[89]: «Скунсу в обличье пастыря». Досадно – меня ждало повышение. [Обращаясь к Дороти] Свои же сдали, если понимаете. Вы бы, наверно, не подумали, что было время, когда этот презренный зад плющил плюшевые подушки в кафедральном соборе?
ЧАРЛИ: ‘Он Флорри идет. Так и знал, что объявится, как за чай примемся. Нюх на чай у девки, что у клятой гончей.
ХРЮНДЕЛЬ: Ага, всегда на чеку. [Напевает] Чек, чек, чеки-чек, мне сам черт не брат вовек…
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Бедняжка, с головой не дружит. Шла бы на Пикадилли-серкус[90] – железно имела бы свои пят гир. На кой ляд ей валандатса на плошади со старым атребем.
ДОРОТИ: Это молоко в порядке?
РЫЖИЙ: В порядке?
[Прикладывается ртом к одной из дырок в банке и дует. Из другой дырки струится вязкая сероватая жижа.]
ЧАРЛИ: Как успехи, Флорри? Шо там с энтим клятым фраером, с кем ты шла?
ДОРОТИ: Тут написано «Не для детей».
МИССИС БЕНДИГО: Ну, ты ж не дите или как? Давай уже бросай свои замашки драной фрейлины, дорогуша.
ФЛОРРИ: Расщедрился на кофе и чинарик – жмот паршивый! Это что там, чай у тебя, Рыжий? Ты ВСЕГДА был номер первый у меня, Рыжуля.
МИССИС УЭЙН: Нас всего тринадцать.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Мы ведь не собираемся обедать, так что можете не волноваться.
РЫЖИЙ: Ну что, леди и жентмены! Чай подан. Прошу готовить чашки!
ЖИД: Черт! Ты мне пол долбаной чашки не налил!
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ну, за удачу нам всем, и шоб завтра получше нашли ночлег. Я б сама притулилас в какой-нить церкви, тока эти суки могут не пустит – боятся, ты им вшей нанесешь. [Пьет.]
МИССИС УЭЙН: Ну, не могу сказать, что я совсем привыкши к такой манере чаепития, но все ж таки… [Пьет.]
ЧАРЛИ: Добрая чашка клятого чая. [Пьет.]
ГЛУХАРЬ: А ишо там была тьма зеленых попугайчиков, на кокосных пальмах. [Пьет.]
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Каким питьем из горьких слез Сирен отравлен я, какой настойкой ада?![91] [Пьет.]
ХРЮНДЕЛЬ: Теперь ни капли до долбаных пяти утра. [Пьет.]
[Флорри достает из-под резинки чулка сломанную фабричную сигарету и выпрашивает у прохожего спичку. Мужчины, кроме Бати, Глухаря и мистера Толлбойса, делают самокрутки из подобранных окурков. Курильщики на скамейке и вокруг нее затягиваются, и в туманных сумерках вспыхивают непутевым созвездием красные точки.]
МИССИС УЭЙН: Ну, так-то! Добрая чашка чаю и вправду вроде как согревает, верно ведь? Не так, шоб я разницы, как говорится, не почуявши, без чистой, то есть, скатерти, как я привыкши, и прекрасного фарфорного сервиза, какой был у матушки; и всегда, само собой, наилучшайший чай, какой тока можно купить – настоящие марочные «Пеко» по два девять за фунт…
РЫЖИЙ [напевает]: ‘ОН они… идут ‘двоем… она души… не чает в нем…
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [напевает на мотив Deutschland, Deutschland über alles]: Фикус реет над домами…
ЧАРЛИ: Давно вы, детки, в Дыму?
ХРЮНДЕЛЬ: Я завтра такой номер выдам энтим выпивохам, шо у них шарики за ролики, на хуй, заскочат. Выбью свои полдоллара, даже ежли придется их кверху тормашками, нахуй, отдрючить.
РЫЖИЙ: Три дня. Из Йорка мы – полпути бродяжим. Ух, а ‘олод девять, на хрен, храдусов!
ФЛОРРИ: Не будет еще чайку, Рыжуля? Ну, бывайте, ребята. Увидимся завтра утром у «Уилкинса».
МИССИС БЕНДИГО: Прошмандовка мелкая! Выхлебала чай и отчалила, хоть бы спасибо сказала. Секунды ей, млять, жалко.
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Холод? Охотно верю. Как ляжешь в высоку траву без одеяла, да в росе чуть, к чертям, не захлебнесси, а с утра хрен костер разведешь, и молочника надо клянчит, шобы кружку чаю забелит. Было дело, када мы с Майклом бродяжили.
МИССИС БЕНДИГО: Она и с черными пойдет, и с китайцами, потаскушка этакая.
ДОРОТИ: И сколько она получает за раз?
ХРЮНДЕЛЬ: Рыжик.
ДОРОТИ: Шесть пенсов?
ЧАРЛИ: Как пить дать. И за чинарик клятый даст под утро.
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Я менше чем за шиллинг сроду не давала, сроду.
РЫЖИЙ: Один раз мы с Жидом кемарили ночь на погосте. Утром проснулся, глядь – лежу на долбаной могиле.
ЖИД: Мандавошек тоже чуть не нахватала.
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Мы с Майклом как-то раз в свинарнике кемарили. Тока сунулис, а он: «Пресвятая дева! – Майкл, то есть. – Тут свинья!» «И хуй бы с ней! – грю. – Теплей будет». Так шо мы залезли, а там старая свинуха на боку храпит, шо твой трахтор. Я ей под бок подлезла, обхватила руками, и всю ночь она меня грела. Бывало и похуже.
ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа…
ЧАРЛИ: Вот, завел Глухарь шарманку. Говорит, само что-то внутрях жужжит.
БАТЯ: Када я был мальцом, у нас другая жисть была, не на хлебе с марарином да чае, и всяком таком мусоре. Мы тада пузо набивали, будь заров. И ‘овядина была. И хровяная колбаса. И хлецки свиные. И свинячьи ‘оловы. Кормили, шо бойцовых петухов, на рыжик в день. А терь ‘от полвека уж бродяжу. Картоху рою, ‘орох собираю, яхнят таскаю, репу щиплю – все, шо можно. И сплю в сырой соломе. И хучь бы раз в ‘оду наестся досыта. Ну шо ж! [Скрывается в недрах пальто.]
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: А каков смелчак был, Майкл-то. Везде залезет. Скока раз, бывало, залазим в пустой дом и кемарим на лутших кроватях. «У людей-то ест дома, – говорил. – Чем мы-то хуже!»
РЫЖИЙ [напевает]: Я тан-цую, но слезы в гла-зах…
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Absumet haeres Caecuba dignior![92] Подумать только, что в тот вечер, когда она родила, у меня в погребе была двадцать одна бутылка «Кло Сен-Жак» 1911 года, а я отбыл в Лондон первым рейсом!..
МИССИС УЭЙН: А какие нам венки прислали, как матушка померла – ну, не поверите! До того большущие…
МИССИС БЕНДИГО: Была б я снова молодой, вышла бы за богатого черта.
РЫЖИЙ [напевает]: Я тан-цую, но слезы в гла-зах… Ведь не ты у меня в рука-а-ах!
ПРОНЫРА ВАТСОН: Кто-то из вас, верно, думает, у вас хватает, о чем пожалиться, а? Что тогда про меня, горемыку, сказать? Вас-то небось не сажали в каталажку, когда вам было восемнадцать?
ЖИД: Ох, Хо-о-оспади!
ЧАРЛИ: Рыжий, ты поешь не лучше клятого кота с несварением желудка. Ты вот меня послушай. Дам тебе урок. [Поет]: Иисусе, возЛЮБЛЮ тебя душой…
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Et ego in[93] «Крокфорд»… С епископами и архиепископами, и со всей небесной братией…
ПРОНЫРА ВАТСОН: Знаете, как я первоходом стал? Родная сестрица сдала – да, родная, млядь, сестрица! Если есть на свете гадина, это она самая. Вышла за религиозного маньяка – до того, млять, религиозного, что наплодил с ней пятнадцать детей – он-то и настроил ее сдать меня. Но я с ними рассчитался, еще как. Первым делом, как на волю вышел, купил кувалду – и домой к сестрице, и раздолбал ей в щепки пианину. «Вот! – говорю. – Будешь знать, как меня сдавать! Кобыла ты стукаческая!» – говорю.
ДОРОТИ: Какой холод, какой холод! Я ступней совсем не чую.
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Чай паршивый ненадолго согревает, а? Я сама порядком озябла.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Моя художественная самодеятельность! Мои благотворительные базары и карнавальные танцы в защиту зеленой зоны, мои лекции в «Союзе матерей»… миссионерская работа в Западном Китае, проекционный фонарь с четырнадцатью слайдами! Мой крикетный клуб, только для трезвенников, мои подготовительные классы конфирмации… ежемесячные лекции о благочестии в приходском зале… мои бойскаутские оргии! «Волчата» поднимают «великий вой»[94]. Советы по домоводству для приходского журнала: «Поршни от старых авторучек еще послужат клизмами для канареек…»
ЧАРЛИ [поет]: Иисусе, возЛЮБЛЮ тебя душой…
РЫЖИЙ: ‘Он легавый, млять, идет! Давайте, вставайте с земли.
[Из недр пальто возникает Батя.]
ПОЛИСМЕН [расталкивает спящих на соседней скамейке]: Ну-ка не спать, не спать! Давайте, вставайте! Хотите спать, домой идите. Здесь вам не ночлежка. Поднимайтесь! [И т. д., и т. п.]
МИССИС БЕНДИГО: Тот самый настырный педрила, в начальники лезет. Лишь бы все по его, а ты хучь не дыши.
ЧАРЛИ [поет]: Иисусе, возлюблю тебя душой, ПРИпаду к твоей груди…
ПОЛИСМЕН: А ну-ка, ты! Здесь что, по-твоему? Баптистская молельня? [Жиду] Вставай и смотри у меня!
ЧАРЛИ: Ничего не могу поделать, сержант. Такая моя натура певучая. Само выходит.
ПОЛИСМЕН [встряхивает миссис Бендиго]: Не спи, мамаша, не спи!
МИССИС БЕНДИГО: Мамаша? Мамаша, значит? Ну, если я мамаша, ты, слава богу, не мой, млять, сынок! И еще по секретику, констебль. Када мне захочется, шобы меня за холку облапили, обойдусь без тебя. Найду кого погорячее.
ПОЛИСМЕН: Ишь ты, ишь ты! Можно и без грубостей. Нам приказы надо выполнять. [Удаляется величавой поступью.]
ХРЮНДЕЛЬ [sotto voce[95] ]: Пошел на хуй, сучий потрох!
ЧАРЛИ [поет]: Пока волны крутые шумят, пока буря ярится вовсю! [Обычным голосом] Последние два года в «Дартмуре»[96] был басом в хоре, так-то.
МИССИС БЕНДИГО: Видали, млять, мамаша! [Кричит вслед полисмену] Эй! Ты бы лучше, млять, домушниками занимался, а не приставал к почтенной замужней женщине.
РЫЖИЙ: Кемарим дальше. Отвалил легавый.
[Батя скрывается в недрах пальто.]
ПРОНЫРА ВАТСОН: Ну и как там щас, в «Дартмуре»? Дают там джем?
МИССИС УЭЙН: Их тоже, конечно, можно понять – нельзя же всем дозволять спать на улице… То есть что бы тогда было… И как не думать, что тогда бы все бездомные валом повалили, шушера всякая, если я понятно выражаюсь…
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Счастливые деньки! Пикники с девочками-скаутами в Эппингском лесу[9