— Мне не раз доводилось слышать, — нерешительно пояснила мисс Хелен, — как вы говорили, что американки и японки похожи между собою. Но, по-моему, таких, как Молли Питчер, в Японии не найти.
— Вы просто не знаете нашу историю, — воскликнула я. — У нас много героинь.
— Да, разумеется, — с готовностью согласилась мисс Хелен. — В каждой стране найдутся благородные героини, готовые жертвовать собой в час испытаний. Но они всё-таки исключение. И книги, и путешественники отзываются о японках как о женщинах тихих, кротких, мягких, покорных. Чего не скажешь об американках.
— Разное воспитание, — заметила я. — Но в душе те и другие, думаю, во многом похожи.
— Что ж, — ответила мисс Хелен, — когда у нас войдёт в привычку не скрывать чувств, быть может, и мы покажемся кроткими и покорными. Но, — добавила она, поднявшись, — едва ли ваши мужчины с вами согласятся. Не далее как сегодня, когда я рассказывала о книге о Японии, которую прочитала, и призналась, что, по моему мнению, автор справедливо заявляет: «Скромностью и кротостью японки правят миром», ваш муж улыбнулся и поблагодарил меня, словно тоже так считает.
— Мисс Хелен, — ответила я серьёзно, — наших женщин действительно изображают мягкими и покорными, и наши мужчины не станут это оспаривать, однако правда и то, что под этой мягкой кротостью японки подобны… вулканам.
Мисс Хелен рассмеялась.
— Вы единственная японка, которую я видела в жизни, не считая тех, что на Выставке[62], — призналась мисс Хелен, — и мне как-то не верится, что в вас таится вулкан. Но вам виднее, и я поверю вам на слово. Среди ваших женщин есть и Молли Питчер, и кокетки — наподобие той дамы, как её бишь, о которой вы мне рассказывали на днях: вот уж кокетка была, да какая! — теперь же вы утверждаете, что японки подобны вулканам. Ваши с виду скромные соотечественницы явно обладают удивительными способностями. Когда я в следующий раз приду к вам в гости, попрошу вас привести в пример какую-нибудь японку, которая принимает близко к сердцу права женщин.
— Запросто, — со смехом откликнулась я. — Японка, которая принимает близко к сердцу права женщин, не борется за них — они у неё уже есть. А если это означает и право выполнять мужскую работу, я с лёгкостью приведу вам пример. У нас есть целый остров женщин, которые выполняют мужскую работу — и рис сажают, и законы пишут.
— Что же тогда делают мужчины?
— Готовят, ведут хозяйство, воспитывают детей, стирают одежду.
— Шутите! — воскликнула мисс Хелен и села обратно.
Но я не шутила — и рассказала ей о Хатидзё[63], островке в сотнях миль от побережья Японии; тамошние женщины, высокие, красивые, прямодушные, великолепные волосы собраны в узел на макушке, в длинных просторных платьях, перехваченных завязанным спереди узеньким пояском, работают на рисовых полях, жмут масло из семян камелии, прядут и ткут оригинальные жёлтые шелка и носят их через горы в свёртках на голове, управляясь одновременно с крохотными волами — не крупнее собак, — тоже нагруженными рулонами шёлка, которые предстоит отправить на продажу на материк. И в довершение всего они издают лучшие из законов, какие только есть в Японии, и следят за их соблюдением. Старшие мужчины в общине, привязав на спину младенцев, расхаживают по делам или сплетничают на улицах, покачиваясь под напевную колыбельную; мужчины помоложе моют сладкий картофель, режут овощи, готовят ужин или, повязав широкие фартуки и засучив рукава, моют, трут и выжимают одежду на берегу ручья.
И подобное необычное положение вещей установилось давно, несколько веков назад, когда мужья и сыновья вынуждены были отправиться на соседний остров, милях в сорока от Хатидзё, чтобы рыбачить — возле их родного острова рыба почти не ловилась. Впоследствии оказалось, что шёлк куда прибыльнее рыбы, мужчины вернулись на остров, но власть уже была в умелых женских ручках, и они её не отдали.
Всё это я поведала мисс Хелен и заметила в заключение:
— Вам стоит подумать над тем, что с такими женщинами у власти здоровы и счастливы и мужчины, и женщины, а общественная жизнь куда нравственнее, чем в любой другой столь же разумной общине.
— Вам бы надо вступить в партию, которая выступает за равное избирательное право для женщин, — сказала мисс Хелен, — и рассказать эту историю с трибуны. Она способна воодушевить и покорить сердца избирателей. Что же, — она снова поднялась, — ваши женщины такие оригинальные создания, что я уверена более, чем когда-либо: американки ничуть не похожи на японок. Мы так много говорим и так бурно интересуемся общественной жизнью, что, кажется, способны на всё. Однако, что бы мы ни выкинули, свет нам не удивить. Ваши же робкие и застенчивые соотечественницы осмеливаются на поступок дерзкий и сильный — например, поднять мост и прочее в этом роде — и вмиг опрокидывают все наши предвзятые представления. А потом вдруг оказывается, что они исподволь и весьма действенно поступают так en masse, как те островитянки, тогда вовсе не знаешь, что и думать.
Мисс Хелен перебежала через мостик и крикнула напоследок:
— И всё-таки, хоть вы и самая милая из всех молоденьких дам, которые когда-либо носили сандалии, меня вы не убедили. Американки не такие, как японки, — а жаль!
Я направилась к дому; комплимент моей излишне предвзятой подруги ещё звенел у меня в ушах, как вдруг меня окликнули из сумрака на мосту:
— Как же я не подумала о миссис Ньютон! Сдаюсь. Она совсем как японка. Спокойной ночи.
Я с улыбкой шагала к крыльцу, вспоминая утренний матушкин рассказ о миссис Ньютон. Я очень хорошо её знала: она была нашей ближайшей соседкой с противоположной стороны от дома мисс Хелен. Миссис Ньютон была кроткая, застенчивая, с тихим голосом, обожала птиц и строила им домики на деревьях. Я поняла, почему мисс Хелен сказала, что миссис Ньютон совсем как японка, но прежде мне эта мысль в голову не приходила. Миссис Ньютон была весьма разумна и прагматична и позволяла мужу заботиться о ней — пожалуй, даже избыточно. Он носил ей плащ и зонтик, а однажды я видела в экипаже, как мистер Ньютон нагнулся и застегнул жене туфельку.
Матушка рассказала мне, что миссис Ньютон несколько дней назад, сидя с шитьём у окна, услышала всполошённый щебет и увидела, что по стволу дерева к одному из птичьих домиков на низкой ветке подбирается большая змея. Миссис Ньютон отшвырнула шитьё, бросилась к ящику комода, где её муж держал пистолет, выстрелила из окна, попала змее точно в голову и тем спасла своё маленькое птичье семейство.
— Как же она отважилась? — спросила я у матушки. — Вот никогда бы не поверила, что нежная хрупкая миссис Ньютон осмелится хотя бы прикоснуться к пистолету. Она боится каждой уличной собаки, а если с ней неожиданно заговорить, вздрагивает и краснеет. И как ей удалось попасть в цель?
Матушка улыбнулась.
— Миссис Ньютон способна на многое, ты просто её не знаешь, — сказала она. — После свадьбы она несколько лет жила на ранчо в глуши на Западе. И однажды ночью в грозу — её мужа не было дома — она повесила на пояс этот самый пистолет и прошагала шесть миль в темноте, чтобы привести подмогу раненому работнику.
Я вспомнила ласковый голос миссис Ньютон, её кроткие, даже робкие манеры.
— Да уж, — сказала я себе, — она и правда совсем как японка!
Глава XXI. Новые впечатления
Летели недели и месяцы, и невольно в моём сознании настоящее теснее смыкалось с прошлым, ибо с каждым днём я видела всё явственнее: Америка очень похожа на Японию. Вот так по прошествии времени новое окружение слилось со старыми воспоминаниями, а жизнь моя с детства и до недавних дней стала казаться почти непрерывной цепью событий.
За перезвоном церковных колоколов, выпевавших: «Благодари — ты за дары — они всегда с тобой» — мне слышался глухой и гулкий звон храмового гонга: «Здесь каждый — получит защиту — в этих надёжных стенах».
По утрам в половину девятого дети со стопками книг наполняли улицы смехом и криками — точь-в-точь как мальчики в школьной форме и девочки с блестящими волосами, в хакама в складку, что в половину восьмого, топоча гэта, проходили мимо со стопками учебников, аккуратно завёрнутых в отрезы узорчатой шерсти.
День святого Валентина с нежными мыслями, выраженными пылкими ласковыми словами, с кружевными изображениями горящих сердец и замерших в поклоне рыцарей — всё это переплетено розанами — напоминал мне наш праздник Танабата, когда на раскачивающиеся ветви бамбука повязывают яркие кушаки и шарфы, увешивают их разноцветными бумажками со стихотворными мольбами о том, чтобы пастух и его избранница-ткачиха встретились в этот день на туманных брегах Небесной реки, которую американцы называют Млечный Путь.
День памяти солдат, павших в двух войнах, с его патриотическими речами, флажками и цветами на могилах, — наш Сёконся, день поминовения погибших воинов, когда с утра и до самого вечера сотни людей, негромко хлопая в ладоши, проходят под высокой каменной аркой и уходят, чтобы освободить место сотням следующих посетителей.
Четвёртое июля с развевающимися знамёнами, треском шутих, барабанной дробью и крутящимися в небе фейерверками сродни нашему празднику, когда под перекрещёнными ветвями сакуры реет японский флаг в честь восшествия на престол двадцать пять столетий назад нашего первого императора, высокого, бородатого, в просторных одеждах, перехваченных на запястьях и лодыжках сплетёнными лозами, в длинном ожерелье из серповидных драгоценных камней: ныне оно считается одной из трёх драгоценных регалий трона.
Хеллоуину с его причудливыми светильниками, нечистью и шутливыми проделками в Японии соответствует праздник плодородия, когда из тыкв вырезают искусные изображения тенистых садов с цветами и фонарями, играют в призраков и складывают тыквы у ворот круглолицых девиц, устраивают набеги на сады скупцов и относят трофеи на могилы, чтобы ими поживились бедняки.