Врач ахнул и тревожно посмотрел в ту сторону, куда указывал гончар.
— Ну, сейчас мы всё узнаем.
Он заторопился на улицу и перехватил мужчину средних лет с унылым лицом и вислым животом, пробивавшегося сквозь толпу. Через плечо ткача был перекинут узелок.
— Это Минемхаб, ткач, — объяснил корзинщик, увидев в глазах молодого человека немой вопрос. — Он ездил в Гермонтис, чтобы попытаться получить долг с великого вельможи Каутефа.
— Судя по его виду, он не преуспел, — заметил Тот.
— Нет. Я знал это заранее. Бедняга! Пойдём послушаем, что он расскажет.
Вокруг ткача, положившего узелок к ногам и что-то грустно объяснявшего Раноферу, уже собралось несколько человек.
— ...знал, что проку не будет, — говорил он. — Но жена сказала, что от попытки я не обеднею. А я обеднел. Два дебена за проезд и пять потерянных понапрасну дней, пока я ждал приёма...
— Он не захотел тебя видеть? — спросил гончар.
— Не он. Его управляющий не пустил меня на порог... Пять кусков отличного холста пропали. Прошло семь месяцев, а я не получил за них ни одной медной монеты.
Молодой человек, до этого внимательно слушавший, наконец открыл рот:
— А почему ты не подал жалобу в суд визиря?
— Суд! — Корзинщик уставился на него во все глаза, как и остальные.
— Друг мой, я бедный человек, — сказал ему ткач. — Этот долг разорил меня. Где я найду средства, чтобы обратиться в суд?
— Разве справедливость у богатых и бедных разная?
Присутствующие обменялись улыбками.
— Сразу видно, — сказал корзинщик, — что у тебя нет опыта в таких делах.
Молодой человек тревожно обвёл глазами лица окружающих.
— Да, опыта нет.
— Когда человек идёт в суд, — объяснил врач, — ему нужно золото, зерно или кожа, чтобы дать писцу, который составит жалобу. Писец вычтет из этого свою небольшую плату, а остальное передаст чиновнику суда, который возьмёт себе намного больше; остатки пойдут надсмотрщику над чиновниками...
— Но долг надсмотрщика заключается в том, чтобы не допускать подкупа!
— Ага... но без этого дела не делаются. Затем надсмотрщик разрешает передать жалобу хозяину записей — единственному человеку, который может вручить её судье. Теперь ты понимаешь, мой друг, что невозможно обращаться в суд без денег.
— Которых у меня нет, — горестно заключил ткач. — Пойду-ка я лучше домой...
Он вместе с врачом зашагал по шумной улице. Появление богатых зашторенных носилок, которые несли шесть нубийцев, рассеяло остатки толпы. Большинство вернулось к своим сделкам или работе, но кое-кто последовал за молодым человеком и корзинщиком к палатке последнего.
— И та же самая история происходит со сборщиками налогов, — заметил гончар. — Они берут себе почти столько же, сколько собирают для Её Величества.
— Ага, это правда, — согласился корзинщик, нырнув под свою гирлянду и снова взявшись за работу. — Они налетают как саранча и жрут всё, что увидят. Единственное средство от них избавиться — это дать взятку. А если говорить о надсмотрщиках, которых присылает визирь, чтобы следить за такими вещами...
— Ха! Надсмотрщики! — вставил виноторговец. — Они приходят с протянутой рукой, — он красноречиво потёр пальцами, — а уходят богачами и никому ничего не докладывают. Никогда в жизни!
— Вот именно, — подтвердил корзинщик, глядя на молодого человека, лицо которого приобрело отсутствующее выражение.
— Их нужно наказывать! — разгорячился виноторговец. — Сорок плетей по пяткам — так же, как за любое другое преступление!
Корзинщик пожал плечами.
— Они подкупят палачей и снова примутся за старое. Наказывать их бесполезно.
— Им нужно лучше платить, вот что, — вдруг сказал молодой человек.
И снова все посмотрели на него с недоумением. Тот обвёл их взглядом, затем наклонился и облокотился об угол палатки.
— Смотрите сами. Каждый из этих людей, Q которых вы говорили — судьи, сборщики налогов, чиновники, надсмотрщики, — каждый должен ежегодно платить взнос за право остаться на своём посту. Вы знати это? Взнос во дворец — самой Ма-ке-Ра, чтобы она могла воздвигнуть очередную собственную статую перед её храмом. — Темноглазый незнакомец умолк, пытливо заглянул в лицо каждому, но все дружно промолчали. — А что было бы, если бы эти взносы уменьшились? Если бы каждому чиновнику позволили оставлять всё жалованье себе? У него не было бы нужды брать взятки. Он мог бы хранить своё достоинство и помнить о справедливости. — И снова на его лице возникло загадочное выражение. — У такого чиновника было бы достаточно денег, чтобы стать честным человеком. Что, разве не так?
«Умно. Он действительно очень умён, — думал корзинщик, пока его пальцы механически сплетали прутья. — Весьма необычный молодой человек. И как он сумел всё так быстро сообразить? А никто из нас даже не задумывался о таких вещах...»
— Друг мой, — сказал виноторговец, — ты думаешь, это правда? Что голодный человек не может быть честным?
— Не очень красиво, правда, старина? — Молодой человек пожал плечами. — Возможно, бывает и по-другому.
— Но ты думаешь именно так?
— Я думаю, что всё на свете можно делать двумя способами, и один из них лучше другого. Можно до смерти забить упавшую лошадь за упрямство, а можно потратить столько же сил на то, чтобы помочь ей встать на ноги. Пожалуй, первый способ более справедлив, но лишь второй поможет телеге доехать до рынка. — Молодой человек улыбнулся. — Я считаю, что глупо не обращать внимания на природу человека, когда ты пытаешься править людьми. Или хочешь, чтобы, они на тебя работали.
— А ведь верно, — захлопал глазами виноторговец.
Гончар, который прислушивался к разговору, перегнувшись через свой прилавок, вдруг спросит:
— Эй, друг, что ты там говорит про своё ремесло? Ты писец, верно?
Молодой человек дружелюбно посмотрел на него и лаконично ответил:
— Я этого не говорил. — Прежде чем кто-либо успел развить эту тему, он снова заговорит о налогах: — Я думаю, надсмотрщики делают только то, что они должны. Мы стонем, но платим. Вернее, платили в прошлом году... и в предыдущие тоже. Потому что урожаи были хорошие. Но в этом году... — Он красноречиво пожал плечами и возвёл, глаза к небу, неумолимо напоминая о последнем половодье. Вода поднялась значительно ниже обычного, и это не сулило ничего хорошего. — В этом году мы можем застонать куда громче. А если Ма-ке-Ра и в следующем году не сумеет вернуть Нил вспять... Добавьте к нынешним налогам два неурожайных года, и начнётся голод. — Чёрные глаза молодого человека пытливо изучали лица собеседников; затем он выпрямился и посмотрел на солнце. — Который я ощущаю уже сейчас. Есть на этом рынке палатка пекаря? Или торговца луком?
— Останься и поешь со мной, дружище Тот! — быстро предложил корзинщик. — Едя не ахти какая, но...
Молодой человек посмотрел на него, и на сей раз в его улыбке не было ничего необычного.
— С радостью! — сказал он и слегка поклонился.
Как ни странно, от этой улыбки у корзинщика поднялось настроение. Он встал и провёл гостя в заднюю часть своей палатки. Честно говоря, еды было в обрез, но уж больно корзинщику не хотелось расставаться с этим молодым человеком.
Хлопнули садовые ворота. Майет перестала разглядывать своё отражение в пруду, подняла глаза и увидела шагавшего к ней Тота. Он на ходу скинул страшно запылённый плащ. Под плащом обнаружилось грубое белое шенти, а над плащом — простой прямоугольный чёрный парик. Вот и всё — ни драгоценных камней, ни золота, ни браслета, ни нагрудника, ни диадемы. Его ноги были босыми, смуглыми и очень грязными.
Бросив плащ там, где он упал, Тот остановился рядом и улыбнулся.
— Ну? На кого я похож, маленькая?
— На самого себя. Только грязнее обычного.
— Ма-ке-Ра всегда говорила, что у меня фигура крестьянина, — насмешливо заметил он.
— Что ты делал, Тот?
— То, чего никогда не делала она. Ходил в город. Открывал Фивы, о Существовании которых она и не подозревает. — Он опустился на траву, откинулся на локти, посмотрел на Майет снизу вверх и совсем другим тоном сказал: — Иди сюда, любимая.
Она опустилась рядом и радостно устремилась в его крепкие объятия. Тот редко бывал нежным: его любовь была бурной, пылкой и требовала полной капитуляции... на что Майет была согласна всей душой. Сегодня его губы были такими жадными, как будто он хотел овладеть ею прямо здесь, на траве. Возможно, так оно и было. Ну и пусть. Майет это нисколько не пугало. Она была поглощена наслаждением. Несколько мгновений спустя она очнулась, почувствовала, что щёку колет трава, лениво открыла туманные глаза и увидела суровый взгляд Тота.
— Майет, где твоя диадема?
Её пронзило чувство вины. Она лежала в его объятиях и пыталась вспомнить.
— Где я её оставила?.. Знаю! На ветке вон того тамариска. Она так красиво висела... Тот, я оставила её только на минутку.
— Ты дитя. — Тот слегка улыбнулся и свободной рукой провёл по её волосам, но его глаза остались серьёзными. — Майет, я хочу, чтобы ты носила её, а не вешала на дерево. Хочу, чтобы кобра всё время оставалась на твоём лбу. Я говорил тебе, это очень важно.
— Знаю. Я буду носить её, Тот. — Она попыталась встать, но сильная мужская рука тут же остановила её. — Отпусти... Я схожу за ней.
— Я не хочу отпускать тебя, — прошептал он. — Хочу поцеловать ещё раз...
Через несколько минут он сел и вздохнул.
— Иди за своей диадемой. И быстрее, пока я не передумал.
Когда Майет вышла из тени деревьев, он шагал навстречу, перекинув через руку убогий плащ.
— Ты ждала меня, чтобы пообедать?
— Да. — Она указала рукой на беседку. — Там накрыто. Ты сказал...
— Помню. Любимая... — Он страстно сжал её руку, отпустил и шагнул к воротам. — Прости меня, но пообедай сегодня одна. Вместо этого я с тобой поужинаю. Видишь ли, я должен принять ванну и переодеться...