– Мне надо твоей крови, – отвечает Вселенная. – До последней капли. Я накажу тебя за то, что ты так много о себе возомнила, и за то, что наговорила Джордону.
Или это ей только кажется? Могла ли Вселенная в самом деле сказать нечто подобное? Возможно. Ведь, кажется, в том стихотворении Китса, которое читал им директор, Вселенная действительно производила впечатление слегка стервозной и нервно орущей?[43]
На кухонном столе лежит книга, озаглавленная “Диета для смелых”. Круглая наклейка книжного магазина закрывает последние буквы названия, и можно предположить, что на самом деле книжка называется “Диета для смерти”. Наверное, это мать купила. Рейчел наливает себе стакан воды, берет книгу и уносит к себе. Смелые не едят почти ничего. Понятно. Бла-бла-бла-бла. Голодание – духовная практика. Бла-бла-бла-бла-бла. Голодание помогает сбросить вес.
Так что же они подразумевают под голоданием? Ну-ка, ну-ка… 500 калорий в день.
Рейчел открывает гугл, потому что это быстрее, чем читать книгу.
Пятьсот калорий в день. Кажется, Анастасия говорила, что это реально работает? Рейчел определенно относится к тем людям, на которых еда влияет очень сильно, значит, ей, наверное, действительно надо существенно снизить число калорий. Ну а что, она может. Она справится. Она в самом деле начинает съедать не больше пятисот калорий в день. И тогда – только тогда! – вес смещается с мертвой точки, признает себя побежденным и потихоньку убирается туда, откуда пришел, – а может, хочет затаиться в темном, заросшем паутиной уголке и там дожидаться, пока Рейчел снова сорвется, чтобы уж тогда вернуться и наказать ее, и каждый раз его наказание будет все хуже – точь-в-точь как предсказывала медсестра.
Обеденный стол в квартире красиво сервирован на двоих, с серебряными приборами и белыми льняными салфетками. На кухонной поверхности для готовки стоит большой белоснежный торт с глазурью, буханка свежего ржаного хлеба, полбутылки темного десертного вина и чек за черные трюфели. Сами трюфели маленькими сморщенными королями восседают в холодильнике. Компанию им составляет бутылка “Боланже” и сложносочиненная сырная доска.
– Я изменила свои взгляды на еду, – говорит тетя Соня, когда Наташа выходит из душа и едва не открывает рот от изумления при виде торта. В последний раз сахар в этой квартире видели, должно быть, еще до того, как сюда заселилась тетя Соня. Погодите-ка, вроде бы однажды у нее были шоколадные конфеты с розовым шампанским? Может быть. Наверное, их кто-нибудь прислал? Таш смутно припоминает, что видела одну такую конфету выплюнутой: она лежала в мусорном ведре, завернутая в скомканную салфетку, пропитавшуюся жидкой начинкой, а тетя Соня потом сказала, что отдала конфеты бездомному на набережной.
– Сегодня мы едим, – говорит она. – Едим все, что захотим. И ты расскажешь мне о своем расследовании. А завтра я возьму тебя с собой в офис и покажу, чем я там занимаюсь.
– Хорошо.
– Чего ты хочешь? Мне сегодня жутко захотелось трюфелей, шампанского и торта, но еще в холодильнике есть соус с сельдереем и паштет. К тому же мне удалось раздобыть черный арбуз. Если тебе хочется чего-нибудь другого, можно за этим послать.
– Нет, все и так отлично, – говорит Таш. – Вот только…
Тетя Соня направляется к холодильнику за шампанским. Вытаскивает пробку и наливает два бокала.
– В твоем возрасте ведь уже позволяется выпить пару бокалов шампанского, правда?
– О да, – говорит Таш.
Вообще-то несколько дней назад ей исполнилось шестнадцать, и она все гадала, заметит ли это кто-нибудь, но нет, никто не заметил. Шампанское в этом возрасте пить пока рано – ну, по крайней мере, законом это запрещено, но зато вполне можно пойти в “Селфриджес” и на черную кредитку “Амекс” купить себе пару остроносых ковбойских сапог с золотыми пряжками. К сожалению, покупка сапог не доставила Таш того удовлетворения, на которое она рассчитывала. Стоит ей их надеть, как она тут же думает про Колю и про то, как бы он обалдел, если бы увидел ее в них, и за это она еще сильнее его ненавидит.
Они садятся с шампанским на диван. Тетя Соня налила его не в обычные узкие бокалы, а в особые широкие вазочки на ножках, сделанные из самого дорогого хрусталя. Она нажимает на кнопку, и из колонок скрытой стереосистемы льется джаз.
– Так, – объявляет тетя Соня. – Сейчас я покажу тебе несколько фотографий.
Она достает телефон и нажимает на новые кнопки.
– Ты мне скажешь, что в них общего.
Наташа некоторое время смотрит на экран телефона и только потом догадывается перевести взгляд на телевизор, куда транслируются те же самые картинки. Она смотрит на большой экран. Там одна за другой появляются самые влиятельные женщины мира. Ангела Меркель, Хиллари Клинтон, Тереза Мэй, Опра Уинфри. Потом еще несколько, их Наташа не узнает, но все они производят на нее одинаковое впечатление могущества. Каждую из них то ли застигли в разгар телевизионного интервью, то ли сняли во время выступления на сцене с речью, и у каждой на лице – микрофончик, как у Мадонны, а на ногах – сверкающие лаковые босоножки бежевого цвета…
– Что их всех объединяет? – спрашивает тетя Соня.
– Я хотела сказать, что они все толстые, но вот эти последние – вроде худые, – говорит Таш.
В самом деле, сейчас на экране довольно молодая темноволосая женщина в красном атласном платье, у нее идеальные руки, которые Бьянка, вероятно, назвала бы жирными, но это не так. Они цвета фортепианных клавиш, такие длинные, сильные и…
– Ну, эту явно отфотошопили, – говорит тетя Соня и делает глоток шампанского. – Попробуй еще. Что между ними общего?
Таш пожимает плечами.
– Может, власть?
– Да, а еще?
– Ну, наверное, богатство?
– Да, они даже богаче, чем твой отец. Многие из них – миллиардерши. Ты представляешь себе, что это вообще значит?
– Ну, наверное, когда у тебя на счету больше миллиарда фунтов?
– Вообще-то долларов. Но что это значит?
– Не знаю. Эм-м… ты можешь делать все, что хочешь?
– Ну, примерно. Вообще-то некоторые из этих женщин не могут делать прямо уж все, что хотят, по крайней мере на людях, потому что они руководят компаниями и странами, и люди ждут от них определенного уровня поведения. Они – ролевые модели, а это ко многому обязывает. Ну же! Какими ты всех их видишь?
– Боже, я не знаю. Они все разные. И выглядят, в общем-то, не очень. В том смысле, что из них только одна довольно худая, но у нее огромные очки и прическа очень странная, так что…
– Все разные, – повторяет тетя Соня. – Хорошо. Ладно. А теперь посмотри на эти фотографии.
Она нажимает еще несколько кнопок, и на экране появляются звезды, женщины, которые знамениты тем, что играют в кино, поют и танцуют, они привыкли очаровывать и развлекать. И вот эти выглядят… Они выглядят…
– Эти все выглядят одинаково, – говорит Наташа.
– Именно это я и обнаружила, – подхватывает тетя Соня. – Это одна из главных загадок женской натуры! Вот о чем тебе следует думать, пока будешь взрослеть. Как ты думаешь, насколько влиятельны вот эти похожие друг на друга знаменитости?
Сердце Наташи вдруг наполняется любовью к тете Соне, которая, она вдруг это осознает, пытается дать ей какие-то наставления, объяснить основы феминистской позиции. Тетя Соня с ее тонкими руками, грустными глазами и плохими отношениями, которая живет совсем одна в этой бездушной богатейской квартире, у которой есть уборщица, и личный помощник, и собственный бизнес и которая, очевидно, ужасно несчастна, на самом деле тетя Соня любит Наташу, вот почему она все это делает. Глаза Таш наполняются слезами.
– Хорошо, – говорит Таш. – Спасибо. В смысле, я поняла, о чем вы, и это реально интересно, и я совершенно согласна, но, знаете, я не анорексичка. Не надо за меня беспокоиться в этом плане. У некоторых девочек у нас в школе точно анорексия, и в последнее время это как-то очень сильно распространилось, но со мной все нормально. Я даже пыталась подхватить анорексию, потому что хотела стать худой – типа, чтобы выглядеть как все эти люди на экране – ну, знаменитости, – но у меня не получилось. Не буду врать, я попробовала. Но мой мозг просто не так устроен.
– Окей, – говорит тетя Соня. – Хорошо. Я это вижу. А вот мой – именно так.
– Но…
– Не становись такой, как я.
Они едят горячие макароны, посыпанные тертыми трюфелями, потом – паштет и салат, а под конец – сыр и торт. Таш чувствует, что съеденное странным образом придает ей устойчивости: она как корабль, которому только что удалось выбраться из шторма. Тетя Соня выключает телевизор и расспрашивает Таш про то, как она встретилась с Калебом, кивает, хмурится, а потом говорит про блокчейны – до тех пор, пока не приходит время ложиться спать. Засыпая, Таш слышит знакомые звуки: тетю Соню рвет у нее в ванной, но, возможно, на этот раз немного меньше, чем обычно. Образы женщин, которых она видела сегодня на экране, улетучиваются из головы, и вместо них там остается всего одна картинка: женщина с сигаретой на черно-белом снимке, висящем на стене “Французского дома”.
Повсюду пахнет дешевой краской. Мисс Аннабел не выносит этого всего. Дешевой краски, хлорки, сигарет приглашенных уборщиц. На втором этаже по-прежнему держится запах рвоты, несмотря на все усилия. Мисс Аннабел передергивает. Она слегка поскальзывается на главной лестнице, потому что темные деревенские бабы не понимают, что деревянные ступеньки не натирают мастикой, это опасно. Следовало бы, наверное, предупредить девочек? А может, и не надо.
Ну что ж, теперь еще и на лодыжках немного синяков вдобавок к тем, которые на руках: сегодня она прячет их под вязаной кофтой лимонного цвета. Завтра наденет точно такую же, но бледно-розовую, а потом – опять лимонную. С ахилловым сухожилием что-то не так. И легкие болят. Когда девочки-то возвращаются? Без них это гулкое старое здание лишается всякого смысла. С ними не намного лучше, но хотя бы время бежит быстрее. Звуки их бессмысленной возни, по крайней мере, создают барьер между этим миром, в котором находится мисс Аннабел, и черно-слепой пустотой там, дальше.