Фрау Бетц было поручено сделать выжимку из захваченного материала, а потом отправиться в Веймар, чтобы работать над полным переводом всех документов. Каждый вечер по окончании работы и оригиналы, и переводы запирались в сейфе гестапо. С приближением краха нацистского режима Гитлер приказал все документы и их переводы уничтожить. Фрау Бетц, однако, никому об этом не говоря, печатала переводы под копирку и сумела сохранить копии. Она закопала их у себя в саду, отсюда и полученное ими название «Бумаги розового сада».
Интерес проявляли и американцы. Хотя никто точно не знал, что именно содержится в документах и в дневниках, и даже представляют ли они собой хоть какой-то интерес, американцы считали, что с их помощью будет легче формировать политику союзников в Италии и определять, кому можно доверять в изменчивом политическом раскладе страны. Уже началась подготовка к будущему трибуналу над военными преступниками, и считалось, что дневники Чиано могут предоставить свидетельства для осуждения высших нацистов и фашистов. Эдда и Чиано правильно полагали, что, как предмет торговли, они могли бы спасти ему жизнь. Операция «Эдда дневники Ч.» началась.
Подруга Эдды, Вирджиния Аньелли, познакомила ее с Фрэнсис де Шолле, американкой, женой швейцарского банкира и знакомой Пуччи. В конце октября Пуччи разрешили навестить Эдду, и они обсуждали пути выхода на американцев. Родственники Пуччи писали ему гневные письма, обвиняя его в том, что, помогая Эдде, он ведет себя бесчестно, ставя таким образом под угрозу всю семью. «Ах, Эмилио, тебя просто околдовали, иначе твое поведение объяснить невозможно». Корреспондент Chicago Daily News в Берне Пол Гали, расследуя слух о предстоящей свадьбе Эдды и Пуччи, был потрясен, узнав от мадам де Шолле, что Пуччи хочет с ним встретиться. Услышанное на этой встрече, как рассказывал потом Гали, было главной удачей всей его журналистской карьеры. Пуччи рассказал ему, что Чиано велел Эдде передать дневники либо Черчиллю, либо Рузвельту, и теперь он, Пуччи, просит Гали выяснить, не заинтересуется ли этим предложением Аллен Даллес, нью-йоркский юрист и дипломат, возглавляющий сейчас швейцарское представительство американского Управления стратегических служб[87]. Гали был готов передать предложение, но с условием, что Эдда продаст Chicago Daily News права на газетную публикацию. Эдда согласилась.
Придя на тайную встречу с Эддой в буфете железнодорожной станции Монте, Гали и де Шолле увидели ее облаченной в «веселенький швейцарский вариант клетчатой шотландской юбки» с «завораживающим, хоть и не совсем удачным сочетанием цветов», ее ресницы были густо накрашены зеленой тушью. Эдда развлекала их историями о Риббентропе и Гитлере, которых обвиняла в несчастьях Чиано, и о Еве Браун, о которой тогда еще почти ничего не было известно, и которую она характеризовала как женщину «вульгарную и неинтересную». Эдда сказала, что намерена «дать бошам[88] то, что они заслужили», а также хочет, чтобы люди понимали, что только Чиано боролся против вступления Италии в войну и что в этой борьбе «он был одинок». Де Шолле отметила, что характер Эдды был «восхитительной смесью детскости, любви к красоте и лени»; она была «мечтательницей», всегда честной, «очаровательным компаньоном» и никогда не жаловалась.
Даллес, американец простого, из рабочего класса, происхождения, занимающий важный пост на ответственной полусекретной работе в Швейцарии, к тому же друг итальянских антифашистов, не мог позволить себе засветиться на встрече с Эддой. К зиме 1944 года Берн кишел шпионами и информаторами спецслужб как союзников, так и стран Оси. Но от привлечения еще каких бы то ни было посредников Эдда категорически отказалась. Как Даллес писал своему начальству в Вашингтон, она «психопатка, мотивы и связи» которой весьма сомнительны. Его информировали, что за документы Эдда хочет получить существенную сумму: «Естественно, со всех точек зрения дело это требует предельной осторожности».
Даллес 7 января 1945 года решился рискнуть и все же встретился с Эддой. Он приехал в Монте вместе с Гали и де Шолле. Эдде удалось незамеченной выскользнуть из клиники и встретиться с ними в станционном буфете. Она так исхудала, что глаза на костлявом лице выглядели огромными. Даллес заметил, что, успокоившись, она стала говорить свободно, с приступами «лихорадочной веселости». У Эдды был быстрый и острый ум, она постоянно перескакивала с темы на тему. Де Шолле, которая вела заметки о встрече, писала, что Эдда «очень тщеславна, очень боится критики в свой адрес», и хочет нравиться людям. Ее отец, сказала Эдда де Шолле, совершил большую ошибку, ввязавшись в войну, но «все великие люди совершают ошибки».
Эдда, очевидно, истосковавшись по людям, настояла на том, чтобы рассказать им свою историю, прежде чем перейти к разговору о дневниках. Затем заявила, что хочет остаться с Даллесом наедине. Она готова была отдать документы, но взамен просила, чтобы он использовал свое влияние и добился убежища в Швейцарии для ее матери, братьев и сестры, а ей самой вместе с детьми помог перебраться в Испанию или Португалию. Она также хотела оставить за собой права на газетные публикации дневников. Даллес ответил, что торговаться с нею намерения у него нет, что она может сохранить права на публикацию в газетах при условии, что правительство США сможет опубликовать все, что может помочь ему во все еще продолжающейся войне. Они обговорили еще некоторые детали, для дневников придумали кодовое название «конфеты», и соглашение было достигнуто. Даллес телеграфировал в Вашингтон: «Эдда согласна».
Эдде с ее статусом беженца было важно, чтобы швейцарские власти оставались в неведении обо всех этих договоренностях. Поэтому для фотографирования документов в Малево однажды поздним вечером приехал американский капитан OSS. И хотя в комнату к ней ему удалось пробраться незамеченным, во время фотографирования он использовал мощные осветительные лампы, которые выбили электропредохранители в клинике, и работу свою он не закончил. Даллес решил, что самым безопасным будет поздно вечером тайком вывозить Эдду из клиники в дом де Шолле, там ночь за ночью переснимать 1200 страниц документов и к рассвету доставлять Эдду обратно. План сработал, если не считать того, что возвращение Эдды домой в пять утра стало вызывать у обитателей клиники пересуды о ее недостойном поведении. К 20 января сфотографированные документы были уже на пути в Америку. Так как выдаваемого Эдде швейцарскими властями пособия ей не хватало, Даллес выдал ей аванс – 3500 швейцарских франков, в счет гонорара за будущие публикации. Он хотел, чтобы Вашингтон обнародовал документы сразу же, но там решили приберечь их для Нюрнбергского трибунала. Де Шолле с мужем тоже авансом снабдили Эдду деньгами – в счет ее драгоценностей, хранящихся в банке.
Различные газеты, перебивая цену друг друга, рьяно боролись за право первой публикации, но 9 апреля Эдда, как и обещала, подписала контракт с Chicago Daily News на очень приличные по тем временам 25 тысяч долларов. Даллес тем временем решил отыскать документы, оставленные Эддой в Рамиоле, но ее уклончивость задачу не облегчала. Лишь спустя некоторое время, уже после капитуляции Германии, он сумел добраться до братьев Мелокки и узнать от них, что эсэсовцы его опередили. Как было сказано в отчете ЦРУ, «конфеты уже слопали».
Фабрицио, Раймонде и Марцио разрешили воссоединиться с Эддой, и она говорила де Шолле, что, прибыв в Швейцарию в «совершенно ужасном» состоянии, они теперь опять выглядели «почти по-человечески». Здесь, в Малево, добавила она, если не считать время от времени вспыхивающих скандалов, «жизнь течет мирно и сонно». Она чувствовала себя намного лучше и начала мечтать о будущем «где-то еще, на свободе, без заботы о деньгах, в окружении нескольких друзей. Я опять человек. Вы даже представить себе не можете, что это означает».
Здоровье Муссолини тоже налаживалось. Предписанная доктором Захарие диета и прием гормонов и витаминов избавили его от колик в животе, и, так как он отказывался есть то, что не могут получить другие, Ракеле купила корову и стала сбивать масло. Она привезла на виллу Фельтринелли свою любимую служанку Ирму, и вместе с еще двумя женщинами-романьолками они занялись приготовлением свежей пасты. Муссолини был очень привязан к своей невестке Джине и ее малышке. В Сало за ним последовала и его дочь от Анджелы Курти Елена, которая читала вслух газеты, пока он отдыхал у себя в кресле. Дуче все время мерз, и в доме, по его просьбе, сильно топили. Захарие вспоминал впоследствии долгие, обстоятельные беседы, которые они вели с Муссолини о философии, литературе и политике. Он проникся дружеским отношением и даже восхищением к своему пациенту, говорил о нем как о человеке «сильном и мужественном», обладавшим безграничным оптимизмом и по-детски доверчивом.
В остальном, однако, ничего хорошего не происходило. Северные города были заполнены немцами-эсэсовцами и наемниками, которые чинили репрессии против гражданского населения и вели борьбу со все более организованным и все лучше вооруженным Сопротивлением. Шпионы и информаторы богатели за счет вымогательства, и в каждый полицейский участок потоком шли анонимные доносы на прячущихся евреев и партизан. В июне для того, чтобы регулировать расплодившиеся незаконные банды, Паволини собрал из сорока тысяч самых рьяных и правоверных фашистов, i puri e i duri, то есть «чистых и стойких», новую силу, получившую название Brigate Nere, «Черная бригада». На самом деле эти люди, головорезы и садисты, были максимально далеки от чистоты. Паволини стал одержим смертью. Некогда изысканный и элегантный, он перестал бриться, был теперь угрюм и груб и носился в открытом автомобиле с телохранителем по деревням, инспектируя своих набранных воинов. Гражданская война вступила в самую кровавую фазу.
Днем 20 июля 1944 года, вскоре после того, как подложенная Клаусом фон Штауффенбергом в штаб-квартире Гитлера бомба убила четырех человек, но лишь слегка ранила Гитлера, Муссолини прибыл в Германию. Он был разгневан ужасными условиями, в которых содержались угнанные в Германию итальянские рабочие, и ставшими регулярными депортациями евреев из Северной Италии в лагеря смерти, и посягательствами Германии на Трентино – Южный Тироль и Триест. Гитлер пообещал вмешаться, но слова не сдержал. «Слишком поздно, – сказал по возвращении Муссолини, – я выпил эту чашу яда до дна». Бледный и поверженный, он объяснил Ракеле: «У побежденных друзей нет». Муссолини прошел в жизни через многое: романьолец, популист, элитист, социалист, диктатор. В течение двух десятилетий он пользовался восхищением и обожанием, которое выпадает обычно только на долю кинозвезд. И все же он позволил дать себя соблазнить, поверил, что с Германией за спиной он сумеет сделать Италию игроком на мировой сцене. Теперь же Муссолини был в кулаке у Гитлера, марионеткой немцев, пытающейся увлечь оставшихся сторонников обещаниями, который, как он сам знал, сдержать он уже не сможет.