Они много катались на автомобиле. За рулем Джоффри щеголял клетчатой слегка сдвинутой на ухо кепкой с очень большим козырьком и впадал в уныние всякий раз когда их обгонял владелец более мощного мотора. Он не забыл своего обещания научить ее управлять автомобилем Но Джорджи, как ни старалась, плохо справлялась с этой премудростью. Джоффри часто должен был накрывать ее руки на руле своими, чтобы избежать столкновения, и это переполняло ее восторгом, но почему-то парализовало. Ощущая крепкое равнодушное нажатие его ладоней – его мысли были сосредоточены только на дороге, – она забывала обо всем и хотела только одного: пусть он подольше. держит ее руки и не отпускает. Кроме того, она путалась в педалях: нажимала на акселератор, когда хотела сменить передачу, и на тормоза, когда хотела прибавить скорость. В результате Джоффри не раз приходилось хватать ее за щиколотку. Джорджи жалела только о том, что ее лицо тотчас вспыхивало. Но несмотря на все это, Джоффри непонятливо оставался настоящим другом и ни словом, ни намеком не выражал желания стать старым другом, понимающим все без слов. Жизнь бывает для девушки очень трудной.
Джоффри заявил, что лужайка слишком тесна для тенниса, и им следует перейти на часовой гольф. И вот они с Джорджи отправились на «бентли» в Лондон и перекусили в «Трокадеро», куда Джоффри захаживал во время войны, когда приезжал в отпуск. И Джорджи спросила, очень робко, очень смущенно:
– И вы… вы всегда бьвали тут один?
– Нет, – ответил Джоффри, слегка нахмурившись. – Обычно я бывал тут с другими отпускниками.
– Но разве вы… вы ни к кому не были привязаны?
– Ну-у, – признал Джоффри, – собственно говоря, была одна девушка…
Джорджи даже вздрогнула от внезапной спазмы ревности.
– …мне казалось, что я немножко влюбился. Вы ведь знаете, как это случалось в дни войны.
– Она была очень красивая?
Так себе, – ответил Джоффри с мужским вероломством. – Вообще-то миленькая, но я, право, забыл, как она выглядела. Ха-ха-ха!
– Но разве она не была вам очень дорога?
Джоффри поколебался, а затем решил последовать примеру Джорджа Вашингтона[111] – в определенной степени.
– Собственно говоря… – Он поколебался. – Ну-у – одно время мы были помолвлены.
Еще один спазм.
– …но все кончилось само собой. Помните, как это бывало в дни войны.
– Я была с мамой, – просто сказала Джорджи.
И тут Джоффри стал очень милым и объяснил, что это все ничего не значило, и он даже забыл, как ее звали. Очень жалко, что он тогда еще не был знаком с Джорджи. Странно, как иногда не встречаешь именно тех, с кем хотелось бы познакомиться. И Джорджи согласилась и пожалела, что войны почти не видела, но мамин госпиталь находился бог знает в какой глуши, а работы было столько, что знакомиться не хватало времени. А Джоффри сказал, что это чертовски обидно и что ему ужасно не хватало настоящей девушки-друга, чтобы думать о ней в окопах, и, честное слово, он в жизни еще не встречал такой милой и свойской девушки, как она. Джорджи была ужасно рада и счастлива и почему-то почувствовала себя «ближе» ему, но все-таки малюсенький неприятный осадок остался: он ни слова не сказал о помолвке и даже не намекнул, что они понимают друг друга без слов.
Из «Трокадеро» они отправились в магазин, и Джоффри купил самый дорогой набор принадлежностей для часового гольфа, какой только там нашелся, хотя Джорджи и уговаривала его, что нехорошо тратить столько денег. Но Джоффри объяснил, что получает в год восемьсот фунтов, а «там» и половины не расходует, а к тому же, когда вернется, вскоре начнет получать тысячу. И Джорджи стало холодно и грустно при мысли, что он «вернется туда», хотя тысяча в год ее немножко ободрила: ведь сейчас, подумала она, многие женятся, имея куда меньше. Она подробно расспросила Джоффри о расходах, об условиях жизни «там» и пришла к выводу, что такой суммы на двоих более чем достаточно. Хотя взаимного понимания между ними еще не было, она не сомневалась, что Джоффри должен знать о ее чувствах к нему: сказал же он, что в жизни не встречал такой милой и свойской девушки, как она. И он совершенно прав, что не торопится. Ведь если они объявят о своей помолвке, ему уже нельзя будет оставаться у них – спать в одном доме со своим fiancé[112] не полагается, даже под охраной собственной матери. Конечно, это вздор и чепуха, люди теперь смотрят на вещи гораздо шире, но мама и папа сочтут, что Джоффри следует уехать, а не то миссис Исткорт примется говорить всякие гадости.
Возвращались они вечером. Джоффри сосредоточился на том, чтобы по меньшей мере на минуту побить свой предыдущий рекорд, а Джорджи, откинувшись на сиденье следила, как медленно гаснут в небе разноцветные отблески заката. Как чудесно лететь так, словно по воздуху со стремительной не меняющейся скоростью. Впереди вьется черная лента шоссе, а навстречу несутся луга деревья, дома и вдруг оказываются далеко позади. Джоффри такой замечательный шофер! Как она ему доверяет! До чего же это непохоже на жуткое ползанье в автомобиле по окрестностям Бунгало Булавайо! «Безопасность прежде всего» – брр! Когда они, весело завывая клаксоном, подкатили к «Омеле», ей взгрустнулось. Ах, если бы они могли мчаться вот так вечно – настоящие друзья, и никаких сложностей, тревог, пугающих интимностей!
Джоффри и Джорджи очень устали и отправились спать рано. Кузен ушел трудиться над своим колоссальным патриотическим экраном из марок, который теперь предназначал в подарок Джорджи на свадьбу, Фред и Алвина остались одни в гостиной среди нелепой смеси морских пейзажей маслом кисти неведомых мастеров, выцветших акварелей двоюродных бабушек, больших современных кресел, старинных парчовых стульев и множества разношерстных сувениров на мраморных столиках с витыми ножками у стены.
Алвина, водрузив на нос очки, занялась шитьем. Полковник размышлял – против обыкновения с открытыми глазами, – устремив взор на расписанный цветами экран перед пустым камином.
– Они как будто очень довольны своей поездкой, – словно без задней мысли сказала Алвина, кладя стежок за стежком.
– Да, – ответил полковник, не отводя глаз от цветов, которые бесспорно составили бы великолепнейший букет, будь они живыми. – Очень недурно, что Джоффри купил Джорджи набор для гольфа. Будет полезная разминка для нас всех. Не забыть выбрать время, чтобы помочь им завтра выровнять лужайку.
– И не думай! – категорически возразила Алвина.
– Это почему же, сударыня? – саркастически осведомился Фред.
– Да потому, что они предпочтут быть вдвоем, – не без ехидства отрезала Алвина.
– Хм… – Фред поугас и продолжал разглядывать цветы. A ведь похоже на свадебный букет Алвины… Он с легким удивлением, но с полной покорностью судьбе подумал, как мало оправдались надежды, с какими он в то утро входил в церковь. Тоненькая ясноглазая девушка со звонким голосом, на которой он женился, превратилась вот в эту ядовитую старуху, которая сидит сейчас возле него и тычет своей иголкой с дьявольским упорством.
: – А если хочешь знать, почему, – мстительно нарушила молчание Алвина, – то потому, что они влюблены.
Это прямолинейное заявление встревожило полковника.
– Что ты! Что ты! – возразил он. – Не могло же это уже зайти так далеко!
– Не знаю, что, по-твоему, значит «так далеко», – отрезала Алвина, – но всякий, кто не корпел бы над дурацкими крикетными отчетами, заметил бы это давным-давно!
– Но ведь еще и месяца не прошло! – вскричал бедняга полковник, даже не пытаясь защитить себя от этих жестоких инсинуаций.
Алвина надменно фыркнула.
– Какое значение это имеет? Я знаю, о чем говорю.
– Но как ты можешь знать? Джорджи тебе что-нибудь сказала?
– Как будто нужно говорить! – Алвина фыркнула еще раз. – Разве ты не заметил, как девочка изменилась, какой у нее счастливый вид?
– Ну, пожалуй, – признал Фред. – Но что это доказывает?
Алвина воткнула иглу в шитье и положила его себе на колени.
– Когда двое молодых людей не расстаются утром, днем и вечером, когда они без умолку разговаривают за завтраком, обедом и ужином, а потом уходят вместе, чтобы продолжить разговор, когда молодой человек смотрит телячьими глазами на девушку, а она распевает день-деньской или сидит тихо, как мышка, и мечтает, – что это все означает, как по-твоему?
Полковник потер кончик могучего носа.
– Да, вроде бы так, – уступил он.
– Конечно, так, – отрезала Алвина, снова беря шитье.
Наступило короткое молчание, затем полковник сказал:
– Так что же нам следует делать?
– Пока, естественно, ничего. Джоффри вполне приличная партия, дальний родственник, а потому никаких справок нам наводить не надо, и вполне обеспечен. Если он настолько нравится Джорджи, что она готова выйти за него, это ее дело.
– Но ты считаешь, это не опасно? – с тревогой спросил полковник.
– Что опасно?
– Я имею в виду, не опасно им так свободно оставаться наедине? А вдруг… э…
– Вздор! – решительно заявила Алина. – Джоффри – джентльмен, а девочка – леди. Кроме того, она абсолютно невинна и чиста, уж я-то знаю. Малейшая вольность ее шокировала бы до глубины души.
Неповоротливый штабной ум полковника некоторое время переваривал эту информацию.
– Ну, если так, – сделал он вывод, – и ты убеждена, что она скоро выйдет замуж, то не следует ли тебе… э… дать ей кое-какой совет, а? Мне бы не хотелось, чтобы моя маленькая девочка была напугана и шокирована в первую брачную ночь.
– Когда речь идет о твоей дочери, ты невыносимо сентиментален, как все глупые старики, – уязвила его Алвина. Неизвестно почему, у нее все внутри восставало при мысли, что ей придется «давать советы» Джорджи в подобного рода вещах. Это обязанность мужа, а не матери!
– И все-таки я полагаю, – продолжал полковник с обычной тяжеловесностью, однако в его голосе появилась та несгибаемая властность, которой Алвина к своей досаде всегда невольно уступала, – подготовить ее необходимо. Я вовсе не требую, чтобы ты ранила ее… ее целомудрие. Но я полагаю, тебе следует иногда обронить намек-другой, знаешь ли. Указать ей кое на что с женским тактом, а?