Конни слышала веселый голос Дэйви из кухни, но не остановилась. Она вошла в мастерскую, закрыла за собой дверь и опустилась на стул.
Глава 27. Коттедж «Фемида». Апулдрам
Джеральд Уайт попытался открыть глаза.
И понял, что не может. Попытался еще раз. Правое веко так и не шевельнулось, но левое удалось чуть-чуть приподнять. Оно было покрыто коркой засохшей крови и болело. Все лицо распухло. Силясь хоть что-то разглядеть, Уайт чувствовал, как натягивается кожа.
Что-то давило ему в спину, как будто там была ветка или корешок книги. Что-то острое. Он попытался пошевелиться, но резкая скручивающая боль пронзила бок. Всеми силами Уайт пытался набрать воздуха в легкие – короткими, неглубокими вдохами, и все они были одинаково мучительными.
Перед мысленным взором мелькнуло лицо слуги. Выражение удовольствия, когда он опускал кулак, мстительный огонек в глазах, когда его ботинок врезался в ребра Уайта.
Уайт лежал неподвижно и не мог понять, почему оказался жертвой такого нападения. Может, его ограбили? Он попытался ощупать пиджак, проверить, на месте ли бумажник, и только теперь понял, что руки связаны ремнями. Как ни онемело тело от боли, он чувствовал, что ремни, стянувшие запястья, врезаются в кожу. Он послал мозговой импульс вниз, к ногам, и понял, что лодыжки тоже связаны.
И еще кое-что понял. Что ему очень холодно. Что между его распухшей от ударов спиной и тем, на чем он лежит, нет слоя ткани. Пока он был без сознания, кто-то снял с него пиджак, рубашку и жилет. Если это грабитель, зачем ему столько лишних хлопот?
Уайта захлестнула волна паники, инстинктивное, животное стремление освободиться, пересилившее боль от ран и открытых порезов на коже.
Но было поздно.
Когда Уайт снова рухнул, задыхаясь, на деревянные доски, шум крови, пульсирующей в голове, сменился осознанием того, что он здесь не один. Уайт замер. Он чувствовал, что тут есть кто-то еще – неподвижный, но совсем рядом.
Затем – легчайшие прикосновения к обнаженной груди, словно перья нежно погладили кожу. Несмотря ни на что, Уайт почувствовал, как в нем что-то отозвалось. Даже сейчас воспоминания о той ночи десять лет назад волновали кровь, вызывали восторг, а не ужас.
Перья, черно-белая маска, горящие свечи. Хлопковая ткань, полоска кружев выше колен. Девушка умоляет их остановиться. Кто-то оборвал ее мольбы. Не он и не Брук. Приступ желания свел судорогой израненное тело. Удовольствие и боль – хорошо знакомое ему противоречивое сочетание.
Когда чувства начали возвращаться, Уайт уловил странный запах. Духи, но с каким-то химическим оттенком спирта или стерилизующей жидкости. Как в операционной. И все то же ощущение легкого колебания воздуха: чьи-то вдохи и выдохи рядом.
– Кто здесь?
Паника начала возвращаться, страх подстегивал желание освободиться. Снова борьба с путами. Не кожа, не шнур – что-то острое. Проволока?.. При каждом движении кожа отслаивалась маленькими кусочками.
Уайт бросил все оставшиеся силы на попытку открыть глаза. Если он будет видеть, то поймет, что происходит.
Теперь, к своему ужасу, он осознал, что глаза не открываются не из-за отеков, а из-за того, что веки зашиты. Он чувствовал, как тонкие стежки натягивают кожу всякий раз, когда он пытается что-то разглядеть.
– Долго пришлось ждать, когда ты очнешься.
Это было невозможно. И в то же время это был именно тот голос, который он ожидал услышать. Он звучал совершенно спокойно и все же с необычайной ясностью напомнил Уайту те перепуганные крики, что придавали привкус наслаждения его ночным кошмарам. Но это невозможно!
– Я не понимаю, – выдавил он сквозь потрескавшиеся губы. – Что ты делаешь?
Тот же легкий смех, что и десять лет назад. Теперь в нем нет страха. На этот раз сила на ее стороне.
– Наказание должно соответствовать преступлению, ты согласен?
Уайт заметался по столу, отчаянно пытаясь ослабить путы. Потом легчайшее прикосновение чего-то пушистого, словно перышко, прошлось по его груди, и он вновь ощутил отклик.
– Кажется, твои вкусы не изменились, – проговорила она, наклонившись к самому его уху. – Сейчас закончу. И тогда мы сможем «перейти к более приятным делам». Что скажешь?
Уайт узнал свои собственные слова, всплывшие из глубины памяти.
– Что тебе нужно? – воскликнул он. – Все, что захочешь, я…
Слова потонули в его собственном крике: игла пронзила веко, острие царапнуло мембрану, и глаз обожгла боль, когда нить протянулась туда и обратно.
– Ну-ну, – проворковала она, – как ты там говорил? «Не глупи»? Помнишь? И еще – «не поднимай шума»?
Уайт почувствовал, как из-под разорванных окровавленных век текут слезы. Снова рев боли, когда игла прошла через носовую перегородку, и нить начала стягивать ноздри.
Боль в груди, когда нож вспорол ее и лезвие ласково провело по грудной кости, стала облегчением.
Глава 28. Блэкторн-хаус. Фишборнские болота
На мгновение в голове стало совершенно пусто. Потом, постепенно, перед Конни вновь проступили знакомые очертания мастерской – деревянная стойка, серебристые инструменты, стеклянные банки, краска, – и она вздохнула. Здесь, по крайней мере, она чувствовала себя в безопасности.
– Мисс Гиффорд?
Конни обернулась в кресле и увидела Гарри, стоявшего в дверях.
– Можно мне войти?
Она выдохнула.
– Да, входите.
– Какой-то мальчик сказал, что вы послали его за мной, – проговорил Гарри, медленно подходя ближе. – Но если я помешал, то уйду. Если вы предпочитаете, чтобы я ушел, просто скажите.
– Дэйви, – улыбнулась она. – Нет, я рада, что вы здесь. Заходите.
Гарри осторожно шагнул в комнату.
– С вами все хорошо?
Она кивнула.
– Я плохо спала прошлой ночью, как вы понимаете, а потом полицейский… – Она запнулась, вновь ощутив захлестнувшую ее тогда волну паники. – Это было уже слишком.
Она взглянула Гарри в лицо и заметила, что он изо всех сил старается не смотреть на вывернутую наизнанку галку под защитным стеклянным колпаком. С сожалением она поняла, что с галкой, вероятно, уже ничего не выйдет. Слишком долго пролежала.
– Я увидела вас в окно, – сказала она, сжалившись над ним и накидывая тряпку на стекло. – Подумала, что будет лучше, если вы не будете заходить в дом, пока сержант Пенникотт здесь.
– Должно быть, у меня был очень странный вид.
– Если учесть, что вы стояли в зарослях камыша, а не на тропинке, – действительно немного странный.
– Я шел к вам, чтобы убедиться, что вы полностью оправились от вчерашнего испытания. Потом увидел Пенникотта и подумал, что лучше не попадаться ему на глаза…
Конни приподняла брови. Гарри покраснел.
– Дело в том, что как-то, раз или два, я слишком безудержно предался веселью – Рождество и тому подобное, понимаете, – а он очень сурово относится к…
– Он трезвенник. Дэйви мне говорил.
Гарри кивнул.
– Я растерялся от неожиданности, когда увидел, что Пенникотт бродит тут поблизости, рыщет повсюду, и, как бы это сказать… подумал, что, если он меня увидит, может выйти неловко. Потребует объяснений, а я не склонен их давать.
– И тогда вы спрятались, – сказала Конни без обиняков.
Гарри покраснел.
– В общем, да.
– Не слишком удачно.
– Как видно, да.
На мгновение их взгляды встретились. Затем оба заулыбались, на лице Гарри отразилось то же самое выражение, что у Конни, и это преобразило их встревоженные лица. Мгновенное чувство простой дружеской близости. Гарри первым отвел глаза и стал с нескрываемым любопытством разглядывать мастерскую. Конни видела, как меняется выражение его лица, и сама удивилась тому, до чего же ей не хочется портить все это разговором о том, о чем говорил Пенникотт. О том, зачем он пришел в Блэкторн-хаус.
– Какое необычное место, – сказал Гарри.
Конни вздохнула с облегчением, благодарная ему за то, что он тоже не спешит брать быка за рога. Сам того не подозревая, он прошел испытание. Если бы он с ходу принялся расспрашивать ее, она восприняла бы это как признак не вполне честных намерений.
– Это одна из причин, по которым мы купили этот дом. Есть где разместить все, что нам нужно. В саду есть еще заброшенный ле́дник, мы – мы с отцом – сделали там кладовую.
Гарри показал на полку с инструментами.
– А все эти штуки для чего? У некоторых вид довольно зловещий.
Конни поняла, что Гарри тоже хочется как можно дольше не касаться той темы, что в первый раз свела их вместе. И от этого он нравился ей еще больше.
– Не более зловещий, чем у медицинских инструментов, – сказала она, расставляя для него еще одну ловушку. – Вы ведь наверняка видели их не раз?
Гарри посмотрел ей в глаза, но не стал спрашивать, откуда ей известна профессия его отца.
– Он не такой врач, – сказал Гарри и постучал себя по голове. – Исключительно вот этим вот работает. Бумаги, методики, никаких пациентов уже давно. – Гарри указал на щипцы. – А это для чего?
Конни провела его вдоль всей стены, показывая по очереди каждый инструмент. Клещами ломают кости, ножницами перерезают сухожилия и мышцы. Она то и дело поглядывала на его лицо, пытаясь угадать, как он относится к тому, что женщина рассказывает все это в таких подробностях. Вид у него был зачарованный – ни намека на неодобрение или отвращение.
– Таксидермия – это искусство. Оно служит прежде всего красоте. Сохранить красоту, показать красоту, найти способ уловить самую суть птицы или животного.
Гарри кивнул.
– Я художник. То есть я пока еще не этим зарабатываю на жизнь, но скоро буду. И я чувствую то же самое, когда работаю над картиной: это не просто краски на холсте, есть еще то, что лежит за портретом. – Он снял ткань с галкиной стеклянной гробницы. – Но это! Это намного сложнее. Как вам удается не повредить то, что вы пытаетесь сохранить?
Конни была в восторге от того, как он все понимает.
– Самое главное – это острый скальпель. Если лезвие тупое, шкурка порвется и ни на что не будет годна.