Перед рассветом, пока папа растапливал печь, а мама обслуживала Юлиуса, Элси ненадолго оставалась наедине с Тобиасом и они разговаривали.
Прежде она рассказывала ему о Юлиусе, и теперь, когда тот приехал, Тобиасу было любопытно. Однажды утром, к удивлению Элси, он сказал:
– Я пытался услышать, как он поет.
Элси держала в руках шерстяные носки, которые мама связала для Юлиуса, а тот бросил на пол, заявив, что они кусаются. Носить он их не будет, а мама, если узнает, снова огорчится, что ее дар отвергнут. Элси воспользовалась случаем и отнесла их Тобиасу.
– Я приложил ухо к полу, но ничего не услышал. Только кастрюли звенят и покупатели разговаривают, – продолжал Тобиас, пока она натягивала ему носки повыше. – Какие песни он тебе поет?
– Поет? Кто поет?
– Юлиус. Ты говорила, он поет. Я сам больше не пою, хотел его послушать. – Длинные ресницы затрепетали.
Элси отдала ему завтрак, который мама принесла ей: кривой брецель в муслиновой салфетке.
– Ему пока не хочется, – сказала она и натянула ему ночной колпак на уши, чтоб не простудился. – Ешь давай.
Тобиас кивнул:
– Я тоже давно не пел по-настоящему. Офицеры заставляли, но их песни не такие красивые. Они не похожи на папины. Мы пели папины песни с мамой и Цилей. – Он бережно расстелил платочек на коленях. – Иногда я боюсь, что их забыл. Я вообще забыл, как я пою. Может, уже разучился.
Элси вздрогнула и потрепала его по волосам:
– Я никогда не забуду твой голос. И ты не забудешь. Он внутри тебя и всегда там будет. Честное слово.
Он кивнул и снова забрался в свое убежище, где лежали одеяла и вещицы из тайника Элси. «Воля мальчика» была открыта на стихотворении «Испытание существованием».
– Хорошие стихи, – сказала Элси. – «И мчится ум, и сердце поет, и приветствует крик того, кто смел», – процитировала она по памяти.
– «Но всегда Господь говорит в конце», – прошептал в ответ Тобиас, когда Элси понадежнее задвинула стенную панель.
Папа посчитал, что Элси без него неплохо справилась, и доверил ей многие семейные рецепты. Элси нравились новые кухонные хлопоты, и она привыкла к ранним приходам фрау Раттельмюллер. Та приходила уже давно, и родители ничего особенного в том не видели. Каждый день она заказывала двенадцать булок. Дюжина булок – как пароль: все нормально. Сегодняшнее отсутствие фрау знаменовало беду.
Очередь уменьшилась. Элси была рада. Папин хлеб на опаре подоспеет через полчаса, не раньше.
Из кладовой вышел Юлиус. Он только что умылся, волосы расчесаны. Мама отглаживала ему штаны и рубашку, как он привык в Программе.
– Прекрасно выглядишь, – сказала мама, взяла его за руку и легонько потрясла. – Поздоровайся с тетей Элси.
Он посмотрел сквозь нее.
– На завтрак я буду есть имбирный пряник.
– Послушай, на завтрак не едят сласти. Вам же не давали такое на завтрак в Штайнхёринге, правда?
– Нет. – Юлиус закатил глаза. – Мы там ели яйца всмятку, сосиски, белый хлеб со свежим маслом, абрикосовый джем и фрукты со всех уголков Германской империи. Но ведь тут этого нет. – Он выдернул ладонь из бабушкиных пальцев, сложил руки на груди.
– Конечно, нет, – кивнула мама. – Элси, дай Юлиусу пряник и стакан молока.
У Элси не было времени обслуживать избалованного племянника. Она взяла последний имбирный пряник, большой пряничный домик, который с Рождества украшал стеллаж, разломила пополам и протянула маме.
– Элси! – отчеканила мама.
– Ржаной хлеб с изюмом есть? – спросила следующая покупательница, удерживая одной рукой запеленатого ребенка. Дитя спало, прильнув щекой к маминой груди и открыв ротик.
– Есть ржаной, но без изюма, – ответила Элси.
Женщина порылась в кармане и вынула золотой крестик:
– Больше ничего нет.
Элси помедлила. Заметила выпирающие скулы и запекшиеся губы молодой матери.
– Оставьте себе. – Она похлопала ее по руке и достала черную буханку.
Глаза женщины наполнились слезами, и она поцеловала спящего ребенка.
– Спасибо вам огромное.
– Элси, молоко? – напомнила мама.
Элси с шумом выдохнула.
– Прости, мам, налей ему сама. Я занята.
Ледяной взгляд Юлиуса уперся ей в затылок. Мама увела его – вероятно, за молоком, но Элси знала, что молока они не найдут. Молока не было уже много недель. Папа разбавлял водой сливки и выменивал на хлеб сыворотку у сыровара.
– Следующий? – сказала Элси.
– Можно тебя на пару слов?
Сначала Элси не узнала эту фигуру в длинном, до лодыжек, тренче и черной шляпе с кружевами. Фрау Раттельмюллер подняла вуаль – лицо сосредоточенное, запавшие глаза. Очередь нетерпеливо зароптала.
– Через две минуты у поленницы на заднем дворе, – прошептала Элси, завернула в бумагу тонкий кусок пирога и протянула через стойку: – Спасибо.
Фрау Раттельмюллер вышла.
– Мама, – позвала Элси. – Постоишь минуточку? Я забыла принести дров.
Не совсем даже и соврала. Дров оставалось мало.
Мама встала за прилавок и кивнула следующему покупателю:
– Здравствуйте, герр Баумхоер.
Элси пересекла кухню, где папа месил тесто для черного хлеба, а Юлиус на стуле лениво жевал ведьминский хрупкий пряник. Надела ботинки, набросила шаль. За порогом был промозглый мартовский день.
Фрау Раттельмюллер ждала ее за поленницей. Элси специально шла уверенно и легко, на случай, если за ней следят. Если фрау все-таки решила ее сдать, надо напустить на себя невинный вид: может, бедной дочке пекаря дадут послабление. Но если раскрыли саму фрау Раттельмюллер, тогда это свидание выдавало в Элси соучастницу. Она замедлила шаги и остановилась. Их с фрау разделяла поленница.
– Да? – очень холодно спросила Элси. – Что вам нужно?
Фрау Раттельмюллер почуяла враждебность.
– Я пришла одна, без подвоха, – уверила она. – И не пришла бы, да выбора нет. – Она тяжело оперлась на клюку. – Я знаю людей в Дахау. Они говорят, что нацисты планируют выселение евреев. Русские и американцы близко. Скоро евреев погонят к Тегернзее пешком.
– Сейчас? – Мартовский дождь острыми ледяными иглами колол лицо. – Они же замерзнут насмерть.
– Охрана этого и хочет. Пули нужны для солдат в Берлине.
– Но Йозеф, – сердце у Элси заколотилось, – он в Дахау.
– Да. – Фрау Раттельмюллер отвернулась. – Он тоже выполняет это поручение.
– Ему поручили убить кучу людей?
Йозеф никогда не обсуждал с ней своих дел. Она полагала, что его служба связана с горной командой, а не с еврейскими лагерями. Слухи о жестокостях и массовых смертях в Дахау ходили уже несколько лет. Слишком страшно, проще не верить. Таковы ее сограждане. Элси не верила, что Йозеф способен на это зверство. Колкий дождь обжигал щеки.
Фрау Раттельмюллер склонилась ближе:
– Наш человек может подкупить охранника. Тот притворится, что не заметит побега. Там две девочки, родственницы моего…
Хрустнула ветка. Фрау обернулась. С ветки взлетел воробьишка. Она шепотом продолжала:
– Как только они придут, я переправлю их в Швейцарию. К друзьям.
– Вы тоже поедете?
– Я слишком стара. Только замедлю дело. – Пауза. – Я пришла, потому что мне нужна помощь со взяткой. Я отдала все, что могла, но этого не хватит.
Элси попятилась. Так вот в чем загвоздка. Старуха требует денег. Может, так она и покупала хлеб каждый день – выманивала у людей монеты? Элси вгляделась в фрау Раттельмюллер. Вуаль по краям истрепалась; подол обвис; чулок нет, несмотря на погоду; костлявые руки покраснели. Непохоже, чтоб она поглощала булки и сласти.
Но у Элси ничего не было. В кассе денег мало, папа сразу заметит. Она потерла замерзший лоб и вдруг под снегом и дождем увидела красные отблески рубинов. Как легко она забыла слово, данное Йозефу, который уехал и не писал обещанных писем.
– Вот. – Она сняла кольцо. – Этого должно хватить.
– Кольцо с твоей помолвки? – Фрау взяла его, но нахмурилась. – А что ты скажешь родителям и Йозефу?
Элси потерла вдруг потеплевшие пальцы.
– Скажу, что отдала его для спасения Родины. Фрау кивнула:
– Твоя сестра Гейзель была храброй, но у тебя сердце пророка Даниила.
Элси поморщилась на это «была». Отвернулась, покачала головой:
– Это чужое кольцо.
Фрау Раттельмюллер сжала ее руку:
– Есть еще люди, которые помнят, что Божьи законы превыше человеческих. – Ее голос пресекся. – Только на них все и держится. Я давно поняла, что мертвые не спасут живых. Только мы. Пока есть жизнь, есть надежда. – Она собралась уходить.
Элси задержала ее. Может, попробовать?
– Я тоже хочу вас попросить. – Элси вдохнула, и льдистый воздух сдавил ей горло. Сучья хрустели под ледяной крупой. Каждый шепот опасен, каждое движение подозрительно, но Тобиас теперь – близкий человек. Каждый лишний час в укрытии – на час ближе к разоблачению и гибели. Если есть возможность спасти его, надо ее использовать. – Помните, вы сказали тогда, что можете отправить Тобиаса с другими. А сейчас? Сможете вывезти его из Германии?
Фрау Раттельмюллер сжала клюку и тихо пробормотала:
– Элси, теперь слишком опасно. Его переезд ко мне всех нас сведет в могилу.
Ветер носил смерчи мокрого снега.
– И он слишком мал и слаб для такой погоды. – Фрау покачала головой.
Элси представила себе острые коленки и локти Тобиаса, его маленькие мочки, выглядывающие из-под колпака. Фрау права. Он слишком слаб. Может не пережить непогоды.
– Прости меня, – сказала фрау Раттельмюллер. – Поверь, если б не так опасно, я бы попробовала. А сейчас вокруг пекарни день и ночь гестапо бродит. Может, это Йозеф их приставил, не знаю, но они следят. Не могу я друзей подвести.
Элси кивнула. По ночам она видела фары на улице, но думала, что патрулируется весь Гармиш. Оказывается, это не везде, а только вокруг пекарни. Колени у Элси подогнулись.
– Я помогу тебе, как смогу, – продолжала фрау Раттельмюллер, – но тут – никак.
Элси не вправе винить старуху за благоразумие. Лишних предосторожностей не бывает. Если дергаться, погибнут люди. Тобиас останется у нее. И тут она вспомнила: