– Ваш отец работает только с птицами?
– В основном. В молодости он был одним из лучших таксидермистов в Сассексе.
Гарри взглянул на галку, потом на то, что Конни приготовила для работы: древесные опилки, тарелку с чистящим раствором, горку разорванной на мелкие кусочки ваты, газету и краски.
– Изумительный порядок у него на рабочем столе. Отец одобрил бы. Мой старик – ярый сторонник того, что все вещи должны быть на своих местах.
При упоминании об отце Конни почувствовала, что их разговор омрачился легкой тенью. Рано или поздно придется рассказать ему о Пенникотте – уже сейчас пора бы это сделать, – но Конни так радовала их беседа, что обрывать ее не хотелось. Обычно она не чувствовала одиночества, разве что в такие моменты, как сейчас, напоминавшие ей о том, как редко можно встретить человека, близкого по духу. Еще несколько минут.
– Если экспонаты хранить неправильно, – торопливо заговорила она, – их легко погубить. Черви, моль… Вот почему большинство мастеров, и мой отец тоже, держат свои работы в стеклянных витринах или под колпаками.
Она подошла к книжной полке и провела пальцем по корешкам, однако нужная книга не находилась.
– Я хотела показать вам Библию моего отца, если это звучит не слишком богохульно, но, кажется, ее здесь нет. Это книга миссис Р. Ли. Гиффорд на нее просто молится.
– Автор женщина?
Конни ждала, снова всей душой надеясь, что Гарри возьмет и этот барьер. Даже те мужчины, что считают себя прогрессивно мыслящими, иногда склоняются к предубеждению, что женщинам не пристало писать книги по таксидермии, не говоря уже о том, чтобы самим ей заниматься.
– Как интересно, – только и сказал Гарри.
Конни улыбнулась.
– Хотя ходят слухи, что за миссис Ли писал муж, у моего отца есть свои причины ценить эту книгу: она посвящена тому, как совершенствовались методы изготовления чучел животных и птиц, начиная с Реомюра, который мариновал птиц в спирте, чтобы избежать гниения, и кончая Бекером, который изобрел мышьяковое мыло… – Она остановилась, поняв, что слишком уж вдалась в подробности. – Извините, я вас утомляю.
– Ни в малейшей степени, – сказал Гарри, усаживаясь на рабочий стол. – Как я уже сказал, сам знаю, как это бывает – когда что-то тебя захватывает целиком.
– Так вот, как видите, Гиффорд собрал целую библиотеку. В шекспировских «Ромео и Джульетте» есть упоминание о таксидермии, и какое-то время он держал здесь издание этой пьесы. – Она указала на другую книгу. – А вот рукопись конца семнадцатого века – копия, конечно, – в ней описывается, как голландцы первыми привезли в Европу живые экземпляры и шкурки казуаров и других экзотических птиц. А первое настоящее руководство по таксидермии было опубликовано еще раньше, в середине шестнадцатого века.
Она снова остановилась. Оглянулась и увидела, что Гарри смотрит на нее.
– Что такое? – быстро спросила она.
– Ничего. Просто я подумал – может быть, вам тоже стоит написать книгу. Вы прекрасно в этом разбираетесь и так понятно все объясняете. – Он начертил ее имя печатными буквами в воздухе: – «Мисс Констанция Гиффорд, дочь таксидермиста». Хорошо звучит, согласитесь?
Она покраснела.
– Недурно.
– Вы тоже этим занимаетесь? – спросил он, явно не подозревая, как редко на самом деле можно встретить женщину, работающую в этой области.
– Помогаю отцу время от времени. – Конни посмотрела на Гарри и не увидела в его глазах ничего, кроме искренней заинтересованности. – Он был замечательным учителем. Хотя я называла его таксидермистом, сам он предпочитал старинную терминологию. Чучельник – вот как он сам отрекомендовался бы. Считает, что «таксидермист» звучит слишком претенциозно. Мы еще специально выясняли историю происхождения этого слова, чтобы переубедить его.
– И выяснили?
– Оно происходит от греческого «таксис» – «приводить в порядок», и «дерма» – «кожа».
– Ничего оскорбительного, на мой взгляд.
– Соглашусь с вами, хотя, правду сказать, это ему еще больше не понравилось. Он сказал, что такое определение искажает суть его работы.
Гарри скрестил руки на груди.
– И в чем она?
– Рассказывать истории, – просто ответила Конни.
Гарри кивнул.
– Когда работаю над портретом, я всегда думаю не только о том, что видно на холсте, но и о том, что сделало мою модель такой, какая она есть.
– Совершенно верно, – ответила Конни. – Должно создаваться ощущение, что, если бы птица – галка, сорока, грач, кто угодно – могла говорить, она рассказала бы вам историю своей жизни.
– Вижу, – сказал он тихо, – мы с вами понимаем друг друга.
– Очевидно, да, – согласилась Конни, понимая, что для него подобный разговор – такая же редкость, как и для нее. С минуту между ними царило дружеское молчание. Конни поймала взгляд Гарри.
Он глубоко вздохнул.
– Так вы говорите, что ваш отец не признавал слишком претенциозное, по его мнению, название?
– Он говорит, что «чучельник» – как раз более современное слово, оно не восходит к древности. Чучельник – тот, кто набивает чучела. Все просто.
– Разве имеет значение, как он себя называет? Важен конечный результат, верно?
Конни вспомнила долгие дни в музее, когда туда никто не приходил. Вспомнила горечь осознания, что что-то изменилось. Она видела, как отцовское мастерство, искусство и воображение обращались в прах, пока он сам не превратился в ожесточившегося, отчаявшегося пьяницу. В обломок человека.
– Все имеет значение, – тихо сказала она. – У нас когда-то был небольшой музей. Гиффорд делал прекрасные сцены. Потешки, фольклор, песни. Брал тех птиц, что удавалось найти, тех, которых ему дарили, и создавал истории. Целые витрины с сотнями птиц: «Золушка», «Белоснежка», «Грустная история о малиновке».
Гарри улыбнулся.
– Похоже на музей мистера Поттера в Брамбере.
– Значит, вы слышали о нем, – сказала Конни.
– Мальчишкой я его очень любил. К сожалению, никогда не слышал о музее вашего отца. Почему он забросил его?
Конни помолчала. В первый раз ее так тянуло рассказать что-то о себе. Она взглянула в честное, привлекательное лицо Гарри и решилась.
– Он его забросил, потому что… – Она глубоко вздохнула. – Потому что некоторые из наших картин оказались прямыми копиями экспонатов мистера Поттера. Не все, но довольно много. В то время я была еще слишком мала и не все понимала, но был суд – причем подал иск не мистер Поттер, а мой отец, – и мы проиграли. Гиффорду пришлось продать экспонаты и закрыть музей.
– Мне жаль, – просто сказал Гарри. – Наверняка это было тяжело для него. Потерять все, над чем работал.
Конни вспомнила аукциониста, назначенного судом.
Красный бугристый нос, изо рта несет кислятиной от важности. Он расхаживал по музею, постукивая по полу тросточкой, словно Слепой Пью, раздавал своим людям указания – что вносить в опись имущества. Что можно продать, а что не стоит возни. Не только отцовские картины и витрины, но и все прочее: билетная касса, деревянная вывеска над дверью, все сокровища отца свелись к черным закорючкам в бухгалтерской колонке.
– Это разбило ему сердце. После этого он уже так и не стал прежним.
– Можно вас кое о чем спросить? Надеюсь, вы не сочтете это дерзостью.
– Да.
– Я хотел узнать, почему вы называете его Гиффордом?
Конни застыла. Вопрос был самый естественный, а между тем она не могла припомнить, чтобы кто-нибудь спрашивал ее об этом раньше. Она и сама спрашивала себя, почему имя «Гиффорд» легче слетает с губ и почему сам отец часто откликается на него охотнее.
Гарри взял ее за руку.
– Я хочу сказать – вы говорите то «отец», то «Гиффорд».
– Потому что так его звала Касси.
Эти слова сорвались с губ раньше, чем Конни успела осознать саму мысль.
Глава 29
Конни ощутила прилив нежности, а потом какое-то более темное чувство. Чувство утраты. Горя.
Она высвободила руку из пальцев Гарри.
– Касси – это та, о ком вы только что вспоминали?
У Конни все плыло перед глазами.
– Только что? – переспросила она и услышала эхо собственного голоса в голове.
– Вы сказали – «мы выясняли происхождение слова “таксидермист”», чтобы переубедить Гиффорда. Вы и Касси?
Она встала на ноги и отошла в другой конец комнаты, не в силах усидеть на месте, скрестив руки на груди, словно пыталась удержать все свои эмоции в себе.
Она почувствовала, как Гарри встал рядом с ней.
– Извините, я не хотел совать нос не в свое дело.
– Не в этом дело.
Гарри положил руки ей на плечи. Она почувствовала тепло его ладоней сквозь ткань рубашки, и ее пронзил импульс притяжения. Они стояли так близко друг к другу, что она чувствовала запах его крема для бритья и помады на усах, сладкий аромат табака и нотку масляной краски.
– Так кто такая Касси? – спросил он.
Конни расслышала за этими простыми словами неподдельную заботу и интерес. Она подняла на него глаза и увидела, что он смотрит на нее – по-настоящему смотрит, видя ее такой, какая она есть, с желанием узнать, о чем она думает, узнать ее. В этот миг все, о чем они должны были говорить и не говорили, все, что свело их вместе, словно растаяло. Все стало совершенно неважным в сравнении с этим моментом близости.
– Не знаю, – призналась она.
– Не знаете?
Она покачала головой, не в силах заставить себя говорить. Несколько долгих мгновений они стояли в тишине, связанные всем, чего не знали друг о друге, а затем Конни отошла. Так, словно они пришли к какому-то соглашению, она снова уселась за рабочий стол. Гарри тоже взял себе стул и поставил напротив.
– Мисс Гиффорд… Конни… вы можете мне доверять.
Она взглянула в его встревоженное, ласковое лицо и почувствовала, что это правда.
– Канувшие дни, – сказала она.
– А есть еще паштет? – спросил Дэйви. Он блаженствовал вовсю.
Мэри повернула голову от раковины.