Теперь они все замаскированы. Это очень важно. У всех подпольные клички.
Нашествие ангелов перемещается в церковь. У них такое новое наказание, от которого не в восторге местный приходской священник, полагающий, что религия – это много чего, но уж никак не вот это. Матери деревенских мальчиков приходят посмотреть, пошептаться и пожаловаться, так что в течение двух недель народ в церковь так и прет. Чего не скажешь о похоронах доктора Моргана, на которые в конечном итоге явились только доктор Мун, Син-Джин и мисс Аннабел. Ангелы в зеленых пальто с шорохом усаживаются в галерее над основным собранием прихожан. Наташа – сегодня она Таш, Мусташ, Мустафа, Мускат и Мускул, ведь у нее всегда были сильные руки – смотрит вниз на женщин с их свиными плечами и ногами и с невероятно огромными задницами, каких, наверное, больше нигде в природе не увидишь, и снова молится за этих женщин. Господи боже мой, мысленно произносит она искренне и пылко. Господи боже мой, пожалуйста, благослови их и освободи их от жира, Господи, дай им почувствовать себя красивыми и в тот же миг освободи от жира и неудобства, которое они наверняка испытывают, когда вынуждены раздеваться на глазах у своих мужей или принимать ванну. Закончив, она не может сказать наверняка, на русском молилась или на английском, и возвращается к “Аве Марии” на французском, потому что произносить ее так утешительно.
На выходе из церкви ее, похоже, дожидается одна из участниц Weight Watchers. Она просто огромная – ну, они тут все такие – и груди ее кажутся навеки перекрещенными руками под дешевой одеждой из супермаркета. Обветренное лицо слоновьими складками обрамляет пару тяжелых, некрасивых очков. И все же в ней есть нечто прекрасное – нечто, чего Наташа не в состоянии постичь. Какая-то неуловимая мудрость. И в этих же самых глазах, в этой самой мудрости есть кое-что еще: туда подмешаны зависть, смирение и нечто чрезвычайно важное. Знание.
– В общем, так, – говорит женщина. – Я хотела, чтобы ты знала: я не согласна с тем, что сделали остальные, я им так и сказала. Что до меня, то я всегда рада вам тут у нас в деревне.
– Спасибо, – говорит Таш. – Но это вы о чем?
– Ну, Weight Watchers ведь запретили вам приходить.
– А. Это нам сначала школа запретила, так что… – Таш пожимает плечами.
– Как тебя зовут, доченька?
– Гус.
– Гус?
– Сокращенно от Августы.
– Как ту принцессу?
– Да. Как ее.
Женщина тяжело вздыхает.
– Это ведь он сам свою жену так, – говорит она. – И теперь систематически так же со всей школой. Вашим матерям что, все равно?
То, как она произносит “систематически”, любопытно с лингвистической точки зрения. Это длинное и сложное слово, и ближе к концу женщина безжалостно пропускает в нем несколько звуков, а в образовавшуюся паузу тычет пальцем в сторону школы.
– Простите? Кто – он?
– Директор ваш, – говорит женщина. – Вот кто.
Остальные уже пошли вперед. По дороге обратно в школу Таш одна ищет среди высоких зеленых эрекций поздних весенних цветов маленькую могилку. Может, сюда, вот по этой узкой тропинке? Или туда, ближе к фонтану? Наконец она ее находит, пройдя по полузаросшей дорожке позади статуи лошади, в таком месте, откуда можно, оглянувшись, смотреть поверх озера на здание школы. Надгробие недавно протирали, и кто-то поставил перед ним простой букет фрезий, в баночку из-под варенья вместо вазы.
Школьный альбом возвращается, и сначала никто даже толком не может вспомнить, что это такое, эта толстая, раздутая книжка в твердой обложке, обернутой в пластик. Погодите-ка. Разве раньше на ней был пластик? Или… Что же это, мальчики из Хэрроу ее заламинировали? Как это мило. Как эксцентрично. Как…
– Кому это вообще пришло в голову? – спрашивает мисс Уайт.
Она вертит альбом в руках, как будто это нечто такое, что следует немедленно отправить на дезинфекцию, а может, лучше сразу взорвать, как в те времена, когда все думали, что в сумочках, забытых старушками в аптеке, наверняка спрятана бомба. Теперь-то люди, конечно, поступают осторожнее: они привязывают бомбы ремнями прямо к себе. Больше их уже никто не кладет в сумочки к старушкам – или в школьные альбомы, если уж на то пошло.
– Мистеру Хендриксу, – говорит Белла.
– Вообще-то это я придумала, – говорит Доня.
– Нет, не ты, – мрачно возражает Эль. – Это придумала Бьянка.
Все очень-очень мрачные и сердитые. Добившись легкого тела, в придачу не обязательно получаешь легкую душу. По правде говоря, их тела вообще уже не в состоянии умещать в себе их сердец. Тиффани за пять лет учебы ни разу не плакала, а теперь все время рыдает, и слезы застревают в ее новых морщинах, как капли акульего жира. Лисса то и дело вздыхает и отвешивает стервозные замечания. Например, указывает Рейчел на жир, который еще остался у той на заднице. Целлюлит чуть ниже попы. Дэни не разговаривает с родителями. Доня начала читать странные книжки про радикальный ислам, которые присылает ее сексуальный кузен, но даже в этих книжках слова чего-то как-то расплываются, и до чего же это все утомительно.
На ежевечернее внесение калорий в приложение MyFitnessPal уходит уйма времени и сил, а еще это ужасно угнетает. Рейчел твердит им, что надо не вписывать задним числом то, что было съедено за прошедший день, а использовать программу для планирования меню на завтра, которого надо стараться придерживаться. Все подписались друг на друга в MyFitnessPal, даже на тех, кто им не нравится, даже на Бекки с плохими волосами. Рейчел в друзьях у Джордона, а через него она подружилась с близняшками Милли и Иззи и еще с несколькими фитнес-инструкторами из спортзала. Она может наблюдать за тем, что Джордон съедает за день. Это как будто делает их ближе. Он никогда ей не пишет – говорит, что вообще типа не любит писать, – но ставит лайк каждой отметке об убывании веса, который она вносит в приложение. Он ест много протеиновых порошков, яичных белков и творога.
Все как-то обмякли. Свисают со стульев, как старые пальто, как пьяные люди на картинах Мунка. На часах почти четыре, впереди ничего интересного. Чаем в пять их поить перестали, потому что все равно никто за ним не приходил. Вместо этого теперь раньше начинается время выполнения домашних заданий. Потом – занятия музыкой или театром. Дальше – рыба и овощи. После этого – MyFitnessPal, и в постель. Даже музыка и театр больше никого не радуют, потому что кажется, будто эти занятия из какого-то другого измерения, из прошлой жизни, которая больше не имеет к девочкам никакого отношения, они в ней больше не живут. Они – голодные призраки, робко мерцающие на краю мироздания.
И теперь вдруг это. Школьный альбом. Заполненный фотографиями незнакомых мальчиков, их ответами на анкеты, составленные девочками, и, что важно, еще там есть такая страница, где каждый расставил девочек в порядке симпатичности, и Зоуи показывает очень неплохие результаты в этой иерархии, несмотря на то что она жирная. В чем же тут дело? В коже? В симпатичном лице? Но никто еще ничего не знает об этом сокровище, потому что мисс Уайт альбом им не отдает. Считает, что это какая-то непристойная история. Рейчел приходится провести три часа в доме у директора, прежде чем он наконец соглашается поговорить об альбоме с мисс Уайт. Рейчел возвращается с особым сиянием будущей старосты и нимбом тайного могущества. Она узнала много чего еще. Например, все думали, что мистера Хендрикса уволили из-за какой-то жутковатой и грязноватой истории, связанной с доктором Морганом и, возможно, с мужчинами в целом, но дело не в этом. Директор намекнул на “мрачную тайну”, на нечто такое, о чем мало кто из девочек в курсе, и велел Рейчел никому об этом не говорить, но после отбоя она всех об этом спрашивает, и Таш говорит, что это, возможно, про нее и Тиффани, и про их несуществующие фотографии. Те, которые сделал доктор Морган, педофил, впоследствии покончивший с собой.
Теперь уже никто не может вспомнить, почему эти факты вообще нужно было скрывать, поэтому Таш и Тиффани рассказывают, что предположительно произошло в ночь “Малибу”, и, хотя они ничего не помнят, считается, что они все равно жертвы насилия.
Потом все пытаются вспомнить, что произошло с Амариллис Арчер.
На следующий день школьный альбом уже в общей комнате девятого класса. Гнилые яблочки ухитряются подхватить его прежде, чем Бекки с плохими волосами вообще узнает о том, что он тут.
А о Бьянке я вам вот что скажу, – пишет брат-близнец Бьянки, Калеб, который действительно существует, но на фотографии выглядит очень странно и похож на альбиноса-птенца, выпавшего из гнезда. А о Бьянке я вам вот что скажу… Дальше все его слова замазаны корректором. Девочки отковыривают полоску корректора остриями циркулей, но под ней все закалякано. Кто это сделал? Что он там такое пытался им сказать?
Это не пищевое отравление. Ведь тут никто ничего не ест, так что пищей никто отравиться не мог. Это вирус. Вирус рвоты. Первой заболевает хоккейная команда. Может, подхватили во время выездной игры, когда встречались с уродской бетонной школой для быдла на другом конце Стивениджа, где местные девчонки принялись их чморить, выкрикивая, что родители их не любят, иначе с чего бы им отсылать своих дочек в интернат? Может, микробы были на мяче? Или в грязи на игровом поле? В грязных волосах девчонок той команды? На их унылых лобках? Никто не знает.
Игра тогда вышла ужасной не только потому, что быдло (там ведь у них одни Эмили и Ханны, никакого достоинства!) победило наших, но еще и из-за темной фигуры на трибунах, сексуального учителя в кожаной куртке – не просто учителя, а того, про которого девочки из интерната слышали, что у него на груди татуировка бывшей девушки, а на предплечье – слова “Падай выше”. Учитель, который больше не был их учителем, но зато был учителем быдла, как будто им мало всего, что у них уже и так есть: родного дома с родителями, которые тебя по-настоящему любят и даже иногда по субботам ходят с тобой в “Топшоп”, а потом кормят обедом в “ИТ” или “Прет-а-манже”.