Ханано вылезла из паланкина, я толкнула обитую крышу, но замки заржавели. Прежде она открывалась и откидывалась. Если отцу случалось спешить, он не раз одевался, пока носильщики несли паланкин, а Дзия, бежавший рядом, ему помогал.
— Вот ещё один паланкин, и красивее твоего, Ханано, — прощебетала Тиё из-за лестницы, — только у этого нет дверей.
— Ма-а! Ма-а! — рассмеялась сестра, подойдя к Тиё. — В этом не ездят, малышка. В этом купаются!
Сестра подняла и усадила Тиё в огромную красную лакированную лохань, которая, сколько я себя помню, всегда стояла в углу нашего хранилища. Мы держали в ней коконы шелкопряда, пока служанки не вешали их на веретено и не сматывали шёлковую нить в клубки, отбирая её у бедных маленьких сварившихся обитателей коконов. Края лохани потёрлись, но нигде ничего не облупилось, поскольку лак делали ещё в прежние времена и он до сих пор казался бархатистым; под блестящей поверхностью, точно водоросли в чистом ручье, виднелась лента, сплетённая из бамбука. Ванна, должно быть, была очень старая, поскольку в нашу семью она попала вместе с прочим приданым моей прапрапрапрабабки, дочери даймё Ёдо, Инаба-но-ками.
— Тиё, вылезай оттуда! Вылезай и иди сюда! — позвала Ханано. — Я нашла деревянный цилиндр — правда, подкладка у него странная, — добавила она, заглянув в шляпу.
Ханано стояла в тёмном углу, где на полке лежала куча всякой всячины. В руках у Ханано была высокая крышка с неглубокого ведёрка из светлого дерева, со дна ведёрка посередине торчал крепкий острый шип. Эта вещь принадлежала отцу, её всегда хранили в закрытом шкафчике над токономой в гостиной.
— Идёмте наверх, — выпалила я. — Сестра, ты ведь покажешь девочкам свой шёлковый свадебный головной убор[88]? Они ни разу не видели традиционную свадьбу, когда убор целиком закрывает голову невесты.
Я поспешно увела детей наверх по узкой лесенке. Не хотелось объяснять им, зачем нужно ведёрко с шипом. Их современное практическое образование не позволит прочувствовать ту глубокую гордость, из-за которой многие самураи былых времён, если им случилось провиниться перед законом, предпочитали наложить на себя руки, дабы не опозорить семью своей публичной казнью[89]. И в таких вот ведёрках — а они были в доме каждого самурая — доставляли ко двору голову самурая в доказательство, что закон соблюдён. После того как власти опознают самурая, его голову с подобающими церемониями возвращают родным, а самурая хоронят с почестями, поскольку он целиком искупил вину.
Разумеется, наше ведёрко никогда не использовали по его страшному назначению. Время от времени на нём крепили моток конопли, когда досточтимая бабушка или Иси сматывали её, чтобы сучить. Ведёрко для этого дела подходило не хуже, чем корзинка для кудели. Да и оба предмета были настолько похожи, что корзинки для кудели даже не клали невесте в приданое, хотя в ту пору все прочие прядильные приспособления считались для него обязательными.
Верхнюю комнату хранилища заливал свет из прорубленных в толстой стене узких оконцев, забранных железными решётками. Ставни — по сути, тяжёлые оштукатуренные двери — были открыты, по комнате гулял приятный сквознячок, так что наверху было прохладно и свежо. Вдоль стен стояли комоды и большие деревянные сундуки, обитые полосами железа; на некоторых я заметила герб Инагаки. Я легко догадалась, что лежало в этих сундуках и комодах, поскольку у сестры было полным-полно вещей, необходимых для деревенского дома. Были тут и подушечки, обитые шёлком, и круглые подушки для мужчин, и лакированные хакомакуры, деревянные подушки под шею, и большие москитные сетки, крепившиеся шнурами к потолку по углам и таким образом защищавшие комнату целиком, и всевозможные подушки — мягкие, плотные, из тяжёлого шёлка, для зимы; тонкие, летние, сплетённые из соломы; бамбуковые, в косичку, для крыльца; плетённые из верёвок — для кухни; круглые, прямоугольные, блёклые и яркие, в узорах — ибо подушки служили нам стульями и в каждом доме имелся запас на все случаи жизни.
— А здесь лежат мои «драгоценные платья». — Сестра жестом указала на невысокие комоды. — Та одежда, которую я ношу постоянно, хранится внизу, чтобы проще было достать, эти же наряды — не все, но некоторые — в нашей семье уже двести с лишним лет.
Сестра вынула из комода искусно вышитое кимоно на алой подкладке, со шлейфом и плотной подбитой каймой — церемониальный наряд, который прежде, особенно в древние времена, надевали лишь по торжественным случаям[90]. Платье было чистое и выглядело как новое, ведь японки аккуратные хозяйки, так что, скорее всего, это платье доставали, встряхивали и осматривали всякий раз, как проветривали вещи, — с тех самых пор, как кто-то из наших прабабушек давным-давно надел его впервые.
— Оно совсем как те роскошные платья, которые мы видели на том спектакле в токийском театре, правда? — сказала Ханано.
Платье действительно выглядело похоже. Ведь в современной жизни пышные наряды увидишь разве что на сцене.
В следующем ящике лежали свадебные кимоно сестры — все семь штук. И льняное белое — в знак того, что сестра умерла для своей прежней семьи, — и алое шёлковое, символ рождения в семье мужа, и пять других, искусно расшитых, с гербом мужа и брачными символами — сосной, бамбуком и сливой.
— А вот головной убор, который ты просила показать. — Сестра развернула нечто похожее на большущий атласный гриб. Этот предмет был сшит из самого изысканного шёлка и закрывал не только голову, но и плечи. Внешне он напоминал плотную блестящую вуаль.
— Какой красивый! — восхищённо воскликнула Тиё. — Ханано, примерь, а мы посмотрим, как он тебе придётся!
Я всполошённо ахнула и обрадовалась, когда Ханано, расплывшись в улыбке, покачала головой. Не знаю, почему дочка отказалась. Быть может, мягкость белоснежного шёлка смутно напомнила ей траурные одежды, в которых мы были на похоронах моей матушки. Никаких предрассудков с тем, чтобы примерить свадебный наряд, не связано, но всё-таки это не принято. Свадебные наряды убирают с глаз долой ждать своего часа. И на досточтимую бабушку, и на мою матушку в последний путь под погребальное одеяние надели свадебное платье.
В следующем сундуке лежали сестрины погребальные принадлежности, ибо свадьба и похороны, два самых важных обряда в жизни каждого японца, идут рука об руку. Этот сундук привезли из нашего дома, и половину его занимали валявшиеся в беспорядке церемониальные наряды, в каких щеголяют мужчины, что несут высокие фонари, бамбуковая голубиная клетка и тяжёлый похоронный каго. Их делали изо льна, шёлк на похоронах не используют. Были здесь также и хакама, и камисимо без фамильного герба, для вассалов, и кимоно с белым поясом, для слуг, и коробки с наколенниками-кяхан, и сандалии-варадзи для путешествий, и масса мелких предметов, необходимых для участников замысловатых процессий. Помню, когда-то в этом сундуке лежало всё необходимое для похорон самурая — всё, кроме широкополых соломенных шляп, скрывающих от богини Солнца лица скорбящих. Шляпы по таким случаям всегда мастерили новые. В доме каждого высокопоставленного чиновника такие вещи всегда были наготове, ведь смерть зачастую является без предупреждения, а японские правила для торжественных церемоний строги и неизменны.
— Ну вот! — Сестра закрыла крышку сундука, просунула железную скобу в тройную защёлку. — Польза этих вещей, как и их красота, осталась в прошлом. Порой я распарываю какую-нибудь вещицу, чтобы обшить льном истрепавшееся татами, а если кому-нибудь из работников случается порвать ремешок сандалии, дарю ему пару сандалий из этого сундука, но вещи уходят медленно-медленно. А это, — добавила сестра и ласково похлопала по новому сундуку светлого дерева, — принадлежит будущему. И однажды пригодится.
— Что там? — спросила я.
— Мой погребальный наряд.
— Ох, сестра, — произнесла я серьёзно, — пожалуйста, покажи его девочкам. Они, разумеется, видели наряд нашей матушки, но у меня не было возможности объяснить им, что к чему.
Сестра открыла сундук и достала похоронное платье. Мы примолкли: сложенное, это платье выглядело точь-в-точь как то, в которое мы обрядили матушку. Сшили его из мягкого белого льна, вместо широкого кушака — узкий поясок, как на первом платье ребёнка, поскольку считается, что в загробный мир мы попадаем младенцами. Платье почти целиком испещряли цитаты из буддийских текстов, в разную пору написанных знаменитыми священнослужителями. Пустая полоска спереди означала, что тексты ещё не закончены. Подле платья лежал белый мешочек, его вешали на шею. Когда сестра отправится в последний путь, в него положат шкатулочку с её младенческими волосиками, которые срезали на церемонии наречения, когда сестре было восемь дней от роду[91], ещё положат высохшую пуповину, локоны, которые сестра отрезала, когда овдовела, шесть монет (чтобы отдать лодочнику), погребальные чётки с белыми деревянными бусинами и священную табличку под названием «пропуск на небо»[92].
Сестра принялась складывать платье и, заметив угрюмые лица девочек, весело рассмеялась.
— О чём загрустили, печальницы? — воскликнула она. — Если бы я получила телеграмму из дома, что пора возвращаться, но поехать мне было бы не в чем, — вот это был бы позор!
— Да, дети, — добавила я, — для японцев так же естественно готовиться к последнему путешествию, как для американцев иметь дома чемодан.
— Идите сюда. — Сестра поманила нас в противоположную часть комнаты. — Здесь есть кое-что твоё, Эцубо. И лучше-ка ты забери эту вещь себе.
Сестра выдвинула узкий ящик. В нём, завёрнутый в лиловый креповый платок с гербом Инагаки, лежал изящный футляр длиною примерно в треть метра. Сердце моё заколотилось. В футляре хранилось одно из трёх наших фамильных сокровищ — сайхай, некогда принадлежавший Токугаве Иэясу