— Я больше не буду заниматься кроссом.
— Что? — от удивления Юки села.
— В ноябре я буду играть в пьесе, которую ставят в нашей школе. У меня главная роль. Репетиции начались в последнюю неделю каникул, а в четверг у нас был просмотр.
Юки молчала. Ее стало знобить от ветра.
— Ну хорошо, — нерешительно предложила она. — Можно все же остаться в школьной команде и тренироваться индивидуально. Ты же прекрасная спортсменка. Уверена, твой тренер будет не против.
— Она уже говорила со мной. Сказала, что готова заниматься со мной за час до начала уроков.
— Даже так? И что же ты решила?
— Сказала ей, что не смогу.
— Но почему?
— Мама не хочет, чтобы я одновременно играла в спектакле и серьезно занималась спортом. Боится, что я переутомлюсь, заболею. Да и на домашние задания времени не останется — значит, отметки снизятся.
Юки натянула рукава майки на замерзшие ладони. Спина была мокрая от пота.
— Простудишься. Пойдем, — сказала Сачико, вставая.
Они пошли к воротам парка.
— Я не особенно расстраиваюсь, что не буду бегать кроссы, — сказала Сачико. — В прошлом году и так отличилась. А сейчас надо мной висел бы груз: нужно бить собственные рекорды или с досадой смотреть, как их бьет кто-то другой, — сделав паузу, она улыбнулась. — Например, ты. Когда я прочту в газете о твоих рекордах, я буду только радоваться: ведь я уже не выступаю. Ты знаешь, я очень честолюбива. Не умею проигрывать, не переношу этого.
— Но ты же всегда меня побеждала.
Они остановились у ворот парка. Сачико жила в пяти кварталах отсюда к юго-западу, Юки — в четырех кварталах к востоку.
— Все лето ты финишировала первой, — сказала Юки. — Я никогда не могла тебя догнать.
— Я финишировала первой, поскольку ты мне это позволяла.
— Нет, это не так. Намеренно я тебе не уступала.
— Не сочиняй. Ты вполне могла бы спуртовать раньше, не дожидаясь меня, и я бы проваливалась, — сказала Сачико, опершись рукой на белый забор парка. — Разве я не права?
— Не знаю даже.
— Поверь мне, ты добьешься большего, чем я. Особенно если учесть, что у тебя прекрасный тренер.
«Я вовсе не собираюсь добиваться большего, чем ты», — хотела сказать Юки, но предпочла промолчать.
— Ладно... Спасибо за то, что бегала со мной все лето.
— Может быть, мне поговорить с тренером? Допустим, он разрешит мне пропускать одну тренировку, а взамен я смогу с тобой побегать по воскресеньям — по крайней мере до начала соревнований. И ты поддержишь спортивную форму. В январе начнутся соревнования в закрытых помещениях, а к тому времени ваши театральные представления закончатся.
— Очень трогательно, что ты заботишься обо мне. Я не иронизирую. Но не стоит ради меня упрашивать тренера.
— Да дело не в тренере. В конце концов я не обязана перед ним отчитываться. Захочу бегать по воскресеньям и буду. Как он узнает?
— Дело в том, — сказала Сачико, отбросив волосы со лба, — что я по воскресеньям буду занята. Мама хочет, чтобы я брала уроки икебаны. В апреле я пойду в старшую среднюю школу, и она считает, что мне пора перестать быть сорванцом — нужно приобщиться к чисто женскому занятию.
— И что — ты совсем забросишь легкую атлетику?
— Пока что не решила. Поживем — увидим.
Сачико передернула плечами, уголки ее рта
слегка опустились. Юки молча топталась на траве. Она представила Сачико, изучающую азы икебаны: сидит в позе дзен-буддиста, скрестив ноги, и держит острые ножницы, которыми режет толстые стебли лилий и ирисов; потом стянет их тонкой проволокой и окружит кольцами из шипов, чтобы цветы стояли прямо. Когда Юки видела эти композиции в ресторанах, ей всегда казалось, что цветам больно. Ее мать поступала лучше: она ставила срезанные цветы в большие белые вазы, и они выглядели вполне естественно — точно так же, как в саду.
— Надеюсь, не раз прочитаю в газетах о твоих спортивных достижениях. Спасибо за все и желаю удачи, — Сачико протянула ей руку.
Юки сделала то же. Тепло ладони Сачико ощущалось даже сквозь ее перчатку, тем более, что у Юки была ледяная ладонь. Они пожали друг другу руки.
— Беги быстрей домой, пока не простудилась. Увидимся, — сказала Сачико и, повернувшись, пошла.
— Да, увидимся, — Юки произнесла эти слова громче, чем намеревалась: Сачико успела сделать лишь несколько шагов. Она ушла, ни разу не обернувшись.
Юки смотрела ей вслед, пока она не скрылась за углом. Потом почему-то подумала о том мальчишке с поезда. Интересно, какой у него почерк? Скорее всего, мелкий и неразборчивый, как и у меня. Наверное, чем больше он нервничает, тем хуже почерк. Небось, сто раз проверял, правильный ли телефон написал, хотя свой номер должен бы знать наизусть. А когда вспоминал длинные волосы Сачико и ее улыбку (а улыбается она, не разжимая губ), номер его собственного телефона казался ему цифрами волшебного кода. Воображаю, как колотилось его сердце, когда он вложил в ладонь Сачико свою записку.
И выскакивал из вагона в панике. Двери уже закрывались, и наверняка его чуть не защемило.
Юки остановилась под каштанами, дрожа от холода. Домой идти не хотелось, она прислонилась к каменной стене какого-то дома. «Увидимся» — сказала ей на прощанье Сачико, но это просто дань вежливости. На самом деле они никогда не увидятся. Даже случайно не столкнутся где-нибудь. Они живут недалеко друг от друга, но до соревнований прошлой весны ни разу нигде не пересекались.
Юки взглянула на кроны каштанов. В конце мая они были усыпаны белыми цветами, похожими на маленькие факелы. Каштаны зацветают после вишен и слив, но раньше, чем глицинии и апельсиновые деревья. Весна и лето — настоящий цветочный парад, цветы сменяют друг друга. Одни распускаются, другие облетают. В последний раз, когда Юки заходила к Сачико, она обратила внимание на цветущий гранат, росший в их саду. Красные лепестки его цветов были как лакированные и слегка примятые, словно сделаны из бумаги, а запах напоминал аромат жевательной резинки. Сейчас, наверное, на их гранатовом дереве красуются увесистые плоды.
В тот раз мать Сачико сидела с ними на кухне. Девочки пили апельсиновый сок, а госпожа Мураи курила, время от времени постукивая сигаретой о край стеклянной пепельницы. Она стала расспрашивать Юки о ее семье, о профессии родителей.
— Отец работает в офисе, в центре города, — ответила Юки. — Он инженер, служит в сталелитейной компании. А мама умерла. У отца новая жена. Когда-то она была его секретаршей, но сейчас не работает — сидит дома.
Госпожа Мураи нахмурилась и затушила сигарету.
— Потерять мать в вашем юном возрасте — это трагедия. Представляю, как вам тяжело. Она долго болела?
Сачико, поставив на стол стакан, смотрела на Юки, ожидая, что она ответит.
— Нет, мама не болела. Произошел несчастный случай.
— Какой ужас! Автокатастрофа?
— Нет, это случилось дома, — выдавила из себя Юки, чувствуя, что ее лицо горит.
В кухне наступила тишина. Сачико, допив сок, встала и поставила пустой стакан в раковину. Затем снова села рядом с матерью, напротив Юки. Та опустила глаза. Сок не лез ей в горло. Она поднялась из-за стола.
— Пожалуй, пойду... Спасибо, — на ходу бросила она, направляясь к двери.
Сачико и ее мать даже не встали и не сказали что-то вроде: «Подождите, куда вы торопитесь?», как принято говорить, когда гость собирается уходить. Они сидели и молчали.
Юки выбежала во двор. Ее обдало запахом жевательной резинки, источаемым цветущим гранатом. Никто ее не окликнул, не позвал обратно... Наверное, надо было послушать совет отца. Он предупреждал ее: если будут спрашивать о том, что случилось с матерью, нужно говорить: умерла от рака. Звучит правдиво: эта болезнь не щадит и молодых. А говорить правду рискованно: возникнут нелепые подозрения, кривотолки. Могут даже решить, что мать Юки была душевнобольной, а психические заболевания иногда передаются по наследству.
Каменная стена была холодной, а Юки и так промерзла. Она поспешила домой, продолжая вспоминать тот июньский эпизод в доме Сачико. Прошлого не воротишь, но в мыслях можно прокрутить события обратно и расставить их надлежащим образом, исправив свои ошибки. Вот как нужно было поступить, фантазировала Юки. Спокойно допив сок, она бы выложила им всю правду. «Мама умерла, потому что она была несчастной женщиной, — сказала бы она. — Мама не попадала в аварию. Просто хотела умереть». Сачико и ее мать от шока не смогли бы произнести ни слова, а Юки встала бы и добавила: «Я буду много трудиться и найду свое счастье — так хотела моя мама. Я обещала ей не сгибаться перед трудностями». После такого монолога потрясенные Сачико и ее мать встали бы, подошли к Юки и заключили бы ее в объятья. «Твоя мама гордилась бы тобой, — дружно сказали бы они. — И мы тобой гордимся. Ты сильная и незаурядная личность». Потом они, конечно, упросили бы ее остаться и позавтракать с ними. Да нет, на целый день задержали бы. Они с Сачико смотрели бы телевизор или играли во что-нибудь. А может, все втроем отправились бы в город — пошататься по магазинам. Да, все могло пойти по-другому. И сейчас, сию минуту, она могла бы оказаться в их доме. Сегодня ведь воскресенье, а они с Сачико виделись именно по воскресеньям. Она могла бы наблюдать, как Сачико берет уроки икебаны и репетирует в спектакле.
Погруженная в грустные мысли, Юки не заметила, как очутилась перед своим домом, возле припаркованной машины мачехи. На капоте автомобиля, выкрашенного в цвет губной помады, виднелась вмятина. Две недели назад машина врезалась в почтовый ящик: мачеха случайно задела высоким каблуком педаль акселератора. Когда после этого она вернулась домой, ее трясло, целый день она лежала в постели, а отец сидел рядом, держа ее руку. Мачеха тогда жаловалась, что стук шагов Юки, доносящийся сверху, усиливает ее головную боль и тошноту. «Мне нужен полный покой, — ныла она. — Что ты там делаешь у себя в комнате? Все время ходишь взад-вперед как заведенная!» «Ничего я не хожу, — отвечала Юки. —