Ему были хорошо знакомы, 'бородач' даже умел их различать, такие чувства, как удивление, тревога, гнев, ярость… Иногда он радовался — например, во время удачной охоты или когда возвращался после отлучки на стоянку, к костру, и его встречали довольные сородичи. Но то, что он ощущал сейчас, совершенно не походило на знакомые доселе реакции и впечатления. Настолько не походило, что 'бородач' растерялся. Неужели в ней, чужачке, причина?
Глупость какая: баба, она и есть баба. Ишь, нахохлилась: замерзла, что ли? Не фиг без шкуры выпендриваться. Разумеется, не совсем так и то, но что-то похожее по смыслу думал наш мужественный, брутальный охотник. Он попытался разозлиться на тупую дармоедку, доставившую ему столько хлопот, но не получалось.
Свалится ведь вниз, как пить дать, свалится! А там — ого-го! Костей не соберешь. Взгляд 'бородача' остановился на маленьком кулачке женщины, судорожно сжимавшем, у самого корня, прутья куста… Внезапно отчего-то защемило в носу. Мужчина почесал всей пятерней широкий приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, затем поморгал — песчинка, что ль, попала?
'Рыжая' молчала и снова смотрела в никуда, вбок. На небе меж тем собрались тучи, потемнело. Внезапно вдоль склона прошел резкий порыв холодного, сырого ветра. От неожиданности женщина вздрогнула и заскулила: тихонечко совсем, словно и не хотела, чтобы ее услышали, а для себя. Или про себя. И, продолжая поскуливать, робко взглянула в насупленное, заросшее густыми темными волосами, лицо охотника. И он, почувствовав этот ищущий, жалобный взгляд, с непонятной для него самого робостью, будто опасаясь чего-то, тоже посмотрел женщине в лицо.
И такие у нее были огромные, обреченные, плачущие глаза — и впрямь, как у раненной косули. Такие глаза были у нее, что… Мужчина наклонился и протянул раскрытую ладонь…
До начала грозы они успели спуститься вниз и спрятаться от проливного дождя под навесом огромного наклоненного валуна. Гроза разгулялась не на шутку: сильными резкими порывами налетал ветер, захлестывая под валун водяные струи; периодически грохотал гром, следом за ним черно-фиолетовое небо разрезали вспышки огромных молний — первобытным людям чудилось, что грозные гигантские стрелы летят прямо в них. При каждом раскате грома 'рыжая' судорожно вздрагивала и изо всех сил прижималась своим худеньким телом к мощному торсу охотника, словно пытаясь спрятаться за ним от гнева и пронизывающей сырости разбушевавшейся стихии. Голова 'рыжей' лежала на груди 'бородача', его левая рука прикрывала спину женщины, а правой ладонью он осторожно проводил по рыжеволосой макушке, как будто заучивая новое для себя движение…
Так они сидели, два обитателя Каменного века: бородатый охотник-дикарь и маленькая рыжая женщина. Грязные, измазанные кровью от сырого мяса недавно съеденной птицы, пахнущие потом и звериной шерстью… Пережидая грозу под укрытием огромного камня, они обнимали друг друга, чтобы поделиться тем немногим, что они тогда имели — теплом своих тел. А со всех сторон их окружал страшный, неизведанный и непредсказуемый первобытный мир.
Гроза утихла глубокой ночью. До утра 'рыжая' и 'бородач' просидели, скорчившись, под валуном, в ожидании рассвета, периодически забываясь коротким, тревожным сном. Когда выглянувшее из-за скал солнце разогнало темноту, пугавшую рыками и воплями зверей, таинственными шорохами и тенями, мужчина и женщина, осмелев, вылезли из укрытия. После грозы воздух был чист и прозрачен, и только от земли местами стелился светлый белесый туман: под лучами летнего солнца, быстро прогревавшего предгорные склоны, почва отдавала накопленную за ночь влагу.
Теперь охотник мог снова, уже в спокойной обстановке, рассмотреть свои спутницу: невысокая, стройная, грива светло-рыжих волос спадает на узкие плечи; тонкие, но мускулистые руки; плоский впалый живот, переходящий в треугольник лобка, поросшего жесткими темно-рыжими кудряшками… Не костлявая, но очень худая — каждое ребрышко отчетливо проступает под кожей.
Женщина ежилась на легком утреннем ветерке и 'бородач' снова удивился, почему она совсем без одежды — ночи в предгорье даже в летнее время были прохладными. И тут его внимание привлекла деталь, на которую он вчера в суматохе не обратил внимания. Костяными трубочками в ушах, выточенными, видимо, из костей лапок мелкой птицы, и поясом из ракушек украшения чужачки не ограничивались. В ложбинке между маленькими, но округлыми грудями, висел на тонком шнурке из сухожилия крупный, длиннее среднего пальца, клык неизвестного охотнику зверя. Величина клыка указывала на то, что зверюга был очень большой и, понятное дело, страшный.
Несколько лет назад 'бородач' видел зверя с похожими клыками — снежного барса. На счастье охотника барс в тот момент лакомился только что задранным козлом, и, на внезапно появившееся на поляне, непонятное двулапое существо громадный зверюга только рыкнул. Этого оказалось достаточно, чтобы 'бородач' улепетывал без задних ног до самой пещеры, хотя, заметим справедливости ради, вовсе не относился к категории трусов. Потом, в течение нескольких вечеров подряд, он с придыханием рассказывал у костра сородичам о неожиданной встрече, со свойственной большинству охотников фантазией придумывая все новые подробности, мало соответствующие действительности. Но жуткую пасть зверя с длинными заостренными клыками наблюдательный 'бородач' запомнил очень хорошо.
'Большой зуб', болтавшийся между грудями девицы, вполне мог принадлежать зверю, которого видел охотник, или примерно такому же зверю. И это тоже удивляло — откуда у обычной бестолковой женщины такая редкостная вещь, положенная только колдунье для совершения обрядов? Так, по крайней мере, считалось в общине 'бородача'. Зачем 'рыжая' нацепила 'зуб' на шею, и каким образом ей удалось подобное сделать?
Мужчина взял клык в пальцы и нагнул голову к груди 'рыжей', рассматривая украшение. Оно держалось на сухожилии, продернутом через просверленное в основании клыка отверстие. Охотник не понимал, каким образом образовалось отверстие. Неужели проковыряли? Он видел много звериных зубов, знал, какие они твердые и прочные, и никогда не замечал в них таких сквозных продольных дырок. Да, удивительно… Слева и справа от лица 'бородача' в каком-то десятке сантиметров соблазнительно вздымались в такт дыханию розовые соски молодой женщины, но он, словно завороженный, смотрел на матово блестящий клык. Вид отполированной, изогнутой кости будил в сознании дикаря неясную тревогу.
Как-то неуютно он себя чувствовал, сказать бы 'не в своей тарелке', но с учетом реалий того времени точнее прозвучит: не в своей шкуре. В погоне за чужачкой 'бородач' переместился слишком далеко — далеко от сородичей, внутренняя связь с которыми, непрерывная СОПРИЧАСТНОСТЬ, ощущалась им постоянно и регулировала его поступки в нестандартных ситуациях. Эта регулирующая и направляющая функция коллективного сознания общины, представлявшего сложную телепатическую сеть, осуществлялась только в пределах ее действия. Гоняясь за 'рыжей', охотник оказался за границами сети, попав в положение ребенка, едва ли не впервые предоставленного самому себе. Да еще ночь, проведенная вне круга сородичей и уютной пещеры… Все это не придавало уверенности.
Нет, его первая сигнальная система, инстинкты, работали, как всегда четко и слаженно. Но было НЕЧТО, улавливаемое подсознанием, беспокоившее и создававшее проблему, которую 'бородач' не мог разрешить, потому что не мог классифицировать без помощи коллективного 'я'.
Охотник отступил на шаг и, наклонив голову, не мигая, уставился в темно-синие, почти черные, глаза 'рыжей'. Та робко улыбнулась — ужас, который она испытала вчера, уже рассеялся. Но страх перед суровым, жутковатого вида незнакомцем с мощными мышцами и агрессивной тяжелой челюстью, покрытой взлохмаченной растительностью темно-бурого цвета, продолжал гнездиться в глубине ее души. И еще — внешность охотника вызывала в памяти 'рыжей' смутную ассоциацию, настолько тревожную и угрожающую, что девушка опасалась: будучи растревоженным, воспоминание обернется жуткой реальностью…
'Бородач' угрюмо смотрел на чужачку, а та натянуто улыбалась — ночью грозный незнакомец вел себя вполне миролюбиво, но, кто его знает, чего у него на уме? Он совсем не походил на людей ее племени: высоких, стройных, светлокожих… Руки и ноги чужака покрывала густая бурая шерсть, но особенно девушку смущал и даже пугал смуглый цвет кожи 'бородача'. Темный, точнее, черный цвет кожи по рассказам сородичей девушки имели дикари-людоеды. Но 'рыжая' гнала от себя ужасную мысль. Нет, он ведь не черный, а коричневый — утешала она себя. Даже светло-коричневый. Наверное, оттого что много находится под солнцем, моя кожа тоже темнеет летом — думала девушка. К тому же, он совсем не злится и кажется добрым, даже милым. Только, неразговорчивый какой-то.
Под пристальным взглядом 'рыжая' терялась и нервничала. Из своего относительно небольшого житейского опыта общения, из разговоров с матерью девушка знала, что наибольшую опасность представляют незнакомые люди — никогда заранее не известно, как такой человек себя поведет. И инстинкты, и накопленный опыт предков, гнездившийся в подсознании, подсказывал — надо как-то сблизиться с незнакомцем, найти ОБЩИЙ ЯЗЫК.
А что если?
Она медленно приложила ладонь к своей груди и с выражением повторила два раза по слогам:
— Ва-да, Ва-да.
Потом показала ладонью на 'бородача' и спросила:
— А тебя?
Мужчина наклонил голову вбок. Маневр белокожей девушки привел его в явное замешательство. Неужели она называет свое имя? До этого он слышал от чужачки только вопли, плач и повизгивание и относился к ней, скорее, как к бессловесному зверьку. Зверьку пусть и забавному, отчасти даже симпатичному, но все-таки примитивному, очевидно не равному ему, лучшему в общине охотнику, существу. А тут…
Девушка тоже выглядела озадаченной и расстроенной молчанием 'бородача'. Она снова прикоснулась к груди (ладошка аккуратно закрыла левый сосок) и повторила: