7] – фургончик напрокат, с чалыми лошадками, бока лоснятся, и я на облучке, в сером фланелевом костюме, пестрой соломенной шляпе, скромном шейном платке. Булочки с имбирным лимонадом под зелеными вязами. Двадцать девочек-скаутов, набожных, но игривых, резвятся в папоротнике по грудь, и я, счастливый наставник, верчусь среди них, in loco parentis[98], пощипывая за мягкие места…
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ну, хто другой, может, и покемарит, а мне кости стары, паршивы спать до утра не дадут. Это в прежные дни я могла кемарит, с Майклом.
ЧАРЛИ: Джем – нет. Но сыр дают, дважды в неделю.
ЖИД: О, Хоспади! Больше я не вынесу. Пойду в Б. М. П[99].
[Дороти встает, но колени у нее закоченели от холода, и она чуть не падает.]
РЫЖИЙ: Загонят тока, на хрен, в работный дом. Что скажешь, если завтра утром пойдем все к «Ковент-Гардену»? Если пораньше подвалим, настреляем груш.
ЧАРЛИ: Я уж клятым «Дартмуром» по горло сыт, можешь поверить. Сорок зэков чуть копыта не откинули за то, что сошлись со старухами из тамошних огородниц. Старыми кошелками, семидесятилетними – картоху копали. Ну, нам и всыпали! К стене приковали, на хлебе и воде держали – клятый ад устроили.
МИССИС БЕНДИГО: Ну уж нет! Пока там мой драный муженек. Одного фингала в неделю мне хватит, спасибо.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует, мыслями в былом]: Арфы же наши мы повесили на вербах вавилонских!..[100]
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Держис, детка! Потопай ногами, шоб кров разогнат. Я пройдус с тобой через пару минут до Павла[101].
ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа…
[Биг-Бен отбивает одиннадцать часов.]
ХРЮНДЕЛЬ: Еще шесть ебаных часов! Очуметь!
[Проходит час. Биг-Бен уже не бьет. Туман становится реже, холод усиливается. За облаками в южной части неба проглядывает щербатая луна. Дюжина самых матерых бродяг остается на скамейках и ухитряется заснуть, скрючившись и закутавшись в обширные пальто. Периодически они стонут во сне. Остальные разбредаются кто куда, намереваясь бродить ночь напролет, чтобы не замерзнуть, но к полуночи почти все возвращаются на площадь. На вахту заступает новый полисмен. Он прохаживается по площади через каждые полчаса и всматривается в лица спящих, но не трогает их – просто убеждается, нет ли трупов. С каждой скамейки периодически встают и топчутся несколько человек, разгоняя кровь, а затем снова садятся ненадолго. Рыжий и Чарли наполняют кружки в фонтане и идут на Чандос-стрит в отчаянной надежде вскипятить чай над костром дорожных рабочих; но там греется полисмен и отсылает их прочь. Жид внезапно исчезает, вероятно, отправившись просить место в Б. М. П. Ближе к часу ночи проходит слух, что некая леди под мостом Чаринг-кросс разливает горячий кофе и раздает сэндвичи с ветчиной и пачки сигарет; все ломятся туда, но слух оказывается ложным. Когда люди снова стягиваются на площадь, непрестанное мельтешение на скамейках ускоряется, начиная напоминать игру «лишний – вон». Невозможно заснуть, когда сидишь, засунув руки под мышки, разве что вздремнуть на две-три минуты. В таком состоянии время неимоверно растягивается. Ты проваливаешься в путаные, тревожные сны, не переставая сознавать, где находишься, и чувствовать лютый холод. Ночь поминутно становится все яснее и холоднее. Отовсюду слышатся всевозможные звуки: стоны, ругань, резкий смех и пение, и постоянно стучат чьи-то зубы.]
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует]: Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались!..[102]
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Мы с Эллен два часа по городу бродили. Ей-богу, гробница гребана, вверху фонари палят, и ни души кругом, тока легавые, знай себе, по двое ходят.
ХРЮНДЕЛЬ: Пять минут второго, а я с обеда ни хуя не ел! Еще бы, такой блядской ночкой другого и ждать не стоило!
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Я бы назвал это разгульной ночкой. Но на вкус, на цвет… [Скандирует] Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильнул к гортани моей!..[103]
ЧАРЛИ: Как вам такое? Мы с Пронырой щас устроили налет. Проныра увидал в табачной витрине «Золотые хлопья» пирамидой и говорит: «Черт возьми, я стырю несколько клятых пачек, – грит, – даже если загребут!» Короч, обмотал руку шарфом, и мы ждем, пока клятый грузач проедет, шобы шум заглушить, и Проныра дубасит витрину – бздынь! Хватаем дюжину пачек и чешем как угорелые. А когда за углом открываем, там внутри ни единой клятой папироски! Витрины клятые. Я аж заржал.
ДОРОТИ: У меня ноги подкашиваются. Сейчас упаду.
МИССИС БЕНДИГО: Ох, гад, ох, гад! Выставить женщину за дверь в такую паршивую пору! Подождите, застану пьяного субботней ночкой, тогда ему каюк. Отбивную, млять, из него сделаю, точно говорю. Так утюгом, млять, отделаю, с пола можно будет соскребать.
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ну-ка, потеснитес. Прижмис, детка, к Бате, старику. Под руку ему подсяд. Он балабол, но согреет тебя.
РЫЖИЙ [маршируя на месте]: Потопай ногами – другого, млять, не остается. Кто-нибудь, заведите песню, и давайте топать будем.
БАТЯ [просыпаясь и высовываясь из пальто]: Шогришь? [В полусне запрокидывает голову с открытым ртом, и его кадык выступает из высохшего горла, словно боевой топорик.]
МИССИС БЕНДИГО: Если б другие бабы претерпели, как я от него, они б ему соляной, млять, кислоты в чай плеснули.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [поет, стуча в воображаемый барабан]: Вперё-о-од, безбожные солдаты…
МИССИС УЭЙН: Ну, вольно! Думала ли хоть одна из нас, в прежние деньки, када мы посиживали у камелька, с чайничком на решетке и блюдом румяных пышек из бакалейной лавки… [У нее стучат зубы, и она умолкает.]
ЧАРЛИ: Хватит клятых псалмов, браток. Щас спою одну клятую сальную песенку, шоб мы под нее сплясали. Ну-ка, слушайте.
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ой, не надо, миссис, про пышки. У меня, млят, живот к хребтине присох.
[Чарли подтягивается, прокашливается и заводит во весь голос песню «Разудалый моряк Билл». Люди на скамейке трясутся от смеха и холода. Допев до конца, поют снова, громче прежнего, топоча и хлопая в ладоши. Все сидящие бок о бок нелепо раскачиваются из стороны в сторону, притопывая в такт, словно нажимая на педали органа. Даже миссис Уэйн после недолгого колебания смеется. Все они смеются, не переставая стучать зубами. Мистер Толлбойс марширует взад-вперед, выставив пузо и воздев руки, словно держит знамя или жезл. Ночь уже совсем ясная, и на площадь то и дело налетает ледяной ветер. Холод пробирает до костей, топанье и хлопанье доходит до исступления. Затем с восточного края площади появляется полисмен, и пение обрывается.]
ЧАРЛИ: Ну! Скажите после этого, что музыка не согревает.
МИССИС БЕНДИГО: Уж этот драный ветер! А я без исподнего – этот козел прямо так вытолкал.
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ну, слафса, Йисус, уже недолго ждат, как церква на Грейс-инн-роуд откроется на зиму. Они завсегда дают на ночь прыют.
ПОЛИСМЕН: Ну-ка, ну-ка! По-вашему, годится среди ночи распевать, как на базаре в праздник? Не будете соблюдать тишину, мне придется разогнать вас по домам.
ХРЮНДЕЛЬ [sotto voce]: Сучий потрох!
РЫЖИЙ: Да… дают кемарить на долбаном каменном полу, укрывшись тремя газетами. С таким же успехом можно на площади устроиться. Боже, хотел бы я быть в долбаном шпиле[104].
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Как-никак там дают кружку «Хорлика»[105] и два ломтя. Я там частенко кемарю.
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует]: Возрадовался я, когда сказали мне: «пойдем в дом Господень!..»[106]
ДОРОТИ [вздрагивает]: О, какой холод, какой холод! Не знаю, что хуже – сидеть или стоять. О, как вы это выносите? Не может же быть, что вам каждую ночь так приходится?
МИССИС УЭЙН: Не надо думать, милая, что кое-кто из нас не вырос в приличном доме.
ЧАРЛИ [напевает]: Радуйся, салага, смерть твоя близка! Бр-р! Клятый Иисус! Никак клешни посинели! [Марширует на месте и хлопает себя по бокам.]
ДОРОТИ: Но как же вы это выносите? Как вы так можете жить, ночь за ночью, год за годом? Невозможно, чтобы люди так жили! Это такая дичь, что никто не поверит, если сам не увидит. Просто невозможно!
ХРЮНДЕЛЬ: А хули тут невозможного?
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [витийствует]: С божьей помощью все возможно.
[У Дороти дрожат колени, и она снова садится на скамейку.]
ЧАРЛИ: Что ж, щас тока полвторого. Нам либо надо шевелиться, либо сделать пирамиду на этой клятой скамейке. Если не хотим откинуть клятые копыта. Кто за профилактичный променад до Тауэра?
МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Уж точно не я. Ноги паршивы не держат.
РЫЖИЙ: Ух, я за пирамиду! Погодка для меня, млять, малость холодрыжная. Давайте на той скамейке… Пардон, ма!
БАТЯ [сонно]: Шотакое? Нельзя уже вздремнуть, шоб тебя не дергали все кому не лень?
ЧАРЛИ: Вот это дело! Кучнее! Двигайся, Батя, и дай место моей пятой точке. Залазьте друг на дружку. Вот так. Вшей не бойтесь. Жмитесь, как сардины в банке.
МИССИС УЭЙН: Ну-ка! Я тебя не просила, парень, садиться мне на колени!
РЫЖИЙ: Тогда садись ко мне, мать, – всё одно. Ух! Первый раз кого-то щупаю с самой Пасхи.
[Они образуют жуткую бесформенную кучу, беспорядочно наваливаясь друг на дружку, точно жабы во время нереста. Человеческая куча ерзает, усаживаясь, распространяя миазмы. Один лишь мистер Толлбойс продолжает маршировать взад-вперед.]
МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [декламирует]: О, вы, ночи и дни, вы, свет и тьма, вы, молнии и облака, проклинайте Господа!
[Кто-то сел Глухарю на диафрагму, и он издает невозможный звук.]
МИССИС БЕНДИГО: Эй, слезь с больной ноги, ну! Что я тебе? Драный диван, что ли?