елеты превратятся.
Элси потеребила обшлаг. Йозеф взял ее за руку, пальцем погладил кольцо. Элси носила его как талисман. Что-то надвигалось. Уже который день зловещей бурей накатывал страх.
– Прости, я не могу остаться, – сказал Йозеф. – Меня срочно вызвали в Дахау.
– Ты уезжаешь? Надолго?
– Пока наши войска не оттеснят союзников.
Волна тошноты захлестнула ее. Кто теперь их защитит? По слухам, Красная армия оказалась сильнее, чем все полагали, и скоро войдет в Берлин. Элси очень боялась врага, но при мысли о том, что могут сделать с ней сограждане, поднималась жгучая паника. Семья Грюнов исчезла ночью, но, как доказал случай с Ахимом Тальбергом, солдаты становились все бесстыднее и немедля разделывались с каждым, кто откроет рот. Йозеф ее союзник, однако он уезжает, Гейзель исчезла, у них на руках остался Юлиус, в спальне прячется Тобиас, а Германия проигрывает войну. Все это разом накатило на нее, и руки стали липкими, а на лбу выступила испарина.
Йозеф решил, что она беспокоится за него.
– Со мной все будет в порядке, – заверил он. – Вот увидишь. Все будет хорошо.
Он нагнулся поцеловать ее. Элси инстинктивно уклонилась и увидела боль и досаду в его глазах. Добрый Йозеф хотел лишь одного – уберечь ее и защитить, и все-таки она его не любила.
Он кашлянул.
– Я буду тебе писать.
Она кивнула и даже не обернулась, когда он ушел. Теперь они могли надеяться только на себя.
Элси поднялась в мамину спальню и постучалась:
– Мам?
– Да, милая, входи.
Мама распаковывала чемоданы и убирала вещи в шкаф. Лицо застывшее, под глазами чернеют тени.
– Юлиус поужинал? Мы купили ветчину, но ему не понравилось. Подтухла, наверное, но что поделаешь? Папу я заставила поесть. Пускай протухшая, а все ветчина. Иначе откуда силы-то появятся? Он уже не молод. – Мама говорила и говорила, снова и снова расправляя складки на папином свитере. – Мы уехали в такой спешке. Но папа не зря мне твердит, что вы, девочки, выросли, можете сами о себе позаботиться. Я уже раз десять вам показывала, как делать гуляш. Вы уже большие, я не могу вас непрерывно кормить, одевать и следить, куда вы ходите. – Она перевела дыхание. – Вы уже не дети, а у меня нет времени с этой пекарней и покупателями и с этим домом, где всюду сквозняки, а теперь еще и за Юлиусом присматривать. Он, конечно, не младенец, как двойняшки… – Она зачем-то подняла толстый вязаный свитер и встряхнула. – Но ему нужна мать. Тебе придется больше помогать отцу. Я не смогу все время торчать на кухне, потому что здесь теперь Юлиус, и…
– Мама, пожалуйста… Где Гейзель?
Мама уронила руки.
– Гейзель? – Она сморгнула. – Мы не знаем.
Нам только сказали, что она ушла.
– Кто сказал?
– Нам так сказали в Программе. Ее соседки. Сказали, что она ушла на рынок и не вернулась. Просто ушла.
Сбитая с толку, напуганная мама прикусила верхнюю губу. Она и сама в это не верила.
Нет, сбежать – это непохоже на Гейзель, она, по крайней мере, написала бы им. Первым делом написала бы ей, Элси. Хоть почтмейстер Хофленер и уверял, что почта ходит как всегда, письма из-за пределов Гармиш-Партенкирхен не приходили неделями. Последним доставили письмо папе от 4 января. А если она писала, но письма перехвачены? Если она прячется, как Тобиас, и не может с ними связаться? Но тогда она взяла бы с собой Юлиуса. Гейзель не оставила бы детей просто так – только не будь другого выбора. Кожа на голове у Элси горела, будто она слишком туго заплела косы.
– А где двойняшки?
У мамы на переносице появилась морщина.
– Они принадлежат Родине.
– Юлиус тоже, но ведь его вам отдали.
– Юлиус – сын Гейзель и Петера.
– А остальные дети – они разве не кровь твоей дочери? Это что, не считается? – Элси повысила голос.
– Тише, – зашипела мама.
Ее тон оледенил Элси до костей. Она никогда не слышала, чтобы мама так разговаривала.
– Всегда помни свое место. Мы женщины. Надо говорить и поступать мудро. Ты понимаешь? – Она посмотрела дочери в глаза, потом вытащила из чемодана мятую блузу, разгладила на кровати. – Йозеф помог нам вызволить Юлиуса, очень помог. Мы уж думали, придется его оставить. Йозеф знает женщину в партийном архиве. Она дает ему информацию. Мы найдем Гейзель. Мы найдем моих внуков. – Она кивнула на открытый чемодан: – Положи, пожалуйста, мою расческу и шпильки на место.
Элси положила тоненькие шпильки и щетку для волос на туалетный столик.
– Плоть от плоти. Кровь от крови, – прошептала мама.
– В каком смысле? – спросила Элси.
– Фюрер так сказал в Нюрнберге – это из Библии. То, что нельзя забывать. Германия прежде нас, Германия в нас, Германия после нас. – Она расправила прозрачную блузу.
Элси посмотрела, как в зеркале затрепетало кружево возле выреза.
– Германия изменилась, – прошептала она.
Мама вздохнула; по щеке скатилась слезинка, и мама смахнула ее пальцем.
– Иди помоги папе закрыть пекарню на ночь, – сказала она и повесила блузу на плечики. В тени шкафа Элси не разглядела ее лица.
Двадцать шесть
«Немецкая пекарня Элси»
Эль-Пасо, Техас
Трейвуд-драйв, 2032
27 декабря 2007 года
Пекарню украсили от пола до потолка: синтетические гирлянды, серебристая мишура, разноцветные рождественские картинки, искусственный пенный снег в витринах.
– Веселого Рождества! – крикнула Джейн, к которой стояла длинная очередь покупателей. Хотя праздник уже прошел, торговала она в колпаке Санты с белым помпоном. С каждым заказом помпон подпрыгивал.
– Веселого Рождества, – ответила Реба.
В пекарне не протолкнуться. В школах каникулы, и румяные детишки выстроились в очередь, болтая и тыкая пальцами в витрину со сластями в шоколадной и сахарной глазури. Звенели рождественские песни, покупатели рассеянно им подпевали, и в целом получалось волшебно. Даже колокольчик над дверями звенел веселее обычного.
Ребе нравилась эта шумиха и неразбериха. Накануне приехала Диди, они провели сутки в маленькой квартире, и теперь Реба жаждала развеяться. Уклониться, не дать сестре начать расспросы. А то утром уже началось.
В кухонном ящике, куда Реба редко заглядывала, Диди нашла фотографию Рики и Ребы в ущелье Мунди в горах Франклина.
– С кем это ты? – спросила Диди.
Реба не стала отпираться:
– Рики Чавес. Из погранслужбы.
Диди кивнула, положила фото обратно и продолжила поиски кофейных фильтров, но Реба занервничала. Она не готова говорить о Рики. Сестра ее пришибет, узнав, что Реба скрыла помолвку, хоть помолвка и отменилась. Как сказал Рики, у них перерыв, они размышляют. Реба по-прежнему носила кольцо. Все очень непросто, а значит, нечего зря мусолить. При одной мысли об этом у нее трещала голова.
Когда Диди принялась искать в ванных туалетную бумагу, Реба поняла, что этого ей не вынести. Вдруг Рики что-нибудь там забыл? Заблудшее лезвие, мужской дезодорант, завалившийся в угол презерватив.
– Пойдем обедать? – позвала Реба сверху самым что ни на есть натуральным тоном. – Тут немецкая пекарня. Моих друзей. У них лучший хлеб для сэндвичей во всем городе.
Диди завтракала засохшими кукурузными колечками, так что предложение пришлось кстати. Колечки – единственное, что обнаружилось в шкафу и не требовало консервного ножа. Перед приездом сестры Реба выкинула все просроченные полуфабрикаты, но не удосужилась набить шкаф новыми. В довершение всего Диди пришлось хрустеть сухим завтраком без молока – Реба допила его накануне.
– Это кто? – спросила Диди, кивая на кассу.
– Это Джейн. Ее мама Элси – хозяйка. Бодрая как огурчик. Семьдесят девять, а работает каждый день.
Диди расширила глаза и покачала головой:
– Да, это круто.
Они сели и выложили на стол бумажные пакеты с нарезанной индейкой из кулинарии и швейцарским сыром.
– Когда мне будет семьдесят девять, – сказала Диди, – я буду спать до полудня, ходить в шелковой пижаме и питаться пончиками. И плевать на моду и фигуру. Буду сумасшедшей бабкой и радоваться жизни.
Реба засмеялась. Несмотря ни на что, она обожала сестру. Умеет Диди заглянуть в счастливое будущее.
– Весь хлеб пекли утром, – сказала Реба. – А еще у них очень вкусные сласти. Попросим Джейн, пусть посоветует нам десерт.
– Она же занята.
– Сейчас народу поубавится. – Реба взглянула на наручные часы: – Эта толпа пришла обедать.
– Часто здесь бываешь?
Реба пожала плечами:
– Пару раз в неделю. Джейн и Элси для меня – почти семья.
– Правда? – Диди воздела бровь. – Я про них от тебя не слышала, но ты ведь не звонишь, не пишешь, так что неудивительно. Я знаю, что ты большая девочка, но мама беспокоится.
– Я была дико занята. Работа, работа, работа, – Реба махнула рукой. – Да и о чем тут беспокоиться: тусуюсь в пекарне с женщинами вдвое и втрое старше меня. Ладно тебе. – И она слишком громко засмеялась.
Диди с сомнением усмехнулась и повернулась к корзинам с хлебом:
– А ржаной они пекут? Я уже много лет не ела вкусного ржаного. Магазинный на вкус как картон. Реба глубоко вздохнула. Слава богу.
Они сошлись на буханочке ржаного хлеба, подождали, пока народ схлынет, и подошли к кассе.
– Привет, дамы! – сказала Джейн. – Простите, ни минутки не было. А вы, значит, мисс Диди?
Диди улыбнулась:
– Я и есть.
Джейн с энтузиазмом пожала ей руку:
– Приятно познакомиться. Реба про вас талдычит уже две недели. Мне всегда интересно, откуда вышли мои друзья. Какая у человека семья – это о многом говорит. – Она ткнула в сторону кухни: – Уж не знаю, о чем говорит моя семья… – Она рассмеялась, и помпон на шапке запрыгал. – Так чем вас порадовать?
– Мы принесли мясо и сыр, хотим сделать бутерброды. Возьмем, пожалуй, ржаного.
Джейн достала с полки толстый черный каравай.
– Всегда правильный выбор. Этот мама испекла сегодня. Подождите, я нарежу покрасивее.