Ее словно бы подталкивали — ну иди же, иди же ко мне!
Стрелы летели все гуще и гуще, и Ниакрис, уходя от них, в свою очередь рванулась в атаку. Меч рассек воздух сверкающей полосой, и в зале началась всегдашняя пляска смерти — мертвое сражалось с мертвым.
Кто хоть раз видел сражающегося Воина Храма, уже не забудет этого никогда — если, конечно, этот воин не сражается против него. Со стороны может показаться, что воин движется как-то неспешно, даже с ленцой, не делая никаких потрясающих воображение прыжков, кульбитов или сальто-мортале. Но вот подступавшие зомби отчего-то разлетались кубарем во все стороны, изрубленные в мелкую крошку, с отсеченными руками, ногами и головами. Где-то там, за ее спиной, остался Красный монах — и не понять, жив ли он еще, или его погубил этот внезапный и непонятный транс…
Какое-то время Ниакрис просто убивала — хотя едва ли можно сказать «убивала» применительно к зомби, уже умершим по меньшей мере один раз. Но мало-помалу гибельный вихрь ее атаки постепенно начал выносить ее вновь к высокой арке, и, похоже, Враг таки решил, что она, несмотря ни на что, пытается выбраться наружу.
Ниакрис не поняла, в какой миг это случилось. Внезапно в бесконечной череде серых неразличимых лиц мелькнуло что-то знакомое, и девушка невольно придержала руку с разящим оружием.
Дедушка?!
Она едва подавила крик — нельзя сбиваться с дыхания. Ну, Враг, негодяй, кажется, ты послал против меня даже моих родных, ты разорил их могилы, вырвал из вековечного сна — а теперь решил лишний раз посмеяться надо мной?! Ну, ничего, мы еще посмотрим, кто посмеется потом, ты заплатишь мне и за это!..
— Лейт… — произнесли мертвые губы дедушки. — Лейт, внученька…
По щекам Ниакрис покатилось что-то горячее. Слезы?! После стольких лет?.. Ты заставил меня плакать, проклятый колдун?..
Руки тянулись, тянулись со всех сторон, а Ниакрис вдруг замерла, словно оледенев. Самой рубить родную кровь?!
Отчего-то вдруг перестали лететь стрелы. Враг поверил в легкую победу?..
И только когда откуда-то справа вывернулась мама, с искореженным, костистым лицом и обнажившимися черепными костями, Ниакрис наконец пришла в себя.
Ее сотрясла волна ненависти. Такое случается, наверное, только раз или два за всю жизнь человеческую, и хвала богам, потому что в этом состоянии человек способен на любые злодеяния.
Лейт оставила позади две могилы. Под тяжелыми камнями осталось все, самое для нее дорогое. Она верила, что по крайней мере ее дух, вернувшись из-за врат смерти, сможет задержаться на миг перед двумя неподъемными камнями и беззвучно сказать спящим маме и дедушке — вы отомщены.
Теперь могилы вскрыты, опорожнены, осквернены — а ее мама и дедушка стали одними из тысяч и тысяч воинов Врага.
И это значит, она должна дойти.
Лица ее родных исчезли — лучащийся клинок обратился в кружащийся вихрь, голова дедушки мягко толкнула Ниакрис в грудь и в следующий миг была затоптана напирающей толпой серых мумий.
Ниакрис закричала. Человеческая гортань не смогла бы издать подобного, это был боевой клич оборотня, завершившего боевое преображение и сейчас устремляющегося в бой. Мастера Храма Мечей крепко знали свое дело. Их воин способен был в минуты смертельной опасности перекинуться, как сказали бы владеющие искусством метаморфоза чародеи; для большинства воинов превращение означало гибель, для Ниакрис, с ее врожденными способностями, — едва ли, если только она не переступит порога; впрочем, сейчас-то девушка все пороги как раз и переступала.
Посреди напиравшей со всех сторон серой толпы возникло существо, чем-то напоминавшее дракона — серебристая чешуйчатая броня, длинные лапы, снабженные стальными шипами в локоть взрослого человека длиной, рога на точеной голове, роговой гребень, остротой способный спорить с салладорскими саблями, — идеальная боевая машина, куда менее уязвимая, чем простая человеческая плоть.
Путь Ниакрис через заполненную зомби залу был подобен пути косы над травами. Она не убивала — невозможно убить мертвое, — она раздирала, разрывала, крошила, давила, мяла и ломала. Серебристая броня мгновенно покрылась отвратительной серой жижей, по всей видимости, заменявшей мертвецам кровь, ровная просека в клочья растерзанных тел отмечала путь мстительницы; она играючи ломала черные копья и ржавые мечи, неуклюже вздымавшиеся на ее дороге в руках зомби; и она прошла насквозь через толпу, мимоходом успев подумать, что Красного монаха нигде не видно и что бедняга наверняка мертв, наверное, отдал все силы…
…Ее хватило, чтобы пробить брешь в каменной кладке, которой тщательно забутовали вход в башню. С шипов сорвалось нечто вроде молнии, взорвавшейся с оглушительным треском; Ниакрис успела проскользнуть внутрь, успела истекающей силой испытанным приемом обрушить за собой свод, когда ее метаморфоз кончился. И на шероховатый каменный пол узкого и темного тоннеля рухнула задыхающаяся, отплевывающаяся кровью девчонка, сердце которой готово было вот-вот разорваться от перенапряжения.
Лишь считаные единицы воинов Храма могли пережить трансформу.
Тихо. Темно. Никого нет. Где же зомби, где слуги Врага, почему они не прикончили ее, когда была такая прекрасная возможность?! Ниакрис не привыкла верить в счастливые случайности, равно как и в роковые совпадения. За всем стоит или твое умение, или же не-умение, и ничего больше.
— Ниакрис! — раздался откуда-то сверху сдавленный знакомый голос. Она вскинула голову — через узкую щель в расколотой стене отчаянно пытался протиснуться ее монашек.
Жив! Но как? Где отсиделся, как отбился?..
Монашек проскользнул наконец сквозь разлом, оставляя на острых гранях обрывки своей рясы, шмыгнул носом, сплюнул и встал рядом с Ниакрис. Особенных ран на нем видно не было — только серая «кровь» зомби. Значит, все-таки тоже дрался…
— Видел, как ты шла, — сообщил монашек, переводя дух и озираясь по сторонам, хотя в царившем вокруг полумраке много было не разглядеть, если только не прибегать к магии. — Ничего не могу сказать… великолепно. Гномов жаль, конечно… ты бы могла их спасти…
— Чем скорее я прикончу Врага, тем больше гномов спасу по-настоящему, — бросила Ниакрис. Она наконец-то смогла отдышаться.
За завалом послышались глухие удары — похоже, зомби вознамерились проложить себе дорогу через воздвигшуюся у них на пути баррикаду.
— Идем, — Ниакрис схватила монаха за руку.
— Да куда тебе, после перекидывания едва на ногах стоишь! — всполошился монашек.
— М-молчи, — зарычала Ниакрис не хуже настоящей тигрицы. — Говорю — идем, значит, идем. Я знаю, что делаю…
— Что делаешь, что делаешь — себя убиваешь, — встопорщился монах. — Глупости это все, пони…
— Идем, — потянула Ниакрис за собой монаха. — Рассказ о своем чудесном спасении можешь отложить на потом. Все прочие словеса тоже. Если там и в самом деле гномы гибнут — надо торопиться, а то и впрямь спасать некого будет.
— Кто б против слово говорил, — буркнул монах. — Идем…
Винтовая лестница круто уходила вверх. Ниакрис сделала шаг, другой и внезапно покачнулась от слабости, так что ей даже пришлось опереться рукой о стену.
— Эй, что с тобой? — встревожился монашек. — Ранили, что ли?
Ниакрис отрицающе покачала головой. Нет, на ней не было и царапины. Она не растратила магических сил, она, казалось бы, птицей должна взлететь по этой треклятой лестице — а вместо этого она замерла, и руки дрожат, и ноги подкашиваются, и нет сил одолеть эту постыдную дрожь, и кажется — хватило бы храбрости, так просто перерезала себе сейчас горло, потому что ожидающий ее конец ужаснее всего, что способно представить слабое человеческое воображение. Даже если она сразит Врага — ей самой не миновать гибели. И притом такой, что участи растерзанных «зомбями» гномов можно только позавидовать.
Монах осторожно коснулся ее лба. Ладонь оказалась сухой и лихорадочно горячей, но зато накатившую дурноту и слабость словно ветром сдуло.
— Идем, — она оттолкнулась от стены.
Мрак послушно отступил — монах, не мудрствуя лукаво, зажег «светляка» — маленький горящий шарик, что парил прямо над их головами.
Лестница была очень узкая и крутая — на такой удобно держать оборону. Идти по ней можно было только поодиночке.
— Погоди, дай мне первым, — сунулся вперед монашек.
Ниакрис молча отстранила его со своего пути.
Ступени. Самые обычные каменные ступени. И ни стражи, ни решеток, ни ловушек.
Она сделал первый шаг.
И перед глазами тотчас встал убитый ею когда-то поури, самый первый из длинного ряда тех, кому суждено было пасть от ее руки, — тот самый поури, которого Ниакрис убила ради плошки с дурнопахнущей кашей.
Она помотала головой. Устала, выложилась, вот и мерещится невесть что…
Еще шаг. И вновь лицо карлика. Кажется, это был второй… или третий? Память услужливо стерла слова, крики, стоны, лязг оружия и бешеный визг — но сохранила вкус. Ниакрис точно помнила, кого и за какую еду ей пришлось убить. Ей даже казалось, она вновь ощущает на языке непередаваемую, ни с чем не сравнимую по отвратности кашу поури, которую она — незнамо как — терпела в течение такого времени.
Головокружение становилось все сильнее.
Каждый твой шаг, Ниакрис, каждый твой день был оплачен чужими жизнями. Высокие слова, над ними учили смеяться — в Храме Мечей, — но от этого они не перестали оставаться правдой. Каждая ступенька лестницы сейчас казалась девушке оцепеневшим трупом, одним из тех, кого ей пришлось убить на долгом пути к замку Врага.
Монах, похоже, понял, что с ней творится, на локоть Ниакрис вновь легла его ладонь — даже сквозь толстую куртку девушка чувствовала идущее от нее тепло.
Мертвые лица исчезали, истаивали, вновь оборачиваясь обычными каменными ступенями, отчего-то сильно стертыми, словно замок этот был воздвигнут много веков тому назад, а не каких-то там пять с небольшим лет.
Что-то слабо ворохнулось во внутреннем кармане. Тряпичная куколка, о которой Ниакрис, признаться, совсем забыла в суматохе. Девушка не смогла расстаться со своим странным талисманом, единственным существом, которое помнило ее маму и дедушку; взяла с собой и в этот последний бой, хотя, наверное, следовало бы отпустить это странное создание, зажившее своей собственной жизнью в тот самый день, когда Враг наконец-то настиг их; и сейчас куколка отчаянно вдруг забилась, словно пытаясь выбраться наружу, что-то сказать, сделать, удержать…