Федор Федорович был очень недоволен ее пресс-конференцией. Он усмотрел в ее высказываниях много подобострастия и неправды. Ему не понравилось ее критическое отношение к Америке, приютившей ее, чрезмерная благодарность к советскому правительству и, конечно, «собачка Си-ай-эй». Светлана с обидой оправдывалась: неужели он не понимает, что она не могла говорить таких глупостей, что ее выступление тщательно «отредактировали».
«Он долго молчал, потом сказал с силой: «Зачем ты приехала? Мы все привыкли к тому, что ты живешь за границей. Твои дети в порядке — ты же знала это. Что ты будешь теперь здесь делать? Ты видишь, как твой приезд использовали для пропаганды? Ведь тебе-то этого не нужно!» Я молчала. Он прав, конечно, как всегда. Я еще не могла сказать ему: «Мы уедем», так как я все еще надеялась. Это было жестоко — не давать мне права любить своих детей. Но он был прав. Это я тоже знала» («Книга для внучек»).
Федор Федорович, или Фефа, как называла его Светлана, был одним из немногих людей, сумевших ее разгадать. Он понимал, что ее возвращение — это иллюзия», что она не сумеет вновь прижиться в Москве. А так как Федор Федорович был очень болен и знал, что скоро умрет, то не считал нужным ничего смягчать и говорил со Светланой откровенно. Через несколько месяцев его не стало.
Владимир Аллилуев, которому по наследству от матери досталась нелегкая миссия миротворца в семействе, любил кузину, защищал ее от нападок. Но при этом очень хорошо понимал сложности ее характера: склонность впадать в иллюзии, жить ими, а потом страдать от разочарований, метаться в поисках очередной иллюзии.
В Америку Светлана уехала с надеждой жить среди писателей, художников, творческих людей. В Россию вернулась с мечтою о семейном тепле. Друзья ей нужны были как воздух. Часто она принимала за друзей просто знакомых, приятелей и приятельниц, людей, которые относились к ней с интересом и любопытством. По этому поводу Владимир Станиславович с грустью писал: «…но в одном Светлана меня не убедила — будто у нее много друзей у нас и за рубежом. Я был бы счастлив, если бы это было так, ведь тогда ей не пришлось бы колесить по всему свету в поисках желанного пристанища» («Хроника одной семьи»).
…Всего месяц прожила Светлана с дочерью в Москве. «Этот месяц был сплошным кошмаром» — к такому выводу пришли они на семейном совете. Светланой стали овладевать панические настроения: «Зачем мы приехали сюда. Боже, Боже! Какое идиотство, какая опрометчивость, какие новые цепи я надела на себя опять, — разве мы сможем так жить? Бедная, бедная моя Оля! Ведь ее запихнут не сегодня завтра в эту показательную школу, где завуч так похожа на тюремщицу!»
Почему-то близкие и знакомые ее не понимали. Бывший муж Григорий считал, что все идет прекрасно, что они с Олей неплохо устроились. Советовал не волноваться по пустякам и почаще принимать валидол. Но Светлана уже чувствовала, как нарастает в ней знакомое беспокойство — уехать, немедленно бежать. Но куда? Она уже придумывала предлоги: в Москве их преследуют корреспонденты, они с Ольгой привыкли жить в таких маленьких городках.
Светлана очень верила в сны и астрологические гороскопы. И вот то ли во сне, то ли среди ночного бдения у нее «возник образ страны, где она никогда не жила, но где родились, жили, женились, любили почти все ее предки». Еще в Греции, когда им показывали достопримечательности Афин, ей привиделась Грузия — то же море, те же лица с темными глазами и черными кудрями, образ Георгия Победоносца, покровителя Грузии в одной из афинских церквей.
«Быть может, за стеной Кавказа сокроюсь от твоих пашей, от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей», — повторяла я всю ночь. А наутро было готово решение… Нам с Ольгой сейчас самое место там, раз уж мы не в состоянии выдержать всего нажима Москвы.
Я схватила бумагу и настрочила письмо в правительство, умоляя позволить нам уехать…» («Книга для внучек»),
За стеной Кавказа
«…Я говорил Светлане, что в Грузии она жить не сможет, но, если она что-то вбила себе в голову, переубедить ее было невозможно. Думаю, это была ее очередная попытка убежать от самой себя», — считает Владимир Аллилуев.
Светлана провела бессонную ночь, составляя очередное письмо в правительство. Наутро ее посетили представители Совмина и их с Ольгой опекуны из МИДа, не терявшие надежду, что она, Светлана, вскоре вновь окажется в «коллективе» и что ее дочь будет получать образование в СССР.
Светлана терпеливо ждала, пока ее не ознакомили с соответствующими документами. Потом сдержанно поблагодарила правительство за хлопоты и принялась читать вслух составленное ночью письмо.
В нем она умоляла позволить ей уехать «в провинцию», так как в Москве они с дочерью слишком на виду и все время будут подвергаться атакам западной прессы. Она ссылалась «на исторические и семейные связи с Кавказом», вспоминала всех известных ей родственников, проживающих в Тбилиси, где имелась даже улица Аллилуева в честь ее дедушки-революционера, обещала «полное понимание и сотрудничество с местными властями». Просьбы, доводы, обещания в этом письме щедро пересыпались благодарностями в адрес правительства, не оставляющего их своими заботами, но тем не менее, дочитав его до конца, Светлана увидела, как у ее посетителей буквально вытянулись физиономии. Конечно, они не могли сразу дать ответ и пообещали довести ее просьбу до сведения правительства. На том и расстались.
Через несколько дней Светлану пригласили в представительство Грузии, где она сразу ощутила не только доброжелательное отношение, но и некоторую атмосферу свободы, праздничного веселья, — и это убедило ее в том, что она приняла правильное решение. Представитель миссии, одарив ее улыбкой, заявил, что Светлане с дочерью разрешено поехать на жительство в Грузию, и добавил: «Это очень приятный сюрприз для нас!» Окрыленная Светлана быстро собирает вещи и, прихватив Ольгу, 1 декабря 1984 года летит в Тбилиси.
«Светлана с дочерью улетели в Тбилиси, когда К. У. Черненко оставалось жить считанные дни, завершалась, как сейчас говорят, эпоха застоя, на горизонте поднимался новый лидер — М. С. Горбачев.
В Грузии Светлане обеспечили вполне нормальные условия для жизни, ей даже предоставили персональную машину, чем вызвали возмущение некоторых наших сограждан, но им-то невдомек, что машина была выделена не столько для удобства Светланы, сколько для служб, контролирующих ее перемещения. По правде, машина ей не шибко была нужна, как и многое другое. У нее были кое-какие валютные сбережения, и она могла купить все необходимое, в том числе и машину, которую, кстати, умела прекрасно водить. Она еще с детства была приучена обходиться в быту только необходимыми вещами и никакой роскоши себе не позволяла. Иное дело различные бытовые удобства, к которым она привыкла, их отсутствие ее, конечно, раздражало, как и излишняя опека» («Хроника одной семьи»).
Светлане предоставили квартиру в доме, где жили партийные работники — с двумя спальнями и столовой. Предлагали прислугу, гувернантку для Ольги, от чего Светлана наотрез отказалась, зная, что это будет очередным средством надзора. Но с шофером личной машины, несмотря на его крайнее любопытство, пришлось примириться, хотя постепенно Светлана и ее дочь научились пользоваться и общественным транспортом. Купили мебель, обставили квартиру, украсили стены комнат домоткаными коврами.
К великой радости Светланы, здесь никто не настаивал на том, чтобы ее американская дочь уселась за парту рядом со своими грузинскими сверстниками. К Ольге приходили педагоги, учили ее русскому и грузинскому языкам, математике, музыке и пению. К тому же она стала посещать школу верховой езды и ездила там на лучшей лошади, которую предоставил в ее распоряжение министр школ Грузии, создатель этой школы. И еще девочка стала заниматься акварелью.
Первое время Светлана чувствует себя довольной, особенно она рада за дочь. «Ее сверстники здесь были в нескрываемом восхищении от Америки, и Оля была для них источником искреннего любопытства и симпатии: девочка, родившаяся в Калифорнии! Американка! Она выслушивала их дифирамбы, наивные восторги и расспросы и часто открывала им глаза на действительную Америку, которую они представляли себе как один нескончаемый Нью-Йорк с небоскребами и автомобилями…
…Мы встречались с художниками и скульпторами, с музыкантами и актерами театра и кино, с театроведами и кинокритиками просто уже потому, что Грузия — артистическая страна. Выставки, фильмы, спектакли и музыкальные события явили необычайно высокий уровень мастерства, красоту традиции, смелость новых поисков. Искусством здесь живут и дышат. Это воздух, а не что-то «прикладное». Оля, хорошо певшая, игравшая, легко танцующая, способная к живописи, была здесь как рыба в воде. Она ходила на выставки, мы смотрели новые фильмы. Даже балет «Лебединое озеро» здесь превращался в праздник национального торжества, потому что молодую грузинскую балерину только что отметили в этой роли в Большом в Москве. Теперь она давала гастроль на родине, и публика неистовствовала. Те немногие слова, что Оля выучила и могла сказать в грузинской компании, открывали ей повсюду сердца и двери…»
Но и на этом празднике жизни, который поначалу вызвал у Светланы прилив восторга и патриотизма, она вскоре начинает ощущать холодок официоза.
Встреча с Эдуардом Шеварднадзе, местным главой партии, страшно разочаровала ее. Он недвусмысленно дал ей понять, что ей во всем следует подчиняться желаниям Москвы, «севера». Разговор шел, как говорится, «на подтекстах». Шеварднадзе намекнул Светлане, что, пока Москва будет согласна с пребыванием ее в Грузии, он будет оказывать им с дочерью гостеприимство. Только ей следует «скорее войти в коллектив и начать делать переводы».
Услышав это, Светлана чуть не взвыла. Она и слышать не желала ни о каком «коллективе», она и сюда-то перебралась в надежде избавиться раз и навсегда от посягательств «коллектива» на свою личную жизнь.