Людоеды Урика, изрядно оголодавшие за зиму, предприняли тогда попытку напасть на вариев. Это было другое племя, не 'леопарды'. Дул, как всегда, находился в 'обозе'. Основная группа глотов ушла в разведку. Дулу же, вместе с еще одним не самым бравым воином, поручили насобирать съедобных растений, а также насекомых, чтобы разведчики смогли вечером подкрепиться.
Вскоре 'маркитанты' обнаружили недалеко от временной стоянки полянку с плантацией сладких корнеплодов. Дикари увлеченно выкапывали их из земли, не забывая попутно про собственные желудки, как вдруг появились варии. Они набросились столь неожиданно, что глоты даже не успели схватить отложенные в сторону пики.
К счастью для Дула, он располагался с противоположного от вариев края, то есть, вторым по счету. Первый глот успел вскрикнуть и вскочить на ноги, но тут же получил удар копьем в горло. Дул же, ползавший, в момент нападения, на четвереньках на самом краю полянки, сообразил (и смог!) поступить по иному. Пока раскрашенный в серые полоски враг бежал к нему, размахивая копьем, Дул встал на колени, поднял вверх руки, показывая, что безоружный, и выкрикнул на языке вариев: 'Солама калама!' — что в переводе означало 'доброго здоровья'.
Действия Дула, особенно его фраза, объяснялись только крайней степенью страха, который он в тот момент испытывал. Но если на его поднятые руки вариям было наплевать, то идиотское в положении Дула приветствие, как ни странно, подействовало. Опешивший воин замер с поднятым копьем, как будто позируя для советского скульптора, и этой отсрочки дикарю хватило, чтобы вымолить пощаду. В течение нескольких мгновений он быстро, но внятно, выпалил то, что обычно говорят в таких случаях трусливые воины: 'Не убивайте. Я не виноват. Я все расскажу. У меня дети', - и т. д. и т. п.
Старший воин, услышав, как складно глот лопочет на его языке, решил, что такой пленный может пригодиться. К вечеру Дула привели на стойбище и продемонстрировали 'чудо природы' вождю.
Вождь 'серополосочных' вариев отнесся к полиглоту с любопытством. Он долго расспрашивал пленника о жизни людоедов, выпытывая мельчайшие подробности, вплоть до того, какое на вкус человеческое мясо. Дул выкладывал все, как на духу, по привычке не стесняясь привирать там, где чего-то не знал или не помнил. Затем вождь велел накормить пленника и привязать у дерева.
Всю ночь, примотанный к стволу лиственницы, Дул маялся размышлениями: убьют его назавтра просто так или съедят. Не зря же вождь так интересовался тонкостями людоедства. Но его опасения не подтвердились. Дула не только не съели, но даже и не убили. Более того, его отпустили домой!
В последнем разговоре вождь 'серых' сказал, что не желает воевать с глотами и предлагает им заключить мир. Он хочет встретиться лично с вожаком дикарей и все обсудить. А еще вождь передал Дулу амулет — волчий клык на кожаном шнурке — и пояснил, что амулет послужит вождю глотов особым знаком, когда тот захочет встретиться для переговоров.
После этого двое воинов проводили Дула, используя его подсказки, почти до самого стойбища глотов, где и оставили в одиночестве. Когда Дул появился на поляне возле пещеры, сородичи в панике едва не разбежались. Они решили, что чем-то недовольная окуна Дула вернулась из айки, чтобы отомстить за те обиды, которым ее обладатель подвергался в общине.
Сородичей можно было понять — они посчитали, что Дула убили вместе с другим воином. И вдруг такое внезапное воскрешение из мертвых. Пришлось Дулу пройти испытание — разрезать руку и продемонстрировать, что кровь по-прежнему течет в его жилах. Дикари верили, что когда окуна человека уходит в айки, его кровь возвращается в землю, поэтому всегда перерезали мертвым вены.
А затем Дул сел с глазу на глаз с Уриком и рассказал ему о предложении вождя вариев. Урик, зная Дула как облупленного, засомневался в правдивости изложенного. Но амулет его убедил — Урик слышал про то, что у бледнолицых подобные украшения, носимые на груди, означают знак власти и принадлежность к определенному сообществу. Вожак дал амулет Ехе, чтобы та произнесла заро* для изгнания чужих духов, а потом повесил 'намоленный' волчий клык себе на шею.
…Дул проснулся в холодном поту. Ему опять приснился проклятый кошмар с ящером. Несчастный людоед, очевидно, страдал клаустрофобией, то есть боязнью замкнутых и тесных пространств и помещений. Дикарь, разумеется, ни про какие фобии не ведал, но пребывание в брюхе ящера наводило на него ужас. Вот и сейчас, уже которую ночь подряд, ему выпало это испытание, и он его в очередной раз не выдержал.
Дул лежал, стуча зубами от пережитого ужаса, связанный по рукам и ногам, в небольшой полуземлянке. Основание землянки образовывала неглубокая яма, выкопанная на месте локального месторождения охры. 'Желтую землю' люди из племени Леопарда использовали для раскраски своих физиономий и тел. Когда линза почти полностью иссякла, на ее месте наспех соорудили землянку-шалаш. В ней хранили от дождя и солнца деревянные заготовки под копья и луки.
Сверху яму накрывала двускатная крыша из сучьев и еловых лап, без передних стенок. С двух сторон оставались узкие проходы-лазы. Но с одной, 'задней' стороны, крыша едва ли не вплотную примыкала к толстой лиственнице. К ее суку был привязан второй конец веревки, опутывавшей конечности дикаря. Таким образом, Дул был ограничен в перемещении длиной веревки.
Когда он лежал на спине, то через передний лаз ночью виднелось звездное небо. Но сейчас уже наступало утро, и сквозь небольшое треугольное отверстие проникал сероватый свет, рассеивая ночные кошмары Дула. Он сделал несколько глубоких вдохов, но ощущение тревоги не проходило.
Спать больше не хотелось. Дул подтянул ноги и присел, прислонившись спиной к задней стенке землянки. Пошевелил затекшими ногами, потом руками. Хорошо, хоть руки варии перестали связывать за спиной, а то совсем было бы невмочь. Сделал круговые движения плечами, размял пальцы. Веревки обхватывали запястья, оставляя ладони свободными. Можно даже на свирели играть, хотя и неудобно. Попиликать, что ли? Надо же как-то отвлечься от мрачных мыслей и предчувствий.
Выгнув руки в локтях, дикарь дотянулся до свирели, висевшей на шее. Приложил инструмент к губам и замер, услышав шорох. Осторожно повел глазами и столкнулся с немигающим взглядом, от которого зашевелились волосы. Недалеко от лаза, на расстоянии вытянутой руки от ступней Дула, раздувала шею толстая змея. Дикарь знал, что после укуса такой твари окуна очень быстро перебирается в айки. Еще несколько месяцев назад, когда возникали мысли о досрочном уходе в иной мир, Дул, возможно, даже бы и обрадовался подобному соседству. Но с недавнего времени он стал атеистом и почувствовал новый вкус жизни. Уж так устроен человек: вкус начинает ощущать тогда, когда на дне уже ничего не остается.
Змея продолжала пялиться на глота, медленно, едва заметно, покачивая маленькой головкой. В узкой ротовой щели поблескивали мелкие зубки. Непрошеная гостья явно готовилась к броску.
Дикарь сам удивился, когда услышал знакомые звуки. Он начал играть на своей свирели машинально, по наитию. В голове зияла пустота, мозг не отдавал никаких команд. Но физиологический инстинкт заставлял легкие вдыхать и выдыхать воздух, а фаланги пальцев ритмично сгибаться и разгибаться, создавая незамысловатую мелодию.
Дул играл, монотонно раскачивая корпус, завороженный взглядом немигающих глазок, а змея покачивала головкой в такт плавным движениям дудочки.
Полуземлянка, ставшая временной тюрьмой для Дула, располагалась на краю стоянки вариев, недалеко от берега ручья. Почва в этом месте была суглинистая. После ночного грозового ливня, бурного, но короткого, кругом образовались лужи. Охотник Туди Похун (Толстый Нос), которого Корос приставил то ли сторожить, то ли охранять Дула, считался в племени неплохим парнем: в меру глупым, в меру ленивым, как и положено настоящему сыну природы. Более или менее добросовестно прокараулив людоеда почти всю ночь, Похун задремал к утру, пристроившись на сухом месте под деревом, рядом с землянкой. Незатейливую мелодию он услышал во сне. Приоткрыв глаза, не сразу сообразил, в чем дело. Потом хмыкнул: опять этот придурок развлекается. И чего не спится чудаку?
Охранник потянулся, встал с земли, обошел землянку и, присев у переднего лаза, заглянул внутрь. Змея мгновенно отреагировала на резкое и агрессивное движение сбоку и, выпустив яд в жертву, шмыгнула наружу. Похун не сразу понял, что случилось. Со света он даже не успел разглядеть змею, только почувствовал боль в бедре. Посмотрел на Дула, продолжавшего в прострации перебирать пальцами вдоль своей свистелки, пожал плечами. Сделал несколько шагов, пытаясь размять ноги. Боль в бедре усилилась, стала дергающей. Место укуса побагровело.
И только тут, окончательно проснувшись, Похун сообразил, в какую переделку попал. Он вскрикнул и побежал в центр стойбища, к костру, чтобы прижечь ранку. Но было поздно. Не преодолев и средину дистанции, несчастный упал, жуткая боль парализовала мышцы, и через несколько минут наступила смерть.
Сторож, дремавший у почти затухшего костра, услышал слабый крик, но не сразу поспешил на помощь. Показалось, что ли? Подбросил в костер валежник. Потом все-таки решил проверить. Не торопясь, встал, огляделся, двинулся, неслышно ступая, вдоль шалашей. И наткнулся на труп.
Сначала сторож разбудил Короса. Затем уже Корос разбудил Зукуна. Зукун на всякий случай поднял Уну, спавшую с детьми в соседнем шалаше. Колдунья и опытная знахарка, посмотрев на посиневшее и опухшее лицо покойника, диагноз поставила почти моментально. Корос, тщательно исследовав землю вокруг землянки, подтвердил — есть следы змеи.
Приступили к допросу Дула. Тот уже очухался, но реальность, как всегда, смешивалась у него с вымыслом. По словам дикаря, под утро в землянке побывал гигантский ящер с головой змеи. Больше Дул ничего не помнил, даже того, что играл на свирели.
Вождя рассказ чудаковатого дикаря, к которому он испытывал непонятную симпатию, напугал. Не иначе, как знак. Высшие силы навязчиво намекали на что-то. Но вот на что? Неужели в шкуре ящера к Дулу явилась Вада? А потом укусила охранника? Не означает ли это, что Вада недовольна и требует принятия каких-то мер? Каких? Освободить Дула? Организовать ее поиски? Необыкновенные способности дочери колдуньи начинали вызывать у Зукуна мистический трепет. Да, неспроста она тогда так напугала Уну.