– Ненасытный маленький паршивец, вот ты кто.
Он ухмыльнулся:
– Мальчишка, который растет, вот кто я.
Мэри вытерла руки, прошла в кладовку, взяла банку с мясным паштетом «Шиппам» и поставила на стол рядом с буханкой свежего хлеба на деревянной доске, с кусочком масла на тарелке с узором из ивовых веток. Дэйви потянулся к паштету.
– Я сама, – сказала Мэри, выхватывая у него из рук хлебный нож. – Так я и позволила тебе нагребать как лопатой. У хозяина деньги на кустах не растут.
– Как это не растут – дом-то вон какой шикарный?
– Доедай уже, – сказала она, хлопнув его по шее кухонным полотенцем, – мне дело делать надо. Пока ты здесь, у меня все из рук валится.
Дэйви помог ей донести доставленные продукты от ворот, и она налила ему стакан шенди. Когда рядом никого не было, они с Мэри совсем неплохо ладили. При других Мэри напускала на себя превосходство и говорила с ним резко. Его это не обижало.
– Тебе нравится здесь работать, Мэри?
Мэри подошла к комоду и начала перебирать вещи в ящике.
– А знаешь, нравится. Никто не указывает, что делать.
– Мисс Гиффорд – хорошая хозяйка?
– У нее приятно работать. Ни к чему не придирается, над душой не стоит. Лишь бы дело было сделано. – Она закрыла один ящик и перешла к следующему. – Понимаешь, она все одна да одна – мама тоже считает, что это нехорошо, а мистеру Гиффорду, похоже, и дела нет.
Дэйви мотнул головой в сторону мастерской.
– А это тогда что такое? Гарри этот?
– А это не твое дело, вот что.
Дэйви откусил кусок хлеба, щедро намазанного паштетом.
– Она без дела не сидит. Помогает хозяину. А по правде говоря, еще больше его делает. И еще все что-то пишет и пишет в своем дневнике.
Мэри на мгновение умолкла, вспомнив, что ей так и не удалось найти дневник. В сущности, это было не так уж важно. Когда у мисс Гиффорд кончалась тетрадь, она все равно откладывала ее и заводила новую.
Мэри закрыла второй ящик и перешла к третьему.
– Пару месяцев назад у нас были кое-какие неприятности, – сказала она. – Кто-то швырял камни в окна хозяйской мастерской, стучал в дверь и убегал… Ты, случайно, ничего об этом не знаешь?
– Я?
– Ты, – отрезала Мэри. – Я просто заметила, что ничего такого не было вот уже несколько недель.
– Ну, если честно, то мог и знать, – он постучал себя пальцем по носу. – Все, что я могу сказать: я переговорил кое с кем, и теперь вас больше никто не будет беспокоить.
Мэри ухмыльнулась.
– Значит, ты не такой уж и отпетый мальчишка, как говорят.
– А кто говорит, что я отпетый?
– Половина Фишборна, – поддразнила Мэри, продолжая рыться в ящике.
– Что ты там ищешь?
Мэри закрыла последний ящик и встала.
– Ключ от кладовой, – сказала она. – Пропал куда-то. Хозяйка попросила принести ей запасной, так я и его не могу найти.
– Хочешь, я гляну?
– Ну давай, – сказала она, отступая назад. – Может, и лучше свежими глазами взглянуть. Он большой такой, серебристый. Я так думаю, его сорока стащила. В последние дни они так и снуют вокруг дома.
– Канувшие дни, – повторила Конни. – По крайней мере, я про себя их так называю.
Она сделала паузу, чтобы собраться с мыслями, вдруг поняв, что до сих пор никогда и никому не рассказывала эту историю. Да и кому ей было рассказывать?
– В детстве со мной произошел несчастный случай. Весной 1902 года. Мне было двенадцать лет. Отец допоздна работал в музее, заканчивал последние дела перед отъездом. Теперь-то я знаю, что музей был уже продан. А тогда не знала. Я проснулась ночью, испугалась и пошла искать отца. В темноте упала с лестницы и ударилась головой. Я осталась жива только благодаря счастливой случайности: у больного из соседнего дома как раз был доктор, и он мне помог. Мой отец так никогда и не узнал, как его звали.
Гарри нахмурился.
– Я помню, что долго пролежала в постели. Много месяцев. Слышала, как взрослые говорят обо мне: они не знали, что я все слышу. Никто не надеялся, что я выздоровею.
– А кто за вами ухаживал? Ваша мама?
– Нет, она умерла, когда я родилась. Я ее никогда не знала. Наверное, у меня была сиделка. Какая-то добрая женщина.
– А эта Касси? Может, это она и была?
– Эта женщина была старше, – сказала Конни. – Не помню, чтобы я чего-то боялась. Была какая-то отстраненность, что ли. Я помню ощущение доброты и заботы, а больше ничего не могу вспомнить.
– А что же ваш отец?
– Он был рядом, но не рядом, если вы понимаете, о чем я. – Она глубоко вздохнула. – Со временем я выздоровела. Что-то около года – и я снова встала на ноги. Физически все было в порядке, но я потеряла память. Все, что было со мной в первые двенадцать лет жизни, пропало, стерлось начисто. Никаких воспоминаний о людях или местах, о том, как я была маленькой. Ничего. Единственный, кого я помнила, это Гиффорд.
– А Касси?
– Нет, даже ее забыла. Только недавно начала вспоминать. Как будто в голове у меня роятся призраки. Люди, которых я знаю. Они там, внутри, но я не могу ни увидеть их, ни вспомнить.
– А что говорит ваш отец?
– Он не хочет об этом говорить. Рассказал только о самом несчастном случае. Мои вопросы его расстраивают. Он так и не оправился после потери музея, потери всего, ради чего так усердно работал, хоть сам и утверждал, что продал его только потому, что не мог вынести постоянного напоминания о том, как едва не потерял меня.
– Но теперь вы знаете, что это неправда?
Конни кивнула.
– Позже я поняла, что в рассказах моего отца – а это официальная версия, насколько я понимаю, – многое не сходится. Они вроде бы и правдоподобные, и в то же время какие-то безликие.
Она вздохнула.
– Когда мне было восемнадцать, я, не сказав Гиффорду, поехала в Лиминстер, где раньше был музей – посмотреть, не удастся ли мне там оживить свою память.
Гарри подался вперед:
– И?..
– Наш старый дом и пристройка пропали, сгорели при пожаре.
– Поджог?
– Не знаю. Я не смогла найти никого, кто помнил нас: маленькую девочку с отцом, которые там жили. А потом, два года назад, я узнала, что мой отец был объявлен банкротом в марте 1902 года – за несколько недель до несчастного случая. Вот тут я поняла, что объяснение Гиффорда по поводу продажи музея было неправдой – или в лучшем случае полуправдой, – и начала задумываться, сколько еще из того, что он мне говорил, было ложью и… и почему он до сих пор отказывается говорить о прошлом.
Гарри поднял руку и нежно коснулся ее щеки. Конни на долю секунды почувствовала, что у нее остановилось сердце.
– Неужели совсем не у кого спросить? О Касси, я имею в виду?
– Кого же я могу спросить? У нас нет знакомых с тех времен.
По крайней мере, так она думала. После того, что рассказал Пенникотт, стало ясно, что это тоже может оказаться неправдой.
– И вы ничего не помните до несчастного случая, совсем ничего? – спросил Гарри.
– Все эти годы – ничего. Только впечатления, память об эмоциях, но не о событиях и людях. Я страдала – и до сих пор иногда страдаю – petit mal, временными помутнениями рассудка, когда на короткое время перестаю воспринимать то, что вокруг. Самое странное, что, когда эти приступы стали реже, я начала кое-что вспоминать яснее. Что-то такое, о чем раньше не думала, моментальные снимки из моей жизни. Не вся картина, только проблески.
– Ну так это же хорошо, верно?
Конни вспомнила, какой ужас охватывал ее при каждом из этих воспоминаний. Тянущая боль в низу живота, страх, что в ее туманных воспоминаниях скрывается какая-то мрачная тайна.
– Я не уверена. – Она встретилась с ним взглядом. – Я думаю, что тогда произошло что-то еще – не только несчастный случай со мной, а нечто другое. И последствия этого другого сейчас вернулись и преследуют нас.
– Нас?..
– Нас с отцом, Касси, где бы она ни была сейчас, и…
Конни запнулась. Разговор наконец сам собой перешел на тему, которой она пыталась избегать. Больше нельзя было откладывать рассказ о разговоре с сержантом Пенникоттом.
– И вас, Гарри.
– Меня?
Конни кивнула.
– Вас и вашего отца. Вот почему сюда приходил сержант Пенникотт.
Глава 30
Гарри молча выслушал рассказ Конни о человеке, следившем за домом, которого видел Дэйви, о странной записке, которую передала ей миссис Кристи; о том, что Веру, по ее мнению, убили, и о том, как она узнала пальто, которое видела сначала на женщине, стоявшей возле Блэкторн-хаус, а затем, через неделю, на кладбище Фишборнской церкви в канун Святого Марка.
– Я так и знал, что нельзя оставлять вас здесь одну, – сказал Гарри, злясь на себя.
– Я не оставила вам выбора, – сказала Конни, улыбаясь.
– Да, пожалуй, не оставили. Я думал, чем-то обидел вас, раз вы меня так внезапно выгнали.
– Нисколько.
– Однако это странно, – сказал Гарри через мгновение. – Мой старик тоже уходил в тот вечер. Вернулся за полночь, промокший насквозь. И прямиком в свой кабинет.
Конни нахмурилась.
– Почему вы так уверены, что это был тот самый вечер?
– Двадцать четвертое апреля – день моего рождения, поэтому я ждал его дома к ужину, чтобы отметить это событие. Он придает большое значение таким вещам.
– Он крупный мужчина? В плечах широкий?
– Не особенно, а что?
– В ту ночь там было несколько джентльменов. Они выделялись среди местных деревенских жителей.
– А женщины там тоже были?
– Несколько.
Гарри задумался.
– Как вы думаете, та женщина, что следила за вашим домом, – это была Вера?
– Вначале я так и решила, но нет. Думаю, что это два разных человека. Первая женщина была высокая, стройная, элегантная. Пальто сидело на ней безупречно. А Вера была поменьше ростом и коренастее. Кроме того, когда колокола перестали звонить, из церкви вылетела стая певчих птиц, а…
– Вера была известна тем, что кормила птиц – это было единственное, что люди знали о ней, поэтому вполне логично предположить, что она в этом участвовала.