– Что-нибудь случилось?
– Нет, мисс.
– Посетители были?
– Нет, мисс, и наверху тоже ни звука.
Конни подняла глаза. Разговор с миссис Кристи ненадолго вытеснил у нее из головы мысли об отце. Теперь казалось как никогда важным поговорить с ним о прошлом. Спросить, знает ли он, кто мог принести такую записку в Блэкторн-хаус. Знает ли кого-нибудь, у кого могли быть причины следить за их домом.
– Хотите, я разожгу камин, мисс? Здесь ужасная сырость, а вы ходили по улице вся промокшая. Или плед хотя бы?
Конни улыбнулась такой заботе.
– Плед был бы очень кстати, и тапочки тоже. И если бы вы принесли сюда мой дневник, тоже было бы замечательно.
– Конечно, мисс. А где он?
Конни попыталась вспомнить, куда дела дневник вчера, когда ушла с террасы. Унесла в мастерскую? Кажется, нет.
– Может быть, в гостиной? Я писала за столиком на террасе.
Конни почувствовала, как жар бренди просачивается в кровь. Наклонила стакан, и последняя капля скатилась в горло. Она посмотрела на буфет – нет ли там еще чего-нибудь, что можно выпить? – но передумала.
Конни сняла чулки, растерла застывшие ноги, потом поджала их под себя в кресле и откинулась на спинку.
Спать она вовсе не собиралась.
Конни смотрела из окна поезда на шиповник и боярышник, на будру и пурпурноглазую веронику. Овсянка и малиновка красногрудая – обычные садовые птицы.
С ней вместе ехала жизнерадостная улыбчивая девушка, старше ее лет на восемь-девять. Блузка с рюшами и кружевным воротником, длинная черная юбка. Каштановые волосы под простой соломенной шляпкой, украшенной желтыми цветами по краю.
Они купили обед в корзинке на одной из станций по пути. Конни помнила, какой жирной была куриная ножка. Немного холодной говядины и хлеба с маслом. Помнила, как они смеялись и играли в словесные игры, вроде «Купидона» и «Табу». День был скучный, это она тоже помнила. Пришел проводник, чтобы зажечь лампы в вагоне. Или это была уже какая-то другая поездка?
У нее на коленях лежит книга детских стихов. Слишком детских для нее. Она болтает ногами, шаркает подошвами по полу вагона – взад-вперед, а поезд стучит колесами. Во сне к ней вернулись краски, картины и звуки того дня.
В Шорхэм-бай-Си они пересели на стейнингскую линию. Пришлось ждать поезда на сырой платформе, день был все еще пасмурный из-за морского тумана, ползущего из гавани. Маленький вагон, пыхтение паровоза, кочегар разжигает огонь. Они переехали через реку Адур по старому деревянному мосту и вышли в Брамбере. Название станции большими белыми буквами по черной доске на платформе.
Единственная узенькая улица. Крутой холм и руины разрушенного замка, путь по пыльной дороге к невысокому кремневому зданию с двускатной крышей. Возле него на скамейке сидит старик в черном костюме и галстуке-бабочке, в соломенном канотье. Бакенбарды. На фасаде вывеска: «Музей: работает ежедневно». Кто-то (та девушка?) сказал Конни, что этот человек и есть мистер Уолтер Поттер, владелец музея. В красивом саду во внутреннем дворике толпа посетителей ждет своей очереди, чтобы увидеть экспозиции.
Конни не помнила ни ожидания, ни того, как покупали билет. Только парадную дверь с витражами, сверкающими в тусклом послеполуденном свете, будто калейдоскоп, – она вела в вестибюль. Деревянная касса – полированная, а вокруг фотографии и ваза со свежими луговыми цветами. Стеклянный сосуд с поросятами – сиамскими близнецами. Мордочки сплющенные, мягкие. Ножки, крошечные пятачки и ушки. Конни подумала – у них такой вид, будто они улыбаются. Перед сосудом табличка, поясняющая, что поросята-уродцы подарены музею около двадцати лет назад и считаются плодом колдовства.
Что еще? Подвешенное деревянное сиденье для взвешивания жокеев и железный капкан с металлическими зубьями, стиснутыми и покрытыми бурой кровью давно истлевших жертв. Язык церковного колокола из Сассекса.
Держась за руки, они идут дальше, в комнату, полную сокровищ – не знаешь, куда и смотреть. Птичьи гнезда, подвешенные к потолку – спутанные клубки из стеклышек, перьев и меха. Со стропил свисают звериные шкурки. И повсюду витрины, взрослому по пояс, а для Конни – на уровне глаз. Через всю середину комнаты цепочкой, как позвонки, тянутся стеклянные колпаки, а под ними чучела птиц: сова, малиновка, свившая гнездо в чайнике, утенок на четырех лапках. Лисица с лисятами, двухголовый котенок. Мумифицированная рука – обугленная, почерневшая, липкая; увядшие цветы с разграбленной могилы. Уродство и пугающая красота.
Но самыми яркими воспоминаниями того дня были живые картины. Большие стеклянные витрины, а в них чучела животных и птиц, и все изображают какую-нибудь историю. Это все работы мистера Поттера, владельца музея. Крикетный матч морских свинок, им аккомпанирует оркестр с тщательно сделанными инструментами: серебряными трубами и раздвижным тромбоном. Счет застыл на 189:7. Чаепитие котят – с кукольными стульчиками, бело-голубыми фарфоровыми чашечками и блюдцами, и серебряным чайником. Цыпленок и торт на столе слеплены из мастики и клея. И на каждой крохотной кошачьей шейке – голубые или красные ленточки, или медные ожерелья.
Только на одной картине животные были полностью одеты. Котенок-служитель в рясе держит молитвенник. Котенок-невеста в подвенечном платье с фатой, жених в черном. Жемчуга и тюль, цветущая ветка апельсинового дерева, гостьи с нитками красных и синих бус, с серьгами в ушах.
Конни медленно переходила от витрины к витрине, трогая пальцами стекло. Запах пыли и жаркого воздуха, стойкий аромат табака и запах камфары. Волшебный мир воображения. Жизнь, остановленная и сохраненная навеки.
Но самым важным из всего, что запечатлелось в тот день в восприимчивой памяти Конни, была одна из самых больших картин, с полированной металлической табличкой, прикрепленной к витрине: «Смерть и похороны малиновки». Почти сотня птиц (ей, наверное, кто-то назвал цифру?) со стеклянными глазками: снегирь и малиновка, сорокопут-жулан, ястреб и овсянка, воробей с луком и стрелой. Старинные надгробья, вырытые из могил кости, склепы и крошечный синий гробик, чаша с кровью. Каждая строчка детского стишка о малиновке нашла здесь свое отражение. Сова с белыми и золотыми перьями роет могилу киркой и лопатой. Скорбящий жаворонок с черной ленточкой на шее. Грач-священник держит в когтях молитвенник.
Конни неотрывно смотрит витрину, и ей чудится воронье карканье с деревьев вокруг дома. Колокольный звон. И тут, сквозь этот восторг, приходит постепенное осознание, и ее мир разлетается в куски. Как ни мала была Конни, она поняла, что музей ее отца, «Всемирно известный музей Гиффорда – дом диковинок из мира пернатых», – просто копия этого. Некоторые витрины походили друг на друга почти как две капли воды.
Все эти телеграммы и подслушанные слова. Судебные дела и повестки, распродажа имущества с аукциона, телега, приехавшая забрать коробки и ящики. Пару дней они втроем просидели в почти пустом музее с несколькими еще не проданными экспонатами.
Она, Гиффорд и Касси.
Конни пошевелилась в своем кресле в Блэкторн-хаус. Она услышала женский голос совсем рядом.
– Мисс?
Конни проснулась, словно от толчка, и увидела миловидное лицо, глядящее на нее сверху вниз.
– Касси?
– Мэри, мисс.
Конни моргнула и увидела девушку: та стояла перед креслом, держа в руках плед и тапочки. Ничего не понимающая и смущенная, Конни села.
– Да, конечно. Извините. Я, должно быть, заснула.
Мэри протянула Конни тапочки и плед.
– Я не хотела вас беспокоить.
– Нет, мне сейчас не время спать. Я говорила вам, что Натбим доставит товар в три часа?
Глаза у Мэри округлились.
– Это хорошо, мисс.
– Хорошо, – кивнула Конни. – Вы принесли мой дневник?
– Как раз про это я и собиралась сказать, мисс. Всюду искала, но не нашла.
Глава 22
– Должен же он где-то быть.
– Ваши чернила и перо были в гостиной, как вы и говорили, а дневника нет – я весь дом обыскала и не нашла.
– А в отцовской комнате?
– Там я не смотрела, – призналась горничная. – И в мастерской тоже. А так везде. Простите, мисс.
Конни откинула плед, укрывавший ноги, и встала. Почувствовала, как закружилась голова после выпитого бренди и короткого сна.
– Не волнуйтесь, я сама поищу. Уверена, он найдется. Не могли бы вы принести мне перо и чернила, и еще несколько листов бумаги? Пока этим обойдусь.
– Может, вам поесть чего-нибудь принести? Хлеба с маслом, например? Уже час.
Конни нисколько не чувствовала голода, но понимала, что это разумное предложение.
– Несколько тостов с маслом – это было бы замечательно.
– Может, еще паштета немного? Есть новая банка, а еще со вчерашнего обеда осталось чуть-чуть маринованных яиц.
Конни была тронута такой деятельной заботой.
– Хорошая мысль, спасибо. Принесите сюда поднос.
– Хотите, я и для хозяина поднос соберу?
Конни почувствовала, как сжалось что-то в груди. Часы шли за часами, а отец все не возвращался, и она уже сама не понимала, чего ради до сих пор делает из этого тайну. Все равно правда скоро выйдет наружу. Но, с другой стороны, у нее сейчас не было никакой охоты что-то кому-то объяснять.
– Не будем его тревожить.
Мэри кивнула.
– Еще одно, мисс. Я правда не хотела вас беспокоить из-за этого, но он ничего слушать не хочет. Мальчишка Дейва Ридмана стоит у задней двери. Говорит, хочет что-то вам сказать. Наверняка пустяки какие-нибудь. Ему соврать – раз плюнуть.
Мэри осеклась и покраснела.
– Он сказал, в чем дело?
– Нет. Я ему велела убираться, а он все стоит. Говорит, никому больше ничего не скажет, только вам. – Мэри поджала губы. – Прогнать его?
Конни уже хотела согласиться, но тут ей пришло в голову, что мальчишка может что-то знать о ее отце. Этот Дэйви целыми днями, вместо школы, шатается на болотах, ловит угрей, собирает банки из-под варенья, чтобы продать потом за пару фартингов. Если кто и мог видеть Гиффорда, так это он.