«Пройдут угрюмо мимо нас…»
Теперь в памяти у нее звучит женский голос – голос, который читал ей эти стихи вслух когда-то, давным-давно. А она записывала слова, чтобы лучше запомнить.
Почти все птицы изувечены или мертвы. Какой-то мужчина подбирает умирающего зяблика с надгробной плиты и бросает тельце в кусты, обрамляющие погост. Люди переговариваются вполголоса. Конни понимает, что им неловко. Никому не хочется признавать, что он обманулся, поверил, будто внезапное полуночное видение – не вырвавшиеся на волю из ловушки птицы, а что-то другое. Им не терпится уйти. Они приподнимают на прощание шляпы и торопливо шагают прочь. Расходятся по двое, по трое.
Не призраки. Не видения мертвецов.
Конни ищет глазами ту женщину, что следила за домом Блэкторнов. Она тоже исчезла.
Конни хочется войти в церковь самой. Поглядеть, что там произошло – если что-то произошло. Увидеть своими глазами, все ли молитвенники на своих местах, привязана ли к крюку полосатая веревка колокола, в порядке ли все скамьи, полированные мемориальные доски и аналой. Попытаться выяснить, как столько птиц оказалось запертыми внутри.
Стараясь держаться в тени, Конни выходит из своего укрытия и направляется к церкви. Земля вокруг крыльца усеяна крошечными тельцами. Зяблик и чижик, навсегда умолкшие. Вьюрок, зеленушка, коноплянка… В другое время Конни, может, и подобрала бы их, но сейчас самое главное – долг перед отцом. Она по-прежнему его не видит и тревожится, как бы он не ускользнул от нее. Ей часто приходится провожать его до дома от «Бычьей головы» – следить, чтобы он не поскользнулся в болотной грязи и не расшибся. И сегодняшний вечер, если не считать этого странного ритуала на кладбище, ничем не отличается от всех прочих.
Наконец Конни замечает отца. Видит, как он вытягивает руку, балансируя, чтобы не упасть, и идет, шатаясь, от церковной стены к гробнице. В свете единственного непогашенного фонаря она видит его голые руки – красные, будто ошпаренные, что сразу бросается в глаза на фоне камня и лишайника. И грязные вдобавок. Плечи у него сгорблены, словно он пережил какое-то ужасное горе. Жалобный звук вырывается у него из горла – будто у терзаемого болью зверя.
Затем Гиффорд выпрямляется, поворачивается и идет по тропинке. Шаг у него твердый. Конни понимает: сильный дождь, холод и происшествие с птицами отрезвили его. По крайней мере, сегодня о нем можно не беспокоиться.
Кровь, кожа, кости. Одно черное перо из хвоста.
Ветер катает по тропинке черную стеклянную бусину. Конни подбирает ее и спешит следом за отцом. Она не замечает темной безжизненной фигуры на земле в северо-восточном углу кладбища. Не замечает скрученной окровавленной проволоки.
Конни не знает, что в нескольких ярдах от изуродованных тел певчих птиц лежит мертвая женщина.
ЧАСТЬ I. Неделю спустя. Среда
Глава 1. Блэкторн-хаус. Фишборнские болота Среда, 1 мая
Конни смотрела на скальпель в руке. Тонкое блестящее лезвие, рукоять из слоновой кости. На неискушенный взгляд он походил на стилет. А в других домах его приняли бы за нож, которым режут овощи и фрукты.
Не мясо.
Конни бережно держала в руке мертвую галку, ощущая память о тепле и жизни в ее мертвых мышцах, сухожилиях и венах, в тяжело свесившейся шее. Corvus monedula. Черные блестящие птицы с пепельно-серыми шеями и теменем.
Очень светлые глаза. Почти белые.
Все инструменты уже наготове. Глиняная миска со смесью воды и мышьякового мыла. Несколько полосок ткани и ведро на полу у ног. Газета. Щипцы, скальпель и напильник.
Конни осторожно положила птицу на газету. Пальцами раздвинула угольно-черные перья и нацелилась лезвием в верхнюю часть грудины. Затем в радостном предвкушении, которое всегда испытывала в такой момент, приставила кончик к груди, выбирая наилучшее место для прокола.
Галка лежала неподвижно, не противясь своей судьбе. Конни сделала вдох и следом – медленный выдох. Своего рода ритуал.
Когда Конни впервые попала в мастерскую отца, ее тут же замутило – от запаха сырого мяса, непереваренной пищи и гниющей падали.
Кровь, кожа, кости.
В первые дни она не расставалась с носовым платком, которым завязывала нос и рот. Дух у этого ремесла был ядреный – спирт, затхлый запах льняной пакли, льняного масла, краски для когтей и лап, клювов и самих чучел. Слишком резкий для детского обоняния. С годами Конни привыкла к этим запахам и теперь почти не замечала их. Более того, она считала, что умение распознавать запахи – необходимая часть работы.
Она бросила взгляд на высокие окна, тянущиеся вдоль стены мастерской. Сегодня они были приоткрыты, чтобы в мастерскую входил свежий воздух. Небо наконец-то стало голубым после нескольких недель дождей. Конни подумала – удастся ли уговорить отца спуститься к обеду? Хотя бы на чашку мясного бульона?
После того, что произошло на кладбище неделю назад, Гиффорд почти не выходил из своей комнаты. Конни слышала, как он расхаживает взад-вперед до утра, что-то бормоча себе под нос. Это вредно для него – сидеть вот так взаперти. Вчера вечером она наткнулась на него на лестничной площадке – он стоял, пристально глядя через окно на темнеющий ручей, и стекло запотело от его дыхания.
Конни уже привыкла по несколько дней подряд наблюдать его в непотребном состоянии после запоя. И все же ее тревожило то, как сильно он сдал физически. Красные воспаленные глаза, изможденное лицо, шестидневная щетина на подбородке… Когда Конни спросила, не нужно ли ему чего-нибудь, он уставился на нее так, словно не имел ни малейшего представления, кто она такая.
Конни любила отца, и, при всех его недостатках, они неплохо ладили. Таксидермия считалась неженским занятием, однако Гиффорд – втайне от всех – нарушил традицию и передал дочери свои умения. Не только умение резать и набивать, не только ловкость и проворство рук, но и страстную любовь к своему ремеслу. Веру в то, что в смерти можно найти красоту. В то, что процесс создания чучела – преддверие новой жизни. Неподвластной смерти, совершенной, великолепной, в противовес изменчивому, разлагающемуся миру.
Конни не могла точно вспомнить, когда из пассивной наблюдательницы она превратилась в ученицу Гиффорда, помнила только, что это оказалось для них спасением. Рука Гиффорда утратила твердость. Глаз утратил остроту. Никто не знал, что те немногочисленные заказы, которые им пока еще перепадали, выполняла Конни. И все же дела их пошатнулись. Вкусы изменились, и чучела зверей и птиц, когда-то украшавшие каждую гостиную, в новом столетии вышли из моды.
Однако Конни знала: даже если им больше не удастся продать ни одного чучела, она все равно не бросит любимое ремесло. Она хранила в душе память о каждой птице, прошедшей через ее руки. Все они оставляли на ней свой отпечаток – так же, как она оставляла свою метку на них.
Сквозь открытые окна Конни слышала, как стрекочут галки, обосновавшиеся с недавних пор на тополях в дальнем конце сада. В начале весны они устроились было между дымоходами Блэкторн-хаус. В марте гнездо провалилось прямо в гостиную – клубок веток, волос и коры рухнул в остывший камин, и хлопья сажи осели на мебели. Самое грустное, что там были три крапчатых, уже с наклевками, сине-зеленых яичка и один крошечный птенчик, запутавшийся в обломках веток, с распахнутым клювиком. Горестное карканье галки-матери преследовало их несколько дней подряд.
Конни взглянула на птицу, лежащую на рабочем столе.
Эта галка, не в пример своим живым сородичам, никогда не состарится. Благодаря старанию и мастерству Конни она останется навсегда в одном-единственном ослепительном мгновении. Вечно готовая к полету, будто вот-вот оживет и взмоет в небо.
Выбросив из головы всё, кроме дела, Конни примерилась скальпелем и сделала надрез.
Вначале лишь легонько провела по поверхности, не более. Затем острие лезвия проткнуло кожу, и кончик его скользнул внутрь. Плоть раздвинулась словно со вздохом облегчения, будто птица почувствовала, что ожиданию конец. Начинался путь от смерти к жизни. Капли жидкости, характерный медный запах мяса. В перьях притаились ароматы пыли и старой одежды, словно в непроветренной гостиной.
Затуманенные глаза птицы неотрывно смотрели на Конни. Когда все будет готово, они снова станут цвета слоновой кости. Стекло вместо застывшего желе – и они засверкают так же ярко, как при жизни. Подобрать подходящую пару бусин для галочьих глаз было нелегко. У молодой галки они бледно-голубые, как у сойки, а потом темнеют и снова светлеют.
Конни опустила плечи и расслабила мышцы, а затем начала сдирать шкурку. Надрезала, потянула, снова надрезала. Темно-красная грудка, цвета айвового желе. Серебристый блеск крыльев. Конни тщательно следила за тем, чтобы кишечник, легкие, почки и сердце оставались нетронутыми в брюшном мешке: так она могла видеть форму тела и ориентироваться на нее в дальнейшей работе.
Она работала неторопливо, методично, вытирая на ходу с острия лезвия о газету крошечные частички тканей, перьев, крови и хрящей. Стоит поспешить, допустить малейшую оплошность – и с надеждами на чистую работу можно проститься.
На птиц-падальщиков – галок, сорок, грачей и воронов – Конни отводила по два дня. Начав, важно было делать все быстро, пока естественные процессы разложения не взяли свое. Если не соскоблить хорошенько с костей весь жир, есть риск, что черви выедят птицу изнутри. Первый день уходил на то, чтобы снять шкурку, промыть и подготовить. Второй – на набивку и монтаж.
Каждый этап был двойным, в зеркальном отражении – слева и справа; всякий раз Конни выполняла их в одной и той же последовательности. Обе стороны грудины, левое крыло, затем правое, левая нога, правая. Это был танец, в котором каждое па было разучено методом проб и ошибок и оттачивалось со временем.
Конни сняла с крючка плоскогубцы и отметила про себя, что надо бы заказать еще проволоки для монтажа. Она принялась расшатывать кости ног. Покрутила взад-вперед, поскребла тыльной стороной скальпеля, и наконец плоть оторвалась, а затем послышался хруст коленного сустава.