Ввели комендантский час; газеты подвергались цензуре; римлянам было запрещено приближаться к отелям, где размещались германские войска; пользоваться велосипедами тоже воспрещалось. По городу расклеили объявления, гласящие, что снайперов, забастовщиков и саботажников будут расстреливать на месте. Новый диктор «Радио Рим» говорил с немецким акцентом. Все расследования незаконных приобретений фашистов были приостановлены. Оленей в зоопарке забили на мясо для немецких оккупантов, равно как и павлинов в парке германского посольства. Италия, провозгласил Кессельринг, теперь военная зона, подчиняющаяся военным законам Германии. Города один за другим переходили в руки немцев. Началось царство террора.