— Ни то, ни другое не очень-то радостно, — сказал Акива.
— Согласна. Нам нужен миф повеселее. Давай создадим еще один.
Их переплетенные тела лежали поверх на одежде, которую они бросили на покрытый росой мох у берега ручейка, журчащего позади храма Эллай. Обе луны заползли за верхушки деревьев, а роща погрузилась в тишину, потому как траурники закрыли свои белые бутоны на ночь. Уже скоро Мадригал придется уйти, но они оба гнали эту мысль как можно дальше, как будто могли остановить рассвет.
— Однажды давным-давно… — сказал Акива, но осекся, когда его губы нашли шею Мадригал. — Ммм, сахар. Я-то думал, что уже всю тебя распробовал. Теперь мне придется дважды везде проверить.
Мадригал начала, смеясь, извиваться.
— Нет, нет, щекотно же!
Но Акива не остановился и на самом деле ей было не так щекотно, как казалось, а вскоре Мадригал и вовсе перестала протестовать.
Прошло какое-то время прежде чем они снова вернулись к созданию своей новой легенды.
— Однажды, давным-давно, — пробормотала позже Мадригал, положив свое лицо Акиве на грудь, так что её левый рог находился рядом с линией его лица, и, наклонившись, он мог достать до его кончика своим лбом. — Был создан мир, и он был прекрасен, полон птиц, полосатых существ и всяких других чудесных разностей, например, медовых лилий, падающих звезд и куниц…
— Куниц?
— Помолчи. И этот мир уже был полон света и тени, поэтому ему не нужны были никакие пришлые светила, чтобы спасать его. Ему не нужны были кровоточащее солнце и плачущие луны, и, что самое важное, этот мир не ведал войны, ужасной и отвратительной, через которую не должен проходить ни один мир. Здесь были земля и вода, воздух и пламя, все четыре элемента, за исключением одного. Любви.
Глаза Акивы были закрыты. Он слушал и улыбался, гладя мягкий пух коротких волос Мадригал между её рогов.
— И этот рай был похож на шкатулку с драгоценностями, только без драгоценностей. Этот мир жил своей жизнью, изо дня в день, встречая розовые рассветы, наполненный звуками обитающих в нем существ и необычными ароматами, и поджидал влюбленных, которые сумели бы найти его и наполнить его своей радостью и счастьем. — Пауза. — Конец.
— Конец? — Акива открыл глаза. — Что значит конец?
— История на этом не кончается. Тот мир всё еще ждет нас, — ответила она, потеревшись своей щекой о золотую кожу его груди.
— Ты знаешь, как найти этот мир? Давай уйдем отсюда до восхода солнца. — Грустно сказал Акива.
Солнце. Оно стало напоминанием о реальном мире, заставившим Мадригал промолчать в ответ, показавшись из-за плеча Акивы, покрытого шрамами — свидетельством их первой встречи в Баллфинче. Она подумала о том, что могла тогда оставить его истекающим кровью, или, того хуже, добить его, но что-то неотвратимое заставило ее не делать этого, и теперь они здесь, вместе. И мысль о том, что придется разомкнуть объятья, одеться, покинуть его, вызывала такое сопротивление внутри нее, что становилось почти физически больно.
А еще был страх от того, что могло произойти в Лораменди после ее исчезновения. Видение Тьяго, свирепого в своей ярости, ворвалось в ее счастливое блаженство, но она тут же отодвинула его в глубь своего сознания.
Однако отодвинуть восход солнца Мадригал была не в силах.
— Мне пора. — Печальным голосом произнесла она.
— Я знаю. — Сказал Акива.
Мадригал подняла глаза и увидела, что его отчаяние было таким же, как и ее собственное. Он не стал спрашивать "Что нам делать?". И она тоже не спросила. Позднее они будут говорить об этом, но в свою первую ночь Акива и Мадригал еще стеснялись своего будущего и, после того, что открыли друг о друге, любя, стеснялись друг друга.
Мадригал потянулась к амулету на своей шее.
— Знаешь, что это? — Спросила она, развязывая шнурок, на котором он висел.
— Кость?
— Да. Это птичья косточка желаний. Зажми ее пальцем вокруг основания, вот так, загадай желание и мы вместе потянем за нее. Тот, кто ухватит большую часть, получит свое желание.
— Волшебство? — спросил, поднимаясь Акива. — Откуда взялась эта птичка, косточка которой способна творить волшебство?
— О, это не волшебство. В действительности желания не исполняется.
— Тогда для чего она нужна?
Она пожала плечами.
— Надежда. Надежда может быть мощной силой. Хоть в этом нет никакого определенного волшебства, но, когда знаешь, о чем мечтаешь больше всего и держишь это в себе, словно луч света, желаемое может произойти, почти как волшебство.
— И чего же больше всего хочешь ты?
— Тебе нельзя этого знать. Давай же, загадай со мной.
Она подняла косточку.
С ее стороны было прихотью и даже своего рода дерзостью повесить косточку на шнурок. Ей тогда исполнилось четырнадцать, и уже четыре года она была на службе у Бримстоуна, параллельно принимая участие в военной подготовке и чувствуя себе полной сил. Как-то в полдень она пришла в магазин, где Твига как раз начищал недавно отчеканенные лакнавы, и, воспользовавшись моментом, начала выпрашивать себе один.
Бримстоун еще не поведал ей о жестоких последствиях магии и оплате болью за нее, поэтому Мадригал относилась к желаниям как к развлечению. Когда он отказал ей — как делал всегда, если не считать скаппы, для создания которых хватало боли от одного щипка, — она устроила драматическое проливание слез в углу. Сейчас она не могла ни вспомнить, ни представить, что за такое важное желание могло быть у четырнадцатилетней особы, но очень хорошо помнила, как Исса извлекла косточку из остатков ужина (это был дикий гусь под соусом) и успокоила ее рассказом об этом предмете.
Исса знала целую уйму историй о людях, и именно благодаря ей Мадригал стала очаровываться человеческой расой и их миром. Бросая вызов Бримстоуну, она взяла косточку и закатила целое шоу, загадывая на ней желание.
— И это все, — спросил Бримстоун, когда он услышал, какое незначительное желание послужило причиной ее капризного поведения. — И ты бы потратила желание на такое?
Она с Иссой уже готовы были разломать косточку между собой, но остановились.
— Ты же не глупа, Мадригал, — сказал Бримстоун, — если чего-то хочешь — стремись к этому. Надежда обладает большой силой. Не разменивай ее на глупости.
— Отлично, — сказала она, зажимая косточку руке, — я сохраню ее до тех пор, пока моя надежда не будет соответствовать вашим высоким ожиданиям.
Мадригал повесила косточку на шнурок. В течение нескольких последующих недель она демонстративно высказывала вслух самые нелепые пожелание, притворяясь, что всерьез их обдумывает.
— Я хочу облизывать свои ноги, как бабочка.
— Я желаю, чтобы скорпионовые мыши могли говорить. Готова поспорить, они наилучшие сплетники.
— Я желаю, чтобы мои волосы стали синими.
Но косточку не ломала. То, что началось как детская забава, перешло в нечто иное. Недели становились месяцами, и чем больше проходило времени, тем более важной ей казалась эта косточка. Желание (надежда) на которое она будет потрачена, должно быть действительно стоящим, считала она.
И вот, в траурной роще с Акивой, это желание появилось.
Она сформировала желание в своем уме, глядя ему в глаза, и потянула. Косточка разломалась точно посередине, и кусочки, если их примерить один к другому, оказались бы точно одинаковой длины.
— Ой, я не знаю, что это означает. Возможно, это означает, что оба наших желания исполняться.
— Возможно, это означает, что мы загадали одно и тоже.
Мадригал нравилось думать, что так оно и было. Впервые ее желание было простым, сфокусированным и страстным: увидеть его вновь. Вера в это была единственным способом, чтобы заставить себя уйти.
Они поднялись с измятых одежд. Мадригал втиснулась в свое темно-синее платье, как змея, которая обратно натягивает сброшенную кожу. Они вошли в храм и испили воды из святого источника, бьющего прямо из-под земли. Она плеснула водой себе в лицо, отдавая тихую дань Эллай, чтобы та защитила их секрет, и поклялась принести свечи, когда снова придет сюда.
Потому что, конечно, она снова придет.
Прощание походило на сцену из драмы, преисполненное физической невозможностью расстаться (улететь и оставить здесь Акиву), в которую она никогда бы не поверила, до сегодняшней ночи. Она то и дело пыталась улететь, а потом возвращалась за последним поцелуем. Её губы, не привыкшие к подобному, уже саднили, и она представляла, как они раскраснелись и опухли, выставляя на показ, как она провела ночь.
Наконец она пустилась в обратный путь. Во время полета маска, подвязанная за одну из длинных лент, болталась на ветру сбоку, похожая на птичку, решившую составить ей компанию. Рассвет уже коснулся земли, и освещал весь её обратный путь домой в Лораменди.
После празднования город утопал в тишине, дымке и запахе гари, оставшихся от фейерверков. Она пробралась к тайному входу в подземный собор. Его ворота были заперты Бримстоуновой магией и открывались на звук её голоса. Там не было никакой охраны, и, никем не замеченная, она вошла внутрь.
Всё было просто.
В тот первый день она была очень нерешительна и вела себя очень осторожно, не зная, что произошло в её отсутствие, или какой силы гнев на неё обрушится. Но судьба была неисповедима и плела узоры, как ей заблагорассудится. В то утро с побережья Миней прибыл шпион с вестями о передвижениях серафимовых галлеонов, поэтому Тьяго отбыл из Лораменди почти одновременно с возвращением в город Мадригал.
Чиро спросила, где Мадригал была, на что та выдала какое-то неопределенное вранье, и с этих пор отношение сестры к ней изменилось. Мадригал не раз обращала внимание на то, что сестра как-то странно на неё смотрит, и как только они встречались взглядами, Чиро тут же отворачивалась, делая вид, что чем-то занята и вовсе сейчас не таращилась. Они стали видеться реже — и потому, что Мадригал ускользала в свой новый тайный мир, и отчасти потому, что Бримстоун сейчас очень нуждался в её помощи, таким образом она была освобождена от остальных своих обязанностей. Её батальон не был мобилизован в ответ на передвижения войск серафимов, и она подумала, что, по иронии судьбы, ей стоит быть благодарной за это Тьяго. Она знала, что он продолжает держать её подальше от любой потенциальной опасности, что позволит обеспечить её "чистоту", пока он на ней не женился. Должно быть, он не успел до отъезда отменить свой приказ.