МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Счастливые деньки! Ростбиф и кроткие деревенские, и мир Господень, превосходящий всякое понимание! Воскресные утра у меня на дубовой кафедре, прохладный цветочный аромат и фру-фру стихарей, плывущие в сладком воздухе рядом с покойниками! Летними вечерами, когда заходящее солнце заглядывало наискось мне в окно, – я задумчиво сидел, напившись чаю, в ароматных клубах «кавендиша», сонно листая какой-нибудь полукожаный том – поэтические сочинения Уильяма Шенстона, эсквайра, «Реликвии древнеанглийской поэзии» Перси, Джона Лемприера, Д. Б.[80], профессора аморальной теологии…
РЫЖИЙ: Ну же, хто ‘отов хлобыстнуть не скажу чего? У нас есть молоко и чай есть. Вопрос в том, у кого есть хребаный сахар?
ДОРОТИ: Какой холод, какой холод! Прямо насквозь пробирает! Не всю же ночь так будет?
МИССИС БЕНДИГО: Ой, достала! ‘Енавижу энтих сопливых мамзелей.
ЧАРЛИ: Клятая ночка будет, а? Глянь на клятый речной туман, наползающий на ту колонну. До утра отморозит причиндалы старине Нельсону.
МИССИС УЭЙН: Конечно, в то время, о каком я говорю, мы еще держали лавочку на углу, табачно-кондитерскую, так что…
ЖИД: Ох, Хо-о-о-ОСПОДИ! Одолжи пальто, Рыжий. Я, ‘лядь, замерзаю!
ХРЮНДЕЛЬ: Козел, блядь, двуличный! Глаз на жопу натяну, попадись он мне!
ЧАРЛИ: На войне как на войне, салага, на войне как на войне. Сегодня клятая площадь – завтра ромштекс и пуховая перина. Чего еще ждать в клятый четверг?
МИССИС БЕНДИГО: Ну-ка, Батя, ну-ка! Думаешь, нужна мне твоя старая башка на плече – мне, замужней женщине?
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: В проповедях, пении и провозглашении мне не было равных. Вся епархия признавала мою «Возвысьте сердца ваши». Все стили были мне подвластны: высокая церковь, низкая церковь, широкая и любая другая. Горловые англо-кошачьи трели, англиканское пение, прямодушное и мускулистое, или аденоидное блеянье низкой церкви, в котором еще слышно гуигнгнмово ржание церковных старост…
ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа…
РЫЖИЙ: Убери, ‘лядь, руки от маво пальта, Жид. Никакой одежи не получишь, пока вшей не выведешь.
ЧАРЛИ [напевает]: Как сердце, запалившись, струи прохладной жаждет…
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ [сквозь сон]: Это ты, Майкл, милый?
МИССИС БЕНДИГО: Сдается мне, этот козел паршивый уже имел жену, когда на мне женился.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [возвышенно витийствует, мыслями в былом]: Если кто-либо знает причину, по которой эти двое не могут обвенчаться…
ЖИД: Кореш! Кореш, ‘лядь! И не даст паршивого пальто!
МИССИС УЭЙН: Ну, раз вы спрашиваете, должна признать, что я НИКАДА не откажусь от доброй чашки чаю. Помню, когда была жива бедная матушка, мы чайничек за чайничком…
ПРОНЫРА ВАТСОН [сам себе, сердито]: Гад!.. Сам же даст наводку, а потом подставит ножку… Хоть бы раз дело довел… Гад!
ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа…
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ [в полусне]: МИЛЫЙ Майкл… Ох, уж он меня любил, Майкл-то. И верност хранил… Я сама мужчин в упор не видела, как встретила его у скотобойни Кронка, и он дал мне два хунта сосисок, стыренных из «Межнародного» себе на ужин…
МИССИС БЕНДИГО: Ну, я так чую, хренов чай поспеет завтра в это время.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует, мыслями в былом]: При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе!..[81]
ДОРОТИ: О, какой холод, какой холод!
ХРЮНДЕЛЬ: Заебался я звезды считать. Теперь баста до Рождества. Завтра же место найду в ночлежке, хоть зубами выгрызу.
ПРОНЫРА ВАТСОН: Детектив, значит? Смит из «Летучего отряда»! Скорей, ебучего подряда! Все, что они могут, – щемить старых бытовушников, за что никакой шпик не возьмется.
РЫЖИЙ: Ну, я отчаливаю за мульками. Есть у кого пара монет на ‘оду?
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ [просыпается]: Ох, нелегка! Спина наверно треснула! Ох, Йисусе, как же в почки бьет скамейка! А мне-то снилос, шо я в теплой ночлежке, с чашкой чая и двумя бутерами у кровати. Ну, разок еще сосну, а уж завтра пойду в Ламбетску билбитеку.
БАТЯ [его голова возникает из недр пальто, точно у черепахи]: Шогришь? Деньги за воду платить! Ты давно на дороге, балбес зеленый? Деньги – за ссаную воду? Клянчи, парень, клянчи! Не плати, когда можно выклянчить, и не клянчи, когда можно свистнуть. Помяни мое слово – полвека на дороге, так-то, парень. [Скрывается в недрах пальто.]
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует]: Все создания Господни…
ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа…
ЧАРЛИ: А тебя, Проныра, кто прищемил?
ЖИД: Ох, Хо-о-оспади!
МИССИС БЕНДИГО: Ну-ка, ну-ка! Сдается мне, кое-кто думает, он взял в залог это паршивое место.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует]: Все создания Господни, проклинайте Господа, проклинайте Его и хулите вовеки веков![82]
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Я всегда говорю, энто мы, католики паршивы, завсегда огребаем по полной.
ПРОНЫРА ВАТСОН: Смити. Летучий отряд – ебучий кастрат! Дает нам план дома, все такое, а нас уже воронок караулит, полный легавых, и многих повязали. Я написал в воронке: «Детектив Смит дает наводку; передайте ему, он мудак».
ХРЮНДЕЛЬ: Э-э, шо там с нашим ссаным чаем? Давай, Жид, молодой пострел; кончай базар и действуй. Не плати ни хуя. Выклянчи у старой клюшки. Поскули. Слезу пусти.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует]: Все дети человеческие, проклинайте Господа, проклинайте Его и хулите вовеки веков![83]
ЧАРЛИ: А Смит что, тоже пошел по кривой дорожке?
МИССИС БЕНДИГО: Я вот что скажу вам, девочки, скажу, что мне покоя не дает – мысль, что мой драный муженек дрыхнет под четырьмя одеялами, а я тут мерзну, на этой драной площади. Зла на него не хватает, гада паршивого!
РЫЖИЙ [напевает]: ‘ОН они идут ‘двоем… Эй, Жид, не налей из кастрюли с холодной сосиской.
ПРОНЫРА ВАТСОН: По КРИВОЙ дорожке? Да штопор рядом с ним прямой, как шило! Двурушных ублюдков в «Летучий отряд» не берут, тока там каждый продаст свою бабушку живодерам за два фунта с мелочью, а потом на ейной могиле будет чипсы хрустеть. Наводчик хуев, стукач поганый!
ЧАРЛИ: Клятое дело. ‘Кока у тя ходок?
РЫЖИЙ [напевает]: ‘ОН они ИДУТ ‘двоем… ОНА души не ЧАЕТ в нем…
ПРОНЫРА ВАТСОН: Четырнадцать. Ты меня не переплюнешь.
МИССИС УЭЙН: Так он, что же, тебя не содержит?
МИССИС БЕНДИГО: Нет, я за энтим замужем, едрить его в корень!
ЧАРЛИ: Я девять клятых раз сидел.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует]: О, Анания, Азария и Мисаил[84], проклинайте Господа, проклинайте Его и хулите вовеки веков![85]
РЫЖИЙ [напевает]: ‘ОН они ИДУТ ‘двоем… ОНА души не ЧАЕТ в нем… Только Я-А-А, одинокий, ‘ОРЮЮ-У-У! [Обычным голосом] Эх, три дня щетину не скоблил. А ты, Хрюндель, давно рыло споласкивал?
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ох, нелегка! Ежли энтот малец не добудет чаю, у меня кишки, как вобла, высохнут.
ЧАРЛИ: Не умеете вы петь. Вы бы слышали нас с Хрюнделем ближе к Рождеству, када мы ‘олосили «Доброго короля Вацлава» перед кабаками. Ну и клятые псалмы заодно. Ребята в кабаках обрыдались с наших песен. А помнишь, Хрюндель, как мы раз ‘важды в один дом сунулись? Старая ‘люшка нас чуть живьем не сожрала.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [марширует туда-сюда с воображаемым барабаном и напевает]: Все создания порочные и проклятые, и все твари от мала до велика…
[Биг-Бен бьет пол-одиннадцатого.]
ХРЮНДЕЛЬ [передразнивает куранты]: Дин-дон, дин-дон! Еще шесть с половиной долбаных часов! Очуметь!
РЫЖИЙ: Мы с Жидом стырили сегодня в «Вулворте» четыре энтих… безопасных лезва. Поскоблюсь завтра в драных фонтанах, ежли выклянчу кусок мыла.
ГЛУХАРЬ: Кахда я был стуардом в «В. П.»[86], нам фсречались на третий день пути черные индейцы, в таких большущих байдарках – катамаранах, по-ихнему, – ловили морских черепах размером с обеденный стол.
МИССИС УЭЙН: Так вы что же, бывший священник, сэр?
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [обращается к ней]: По чину Мелхиседека[87]. «Бывших» в нашем деле, мадам, не бывает. Священник всегда священник. Hoc est corpus hocus-pocus[88]. Пусть меня и лишили сана – круассана, как у нас говорят, – и епископ сорвал с меня ошейник.
РЫЖИЙ [напевает]: ‘ОН они ИДУТ ‘двоем… Слава богу! ‘Он Жид идет. Теперь без лишних прений!
МИССИС БЕНДИГО: Заждалися, млять, уже.
ЧАРЛИ: За что ж тебя, браток, поперли? Обычная история? Хористку обрюхатил?
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Тебя, малой, тока за смертью посылат. Но, давай уж, похлебаю, пока язык не выпал к чёрту изо рта.
МИССИС БЕНДИГО: Ну-ка, Батя! Уселся на мой пакет драного сахару.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Хористки – это мягко сказано. Сладкоречивые охотницы за холостыми клириками. Церковные куры – алтарь украсить, утварь начистить – бобылки, высохшие и отчаянные. В тридцать пять в них бес вселяется.
ЖИД: Старая сука не давала горячей воды. Пришлось на улице клянчить пенни у фраера.
ХРЮНДЕЛЬ: Хорош пиздить! Небось дерябнул по дороге.
БАТЯ [возникает из недр пальто]: Чаек, значит? Я бы хлебанул чайку. [Сдержанно рыгает.]
ЧАРЛИ: Когда у них сиськи отвиснут, что твой бритвенный ремень? Знаю таких.
ПРОНЫРА ВАТСОН: Чай – помои ссаные. Но всё лучше, чем какава в каталажке. Протягивай кружку, браток.
РЫЖИЙ: Ну-ка, погодь, я дырку сделаю в банке молока. Подкиньте «кошелек или жизнь», кто-нибудь.
МИССИС БЕНДИГО: Полегше с драным сахаром! Хто за него платил, хотела б я знать?
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Сиськи как бритвенный ремень? Благодарю за остроумное сравнение. «Еженедельник Пиппина» слепил из этого хорошую историю. «Сакраментальный роман пропавшего каноника. Интимные откровения». И открытое письмо в «Джоне Булле»