Теперь она знала, кого оплакивала, – Касси.
Как это жестоко – вспомнить наконец через столько лет. Вспомнить только для того, чтобы понять, как много она потеряла.
Касси мертва. Убита на глазах у Конни. Уже десять лет как мертва.
– Ты здесь?
Она резко вздрогнула от громкого голоса Гиффорда, раздавшегося в спальне. Штормовой ветер за окном набирал силу. С треском ударял в стены домов, свистел вокруг, дребезжал оконными стеклами. Конни сразу же подошла к отцу.
– Это я, Гиффорд, – тихо сказала она. – Всего лишь я.
Его мутные глаза скользнули по залитой лунным светом комнате, а затем остановились на Конни. К ужасу своему, она увидела у него на лице слезы.
– Ты цела, – выдохнул он. – Ты хорошая девочка, Конни. Хорошая. Ты присмотришь за своим бедным старым отцом. Ты никогда меня не бросала.
Конни хотелось еще немного задержаться в прошлом. Побыть с Касси. Вспомнить побольше об их жизни вместе и не сдаваться горю. Но, как и много раз до того, она заперла свои личные чувства на замок, чтобы они не мешали заботиться об отце.
– Ты помнишь, что произошло? Ты зашел в кладовую что-то поискать и, наверное, упал? Ударился головой? Ты помнишь?
– Доказательства, – сказал он, постукивая себя по носу. – Имена, улики. Я сдержал слово, девочка. Я ничего не сказал.
– Клуб врановых. Так, да? Ты сделал витрину. Красиво, я видела. Ты за этим и ходил в кладовую?
Но Гиффорд уже погрузился в свои мысли и не слышал ее. Замотал головой.
– В конце концов, это ничего не изменило. Она мертва. Все зря; она все равно умерла. – Он вдруг поднял голову и посмотрел ей в глаза. – Касси мертва, понимаешь?
Она кивнула. Они скорбели вместе, признав наконец ту утрату, что отдалила их друг от друга на десять лет.
– Я знаю, теперь вспомнила. Я помню ее.
– Все эти годы… – Он покачал головой из стороны в сторону. – Все эти годы я держал слово. Ничего не говорил. Пытался сделать лучше для нее. А теперь? – Он пожал плечами, руки у него безжизненно повисли. – Умерла. Мне даже о похоронах не сказали. Почему так? Разве я не имею права знать, когда ее опустят в могилу?
Мэри вдруг проснулась и резко выпрямилась на жестком деревянном стуле. Дэйви тоже зашевелился. Не говоря ни слова, Конни жестом велела им обоим выйти. Обеспокоенная Мэри притянула мальчика к себе и увела из комнаты.
Конни положила руку на плечо Гиффорда.
– Не растравляй себя.
– Мне показалось, я видел ее. На кладбище. Волосы, синее пальто – я думал, это она. – Он глубоко вздохнул. – Призрак.
Он вдруг взвыл, и от этого звука, полного боли, Конни пробрало холодом до костей.
– Это был не призрак, – попыталась объяснить она. – Это была живая женщина – Вера Баркер, она была похожа на Касси. По крайней мере, мне так кажется.
– Призрак, – повторил Гиффорд. – Я знал, что этого не может быть. Они мне сказали. Написали. Уже неделю как умерла.
– Касси умерла давно, отец, – сказала Конни так мягко, как только могла.
– В апреле, вот когда. Мы как раз только-только подготовились. Дождались подходящего момента. – И вновь посреди своего бессвязного бормотания он вдруг посмотрел Конни в глаза ясным взглядом. – Грипп – так было сказано в письме. Почему мне не говорят, когда ее будут хоронить? У меня есть право, верно ведь, Конни? Я имею право знать.
Она видела: Гиффорд вот-вот доведет себя до такого состояния, что до него уже будет не достучаться, что бы она ни говорила и ни делала.
– Конечно, ты имеешь право, – сказала она, пытаясь вникнуть в суть его путаных речей. – Я им скажу.
Он кивнул.
– Скажи, скажи. Я столько лет ждал. Оплачивал счета. В лечебнице должны сказать мне. У меня есть право.
Конни похолодела.
– В лечебнице Грейлингуэлл?
Гиффорд вдруг расхохотался, а потом приложил палец к губам и прошептал: «тсс!»
– Мы держали это в секрете, – сказал он, наклоняясь к Конни. – Они должны были так думать, для ее безопасности. Все оставалось между нами. – Он приложил палец к губам Конни. – Даже Дженни не знала.
– Дженни?
Но глаза у него были мутные, непонимающие. Короткий проблеск осмысленности, прояснения сознания угас. Гиффорд положил худую руку на плечо Конни.
– И тебя тоже нужно было уберечь.
Глава 39. Норт-стрит. Чичестер
Четыре часа.
Дождь барабанил по крышам домов на Норт-стрит, рикошетом отскакивал от красной черепицы и серого сланца, отмывал все начисто. Паллантс и Малый Лондон, Лайон-стрит и Чапел-стрит.
Гарри не мог уснуть. Несколько часов подряд, с тех пор как вернулся домой, он расхаживал взад-вперед, прислушиваясь, не раздастся ли звук отцовского ключа в замке. Думал, где же он, жив ли, здоров ли и что может принести завтрашний день. Один вид лица Льюиса, словно беспомощно стекшего вниз, когда дворецкий вернулся и увидел, что Гарри один, способен был разорвать сердце. Дворецкий ничего не слышал, никого не видел. Единственное, что произошло за этот день, – принесли записку для доктора Вулстона лично.
Гарри закурил еще одну сигарету и позволил себе вернуться мыслями к Конни. Уезжать от нее было ужасно тяжело, а остаться никак нельзя. Его присутствие в доме ночью наверняка не осталось бы незамеченным.
Потом пришлось еще выдержать натянутый разговор с Кроутером, пока они быстро катили по размокшей тропинке к Милл-лейн, и все мысли Гарри были заняты только одним: что с отцом? Это тоже далось ему нелегко. Конечно, Кроутер – человек порядочный, и очень великодушно с его стороны было отвезти Гарри в Чичестер в собственном экипаже, и все-таки было в нем что-то, наводившее на мысль, что этот человек всегда только наблюдает со стороны, а не участвует в происходящем.
Гарри вновь тупо уставился на холст. Затем, не в силах больше видеть свидетельство своего провала, подошел к мольберту и перевернул картину лицом к стене. Утром примется за что-нибудь новое.
Он покачал головой.
Нет, не завтра. Сегодня! Уже сегодня они с Конни должны встретиться и обменяться добытой информацией. Гарри сказать нечего, но у нее, возможно, что-нибудь да есть. А он поговорит с Пирсом. Спросит, какого черта тому понадобилось разговаривать с Пенникоттом.
А потом, если от отца – и от отца Конни – по-прежнему не будет никаких известий, они сами отправятся к Пенникотту. Выложат ему все и попросят о помощи. Ни он, ни Конни не хотели связываться с полицией, но с каждым часом узел ледяного ужаса в животе у Гарри затягивался все туже.
Гарри посмотрел на дождь, струящийся по оконному стеклу, и услышал вдали первые раскаты грома. Ему подумалось о том, что сейчас делает Конни. Спит? Или не может уснуть и мучается тревогой, как и он?
Приедет ли она? Или в сером свете дня передумает? Может быть, она сочла его опасения нелепыми? Таких происшествий просто не бывает в таких местах, как Чичестер. Это абсурд, все это – абсурд. Или было бы абсурдом, если бы не непреложный факт: двое мужчин пропали без вести, а молодая женщина погибла. Убита, если Конни не ошибается.
Гарри налил себе стакан на ночь. Колокола собора пробили четверть часа. И вдруг Гарри понял, что нужно делать. Есть только один способ заполнить часы до приезда Конни в десять утра.
Он нашел чистый холст размером примерно десять на восемь дюймов, а старый швырнул на кресло. Не тратя времени даже на то, чтобы надеть рабочий халат, достал из банки кисть, обтер ее о тряпку и приготовил палитру. Ему не нужен был эскиз, не нужно было, чтобы она сама сидела перед ним. Мысленным взором он видел каждый дюйм, каждый оттенок ее изменчивого лица, ее манеру держать голову. Он закрыл глаза, вспоминая, как она хмурит брови, когда задумывается, вспоминая цвет ее волос, оттенок кожи.
Когда изображение стало четким, он открыл глаза и принялся рисовать.
Мало-помалу черты Конни начали проступать на холсте. Вскоре она уже смотрела на него прямо с картины, бережно держа в руках галку.
Он [Бекер] вскрывал птицу обычным способом, то есть посередине брюшка, с легкостью вынимал тушку через это отверстие, не отрезая конечностей, затем удалял мясо с помощью скальпеля, приняв меры предосторожности, чтобы не повредить связки. Затем он смазывал шкурку и вставлял на место скелет, тщательно расправив перья с каждой стороны. Протыкал голову железной проволокой, на которой делал колечко на расстоянии почти трети от ее длины; короткий конец проволоки проходил в крестец таким образом, чтобы концы проволоки соединились, пройдя сквозь колечко. Он загибал эти концы внутрь и прикреплял ниткой к крючку в центре позвоночного столба. Он набивал шкурку льном или рубленой ватой, зашивал птицу, ставил ее на ноги или на деревянную подставку и придавал ей нужное положение, что не составляло трудности, поскольку птица, набитая таким образом, могла принять только естественную позу.
Он оказался самой трудной задачей.
Такой крупный мужчина, громоздкий. Я понимала, что единственный способ – заставить его прийти ко мне по собственной воле. Это было несложно устроить. Записка была столь недвусмысленной, что ее невозможно было неверно истолковать. Перед таким приглашением он устоять не мог.
Я убила его сама. Мне помогли только купить свечи и портьеры. Настойку было нетрудно приготовить по Птахиному рецепту. Она знала все растения, все экстракты и дала мне все, что могло понадобиться. Я ждала, когда она вернется, – теперь я знаю, что она мертва. Не знаю, кто из них это сделал, но знаю, что они убили ее. Вера была простой и добросердечной, когда-то она помогала за мной ухаживать. А потом я ухаживала за ней.
Ее смерть на моей совести.
Я вслушиваюсь в ожидании шагов мужских ботинок на дорожке, стука мужских кулаков в дверь. Думаю, мне уже недолго осталось жить. Я чувствую, как они кружат вокруг меня, будто чайки в небе, раз за разом суж