— Я такого не видывала с прошлого августа, — раздражённо сказала кумушка Туча. — Кажется, во всех вазах на земле стоят луноцветы, на вычищенных до блеска крылечках лежат лучшие подушки, чтобы почтенные старцы и старицы сели полюбоваться госпожой Луной во всём её великолепии. Это несправедливо!
Кумушка Туча снова тряхнула юбками, и землю вновь окатили брызги дождя, сверкающие в лунном свете.
Мимо как раз пролетал Бог ветра, крепко сжимая в руках мешок с ветрами. Кумушка Туча поймала его угрюмый взгляд и крикнула:
— Добрый вечер, Кадзэ-но ками-сан! Рада вас видеть. Похоже, вы ищете, не найдётся ли для вас дельца.
Бог ветра остановился, уселся рядом на облаке, по-прежнему крепко сжимая края своего мешка.
— Земные жители престранные создания! — посетовал он. — Госпожа Луна живёт в мире небесном, как и мы с вами, но они, кроме неё, ни о ком и не помышляют! Наградили её почетным титулом и пятнадцатого числа каждого месяца[76] устраивают празднества в её честь. Даже на третий день, когда она выбирается из своего подвала и показывает лицо, они приветствуют её с такой радостью, как будто — подумать только! — не ожидали её увидеть!
— Да-да! — воскликнула кумушка Туча. — Особенно этот вечер в августе! И вечно они с тревогой вглядываются в небо, боятся, что мы с вами появимся, незваные и нежеланные.
— Ох уж этот августовский вечер! — презрительно выкрикнул Бог ветра. — Ну, сегодня я покажу этим земным созданиям, на что способен!
— Давайте повеселимся, — лукаво проговорила кумушка Туча, — налетим и перевернём всё, что выставили в честь госпожи Луны.
— Хо-хо-хо! — рассмеялся Бог ветра: эта мысль так ему понравилась, что он выпустил край мешка — и дунул ветер, ввергнув в оцепенение людей на земле.
Госпожа Луна безмолвно и спокойно улыбалась миру, ум её занимали мысли кроткие, бескорыстные, как вдруг Бог ветра с кумушкой Тучей беззвучно выскользнули из-за гор и отправились в долгий путь, чтобы появиться неожиданно со стороны моря. Но госпожа Луна заметила их и, раздосадованная и опечаленная, спряталась за покровом, в то время как её недруги с ликованием пронеслись по миру.
Ах, как ярились и бушевали ветер и дождь! Бог ветра мчался по небу, толкая перед собой развязанный мешок с ветрами, а за ним по пятам с громким свистом следовала кумушка Туча, извергая потоки воды из сотен раскрытых зонтов на своих юбках.
Но какое же горькое их ждало разочарование! Раскатистый смех Бога ветра, на миг выпустившего край мешка, послужил предостережением востроглазым земным обитателям, пусть они и не видели клубов тумана, надвигающихся с гор. Все дома подготовились к грозе. Красивые столики исчезли, и порывы ветра с дождём разбивались о запертые деревянные двери. Бог ветра и кумушка Туча выли, визжали, метались, кружились, пока не выбились из сил, — и тогда Бог ветра, ворча, поспешил прочь, в свой дом за долиной, а за ним с плачем последовала кумушка Туча.
Когда всё стихло, печальная госпожа Луна подняла голову.
— Испортили мне удовольствие! — со вздохом сказала она. — Красивые украшения таятся в земных домах, а люди сомкнули глаза и уснули.
Но тут лик её озарила ослепительная улыбка, и госпожа Луна продолжала отважно:
— Но я исполню свой долг! Пусть никто меня не увидит, я буду лучиться улыбкой!
Она откинула покров и взглянула вниз, на мир. Её милое кроткое бескорыстие было вознаграждено: все двери домов распахнулись настежь и люди высыпали на веранды любоваться ликом Луны. Едва он явился, как ввысь устремились приветственные песни.
— Ах, посмотрите на красавицу госпожу Луну! — взывали голоса.
— Она вновь улыбается нам! После грозы она всегда вдвойне прекрасна, и мир радуется ей вдвойне!
— История очень поучительная, — задумчиво заметила Ханано. — Мне даже немного жаль бога Ветра и кумушку Тучу, но госпожа Луна просто чудо. Давайте накроем столик, как принято в Японии. Клара даст нам всё, что нужно, и будем с нашей веранды любоваться луной.
— У меня есть кое-что не хуже, — с этими словами Мацуо устремился к лестнице. — Постойте-ка.
Он принёс деревянный ящичек и поставил на стол. В ящичке был фонограф с записями на восковых валиках и с небольшой трубой, в неё можно было говорить и записывать голос. Мацуо через несколько дней уезжал по делам в Японию и выбрал фонограф в подарок для моей матери, чтобы тот донёс до неё голосок её маленькой внучки. Мы позвали нашу американскую матушку и с увлечением наблюдали, как Мацуо налаживает аппарат. Потом он сел перед фонографом, посадил на колени Ханано, и они принялись репетировать. И лишь когда наша дочурка умильно залопотала по-английски, мы вдруг осознали, что её озадаченная бабушка не поймёт ни слова из сказанного.
Тут-то до нас и дошло, что мы вырастили в нашем японском гнёздышке американку и в Японии из-за этого нас ожидают трудности.
— Если б у нас был мальчик, — сказал мне в тот вечер Мацуо, — была бы причина тревожиться. Не хотел бы я готовить сына к жизни в стране, где ему при всех его способностях не позволили бы занять высочайшее положение, доступное гражданину.
— Да и дочери нашей, — откликнулась я, — незачем пускать корни в такой стране — но и в Японии ей тоже придётся несладко с одним лишь американским образованием.
Под влиянием этого разговора Мацуо привёз из Японии полный набор учебников — от садика и до старших классов школы — и пятиярусную подставку со всем необходимым для Хинамацури, праздника кукол. Праздник этот весьма поучителен; его история насчитывает не одну сотню лет. Всякий, кто разбирается в его тонкостях, знаком с историей, фольклором, традициями и идеалами Японии. Набор куколок для праздника есть у каждой девочки, и после свадьбы она забирает его с собой в новый дом. Мацуо привёз из Японии моих куколок — тот самый набор, который брат отговорил меня везти в Америку.
Когда Мацуо привёз куколок, мы все отправились в просторный и светлый каретный сарай, Уильям открыл грубо сколоченный дощатый ящик, мы с Мацуо аккуратно достали из него гладкие коробочки из светлого дерева, все разных размеров, и в каждом лежала куколка. Взгляд мой упал на длинную плоскую шкатулку, завёрнутую в лиловый креповый платок с гербом Инагаки.
— Надо же, мама прислала камибина из Коморо! — изумлённо воскликнула я и почтительно поднесла шкатулку ко лбу.
— Я думала, все куклы из Коморо пропали, кроме тех двух, с которыми ты когда-то играла, — заметила наша американская матушка.
— Камибина другие, — пояснил Мацуо.
— Да, — согласилась я, — камибина другие. Они семейная собственность. Их нельзя ни продать, ни подарить, ни кому-то отдать. Мама наверняка хранила их долгие годы и вот теперь прислала мне.
Я растрогалась, вдруг осознав ту истину, что я последняя из «досточтимой женской половины» рода Инагаки. Набор праздничных куколок принадлежит дочери; над делами домашними глава семейства никак не властен.
Ни один набор кукол, даже самый изысканный, не считается полным без этих двух длинных куколок причудливой формы. В старые времена их всегда делали из бумаги. Позже некоторые семьи, желая соригинальничать, мастерили их из парчи или крепа, но камибина даже из самой роскошной материи называли бумажными куклами[77] и придавали им такую же грубую форму, как некогда их примитивным прообразам. Когда набор готовят к празднеству, этим куколкам не отводят определённое место, как всем прочим, но ставят куда заблагорассудится — за исключением верхнего яруса: он предназначен для императора с императрицей.
Праздник кукол возник ещё в давнюю — тёмную — эпоху синтоизма. В ту пору грешники, взыскующие очищения, окунались в реки. Время и сила денег освободили мышление; ленивые и богатые привыкли посылать вместо себя кого-то другого. Ещё позже появилось убеждение, что достаточно и неодушевлённой жертвы в образе человека: тогда-то и стали мастерить куколок из самого любимого и дорогого. Например, крохотные деревянные катушечки, два кокона или просто пучки шёлка незамысловатой формы — самое ценное, что есть в деревнях ткачей, а в тех регионах, где развито земледелие, — даже фигурки из овощей. Но их непременно было две, мужская и женская, они олицетворяли собой всю семью — и мужчин, и женщин. Со временем куколки, вырезанные из бумаги — в древности она стоила очень дорого, — распространились повсеместно, их стали называть «камибина», то есть бумажные куколки.
В конце концов выбрали общую для всех дату праздника — «первый день змеи третьего лунного месяца», потому что это время, когда дракон меняет кожу, символизирует переход от зимнего мрака греха к свету и надежде весны. Эту традицию соблюдают и по сей день.
В пору сёгуната, когда император считался особой священной и видеть его было нельзя, этот праздник олицетворял ежегодный визит незримого правителя, дабы показать интерес к своему народу и тем самым укрепить преданность к любимому, пусть и невидимому императору. В эпоху феодализма, когда у самураев жена в отсутствие мужа исполняла его обязанности, а детей поручали заботам знатных помощников, этот праздник в подобных семьях был единственной возможностью для девочек поучиться вести хозяйство — обязательный навык для каждой маленькой японки.
Лунный календарь передвинул «первый день змеи» на 3 марта, и после того как нам прислали набор куколок для Ханано, мы каждый год отмечали эту дату, как принято в Японии. Пятиярусную подставку устанавливали в гостиной и накрывали красной тканью. На подставку ставили миниатюрные фигурки императора, императрицы, придворных дам, музыкантов и различных слуг. Была ещё и кукольная мебель, и домашняя утварь. На нижних ярусах размещали столики с блюдами, которые Ханано готовила самостоятельно (я ей самую чуточку помогала) и угощала своих подружек — они всегда охотно присоединялись к ней. Вот так американские подружки Ханано приучились с нетерпением ждать «третьего дня третьего месяца», точь-в-точь как японские девочки без малого тысячу лет.