— Они как будто очень довольны своей поездкой, — словно без задней мысли сказала Алвина, кладя стежок за стежком.
— Да, — ответил полковник, не отводя глаз от цветов, которые бесспорно составили бы великолепнейший букет, будь они живыми. — Очень недурно, что Джоффри купил Джорджи набор для гольфа. Будет полезная разминка для нас всех. Не забыть выбрать время, чтобы помочь им завтра выровнять лужайку.
— И не думай! — категорически возразила Алвина.
— Это почему же, сударыня? — саркастически осведомился Фред.
— Да потому, что они предпочтут быть вдвоем, — не без ехидства отрезала Алвина.
— Хм… — Фред поугас и продолжал разглядывать цветы. А ведь похоже на свадебный букет Алвины… Он с легким удивлением, но с полной покорностью судьбе подумал, как мало оправдались надежды, с какими он в то утро входил в церковь. Тоненькая ясноглазая девушка со звонким голосом, на которой он женился, превратилась вот в эту ядовитую старуху, которая сидит сейчас возле него и тычет своей иголкой с дьявольским упорством.
— А если хочешь знать почему, — мстительно нарушила молчание Алвина, — то потому, что они влюблены.
Это прямолинейное заявление встревожило полковника.
— Что ты! Что ты! — возразил он. — Не могло же это уже зайти так далеко!
— Не знаю, что, по-твоему, значит «так далеко», — отрезала Алвина, — но всякий, кто не корпел бы над дурацкими крикетными отчетами, заметил бы это давным-давно!
— Но ведь еще и месяца не прошло! — вскричал бедняга полковник, даже не пытаясь защитить себя от этих жестоких инсинуаций.
Алвина надменно фыркнула.
— Какое значение это имеет? Я знаю, о чем говорю.
— Но как ты можешь знать? Джорджи тебе что-нибудь сказала?
— Как будто нужно говорить! — Алвина фыркнула еще раз. — Разве ты не заметил, как девочка изменилась, какой у нее счастливый вид?
— Ну пожалуй, — признал Фред. — Но что это доказывает?
Алвина воткнула иглу в шитье и положила его себе на колени.
— Когда двое молодых людей не расстаются утром, днем и вечером, когда они без умолку разговаривают за завтраком, обедом и ужином, а потом уходят вместе, чтобы продолжить разговор, когда молодой человек смотрит телячьими глазами на девушку, а она распевает день-деньской или сидит тихо, как мышка, и мечтает, — что это все означает, как по-твоему?
Полковник потер кончик могучего носа.
— Да, вроде бы так, — уступил он.
— Конечно, так, — отрезала Алвина, снова беря шитье. Наступило короткое молчание, затем полковник сказал:
— Так что же нам следует делать?
— Пока, естественно, ничего. Джоффри вполне приличная партия, дальний родственник, а потому никаких справок нам наводить не надо, и вполне обеспечен. Если он настолько нравится Джорджи, что она готова выйти за него, это ее дело.
— Но ты считаешь, это не опасно? — с тревогой спросил полковник.
— Что опасно?
— Я имею в виду, не опасно им так свободно оставаться наедине? А вдруг… э…
— Вздор! — решительно заявила Алина. — Джоффри — джентльмен, а девочка — леди. Кроме того, она абсолютно невинна и чиста, уж я-то знаю. Малейшая вольность ее шокировала бы до глубины души.
Неповоротливый штабной ум полковника некоторое время переваривал эту информацию.
— Ну, если так, — сделал он вывод, — и ты убеждена, что она скоро выйдет замуж, то не следует ли тебе… э… дать ей кое-какой совет, а? Мне бы не хотелось, чтобы моя маленькая девочка была напугана и шокирована в первую брачную ночь.
— Когда речь идет о твоей дочери, ты невыносимо сентиментален, как все глупые старики, — уязвила его Алвина. Неизвестно почему, у нее все внутри восставало при мысли, что ей придется «давать советы» Джорджи в подобного рода вещах. Это обязанность мужа, а не матери!
— И все-таки я полагаю, — продолжал полковник с обычной тяжеловесностью, однако в его голосе появилась та несгибаемая властность, которой Алвина к своей досаде всегда невольно уступала, — подготовить ее необходимо. Я вовсе не требую, чтобы ты ранила ее… ее целомудрие. Но я полагаю, тебе следует иногда обронить намек-другой, знаешь ли. Указать ей кое на что с женским тактом, а?
— Не преждевременно ли? — растерянно возразила Алвина.
— Ты только что утверждала обратное, — сказал Фред. — Если ты убеждена, что они поженятся, то я убежден, что девочку необходимо немножко подготовить.
— Ну хорошо, я с ней поговорю, — буркнула Алвина.
Наступило новое молчание. Тишину теперь нарушали только шорох материи в руках Алвины, постукивание ночных осенних бабочек о стекла там, где занавеска не была задернута, да хриплое старческое дыхание Фреда.
— А в доме без Джорджи будет пусто, — медленно произнес он.
— Хм! — отозвалась Алвина, не слишком довольная этим косвенным упреком по ее адресу. — Ей уже давно пора выйти замуж и обзавестись собственным домом. Не будь эгоистом.
— Да-да, — торопливо пробормотал полковник. — Да-да. Конечно, нельзя быть таким эгоистом.
Снова наступило молчание, и полковник снова предался созерцанию нарисованных цветов. Куда Алвина девала брильянтовую брошь, которую он подарил ей к свадьбе? А да! Потеряла на пароходе, когда возвращалась из Кейптауна. Ну в то время, когда она дьявольски интересовалась этим лекаришкой. Взять да и потерять самую дорогую реликвию их счастливых дней — как это на нее похоже!
— Жаль мне, — произнес он вслух, — что мы больше ничего не можем сделать для девочки.
— В каком смысле?
— В смысле денег и вообще. Я рад был бы дать ей приличное приданое и… и положить на ее имя какой-нибудь капитал.
— Ну раз не можешь, так не можешь.
— Боюсь, я позволял себе кое-какие лишние траты, — с сожалением сказал старик, — а уж армия совсем не расщедрилась.
— Чего же ты ждал от политиков? — Алвина задала этот риторический вопрос с удивительно злобным ударением на последнем слове.
— Я ничего не ждал, — спокойно ответил полковник. — И ничего не получил, даже ордена Бани, хотя почти у всех моих однокашников по Сэндхерсту он есть.
Алвина промолчала. Ей надоело утешать полковника, потому лишь, что его обошли этой почетной наградой, отсутствие которой терзало его куда сильнее, чем мысль о бедности.
— Но все-таки, — сказал он, приободрившись, — что-то мы сделать могли бы.
— Что?! С нашим доходом, со всеми нашими долгами?
— Я брошу курить, и, как только Джоффри уедет, — ни капли виски! — решительно заявил Фред.
— Само по себе это прекрасно, — признала Алвина, — но экономия будет невелика. А как с игрой на скачках и с Лондоном?
Полковник стукнул кулаком по костлявому колену.
— Больше ни единой ставки… После следующей недели — тут уж выигрыш абсолютно верен. И мы могли бы занять еще фунтов сто под вторую закладную на дом.
— Хм? — с сомнением произнесла Алвина.
— И, — объявил полковник в припадке великодушия, — я откажусь от членства в клубе.
Алвина уставилась на него в немом изумлении. Клуб, причина стольких слез и ссор! Клуб, знаменовавший для полковника последний отблеск воинской славы! Клуб, ежегодный взнос в который — двадцать гиней — причинял такие муки! Он откажется от клуба! Конец поездкам в Лондон и свиданиям с раздушенными генералами и адмиралами!
Она молча клала стежок за стежком, а полковник в глубокой задумчивости разглядывал цветы. В конце концов он зевнул и встал — неуклюже и скованно, как деревянная кукла.
— Спокойной ночи, — сказал он. — Меня что-то в сон клонит.
— Спокойной ночи, — ответила Алвина, не поднимая головы от шитья.
Джорджи уже засыпала, когда в ее дверь властно постучали. Она с тревогой приподнялась на постели.
— Войдите, — испуганно сказала она. — Кто это?
— Только я.
— Мама! Я тебе зачем-нибудь нужна?
— Нет, деточка. Я просто…
Недоумевая, Джорджи ждала продолжения. Алвина сделала над собой титаническое усилие.
— Джорджи!
— Я слушаю, мама.
— Если ты когда-нибудь выйдешь замуж, не забывай, что некоторых очень неприятных вещей избежать нельзя. Просто не обращай внимания. Я не обращала.
И она исчезла.
2
Джорджи и Джоффри усердно трудились, выравнивая лужайку для того, чтобы часовой гольф мог служить источником удовольствия, а не оставался всего лишь священнодействием. Джорджи лишний раз убедилась, насколько Джоффри «неподражаем»: работать с ним было так приятно! Он всегда точно знал, что нужно делать, и делал это отлично, а ей поручал что-нибудь интересное и не очень трудное. Если она допускала промах, он не сердился и не смеялся над ней, но подходил и исправлял — так мягко и терпеливо.
Работая, они разговаривали. Джорджи заметила, что почти всегда соглашается с Джоффри. А если не соглашалась, у них завязывались жутко интересные споры, неизменно завершавшиеся тем, что он убеждал ее в справедливости своей точки зрения. С легким удивлением она обнаружила, что об очень многих предметах у нее своего мнения вообще не было, а потому стоило Джоффри упомянуть, что именно он считает верным, и она сразу же видела, насколько он прав. А обо всем том, что ей представлялось непререкаемым и где не было места для ереси, Джоффри — о радость! — придерживался точно тех же мнений, что и она сама.
Они беседовали о религии. Джоффри сказал, что его она трогает мало — хочешь не хочешь, а «там» вскоре убеждаешься, что в мире чертовски много такого, о чем их преподобия ничего не знают, да и Библия помалкивает. А к тому же, черт побери, есть Наука — нельзя же верить в историйки про Адама и Еву и про Иону в чреве китовом! Джорджи была немножко шокирована и сказала, что думать следует не о букве, а о духе религии, и без Бога никак нельзя, потому что должно же быть у всего начало, и вообще людям необходимо в жизни что-нибудь такое.
— Вот именно, — согласился Джоффри. — Я как раз к этому вел. Образованным людям вроде вас или меня нет никакой необходимости верить во всю эту древнюю чушь, но низшим классам она обязательно нужна. Помогает дисциплинировать их. Учит знать свое место. Только миссионеры хуже зубной боли. Вбивают туземцам в голову черт знает что.