Смартфон. Муж, который никогда не расставался с сотовым (и ясно, почему), видимо, каким-то чудом забыл его в кармане купального халата.
А завибрировал аппарат, потому что пришло сообщение.
– С тобой все хорошо? Я сейчас дверь выломаю! – надрывался Степан.
– Все в порядке, – деревянным голосом ответила Светлана, держа в руке телефон мужа.
Она никогда не унижалась до обысков, но сейчас сложилось ощущение, что все случилось не напрасно. Эта жуткая женщина, плачущая, жалующаяся в темноте, ее появление в ванной – именно в эти секунды!
Сообщение было из банка. Перед Степаном извинялись, что денежный перевод, отправленный вчера днем, был обработан и перечислен в эти минуты. Внушительный такой перевод. С несколькими нулями после цифры пять.
После размолвки, в качестве извинения, Степан демонстративно убрал пароль с телефона в знак того, что теперь он ничего не скрывает, жена может ему полностью довериться. Благодаря этому Светлане удалось предпринять еще пару несложных шагов, чтобы узнать, кому муж перечислил деньги. Перевод Ирине Т. сопровождался комментарием: «Прости, я не рядом, котенок. Ты знаешь, так надо. Но это временно, обещаю. Надеюсь, небольшой подарок компенсирует мое отсутствие».
– Света, выходи! Я переживаю!
Зажав телефон в руке, она шагнула к двери и распахнула ее. Неотвратимость принятого решения успокоила ее, и, встретив взгляд лживых глаз, Светлана поняла, что не чувствует ничего. Только ледяное безразличие.
Она швырнула мужу телефон и прошла мимо него в спальню – собирать вещи.
Примерно два часа спустя она стояла на остановке, ждала автобус, который должен был отвести ее в город. Степан метался, кричал, уговаривал, упрекал в том, что она шпионит за ним, снова уговаривал повременить, но она не слушала, не воспринимала. Он остался в «Раю», на горе, она отказалась садиться в его машину, ушла пешком.
На остановке стояла знакомая старушка – та самая, у которой она вчера купила семечки.
– Что это ты с утра пораньше, милая? – спросила женщина. – На такой богатой машине прикатила, а теперь одна?
Злорадства в голосе не было, только участие.
– Случилось чего?
– Случилось, – вздохнула Света. А потом добавила: – Я привидение увидела. Женщину обгоревшую.
Старуха внимательно поглядела на Свету.
– Вы домик «Ностальгия» снимали, что ли?
Света согласно кивнула.
– Да, а что?
– Сгорел он три года назад. Женщина погибла. С мужем была. Он выжил, она – нет. Он все рыдал, волосы на себе рвал – дескать, не переживу, горе какое! А потом выяснилось, он опоил ее чем-то, устроил пожар. Полюбовницу себе нашел, вот жена и не нужна стала. – Старуха вздохнула. – Видишь, как оно бывает.
Светлана молчала, потрясенная услышанным.
– И газеты писали. А потом ничего, забылось. Дом заново отстроили. Люди стали приезжать, вы вот приехали.
– Приехали, – тихим эхом откликнулась Света. – И слава богу.
Пришел автобус, забрал с остановки и ее, и словоохотливую старушку. Светлана сидела возле окна и думала, что нужно узнать, как звали погибшую в том доме женщину, сходить в церковь, помолиться за нее. И на кладбище сходить, цветов принести.
Поблагодарить.
Шмелевы
Полицейскому, Валентину Петровичу Мамаеву, было жаль сидящего перед ним человека. Бывают такие бедолаги – вроде и неплохой, незлой, а жизнь какая-то нескладная.
В райцентре Кораблево все друг друга знали – если не лично, то в лицо уж точно. Сеня – Арсений Кузнецов – был не то чтобы постоянно на виду, но личностью считался известной. Покойные родители его были школьными учителями, а сам он, как пишут в книгах, пошел по кривой дорожке.
После школы отучился в техникуме, отслужил в армии, но устроить свою жизнь не смог: женился – развелся, вместо работы – случайные заработки, а потом и вовсе была та история, благодаря которой Сеня прославился на все Кораблево. Чудом в тюрьму не сел, отделался условным сроком. Мать с отцом тихо ушли один за другим в мир иной, Сеня остался в родительском доме, который с каждым годом все больше ветшал, оседал, чернел от старости и невзгод. Как и его оставшийся в одиночестве хозяин.
– Что же мне с тобой делать-то? А, Сеня? – вздохнул Валентин Петрович. – Чего ты учудил опять?
– Что положено, то и делайте, – ответил Кузнецов, не поднимая головы. – Надо, так и отвечу за все. Только я рад, что мне удалось испортить эту… Эту гадость. Больше уж ее никто не увидит!
– Рад он! Чему ты рад, интересно? Картину, можно сказать, жемчужину местного музея испортил, краской измалевал – и рад? Знаешь, каким это словом называется? Вандализм! Это, Сеня, статья, между прочим!
Сеня поднял на Валентина Петровича несчастные глаза. А ведь мы ровесники, мелькнула у того мысль. Но Сене как будто лет семьдесят, не меньше. Глаза у него, кстати, удивительной голубизны и яркости. Прямо как нарисованные. Мысль эта снова вернула полицейского к злосчастной картине.
– Скажи мне, Сеня, чего ты к нашему музею такой неравнодушный? Второе твое… не преступление, конечно, но… И опять в музее!
Кораблево – это хоть и не слишком большое поселение, но все же есть тут не только школа, почта, отделение банка, магазины, Дом культуры, церковь и парикмахерская. Еще имеется краеведческий музей. Есть там зал о том, кто населял эти края в давние времена, какие обитают-растут животные-растения, есть зал про революцию и Великую Отечественную, про выдающихся людей, которые родом из этих мест. Коллекция не очень богатая, но уж какая есть. А недавно, благодаря Сене, стала еще на один экспонат меньше.
– Как медом тебе там помазано! – Полицейский сердито отбросил ручку. – Какого лешего ты опять туда полез?
– Вы правда хотите знать? – неожиданно спросил Сеня.
Валентин Петрович не слишком уверенно кивнул. Вряд ли Сеня что-то интересное или важное в свое оправдание скажет, но мало ли.
– Все равно ведь не поверите.
– А ты попробуй.
Дальше Сеня рассказал свою историю, и, когда закончил, Валентин Петрович подумал, что в жизни не слыхал ничего более жуткого. Да, именно жуткого! А еще он по-новому взглянул на сидящего перед ним человека.
Ведь если все рассказанное – правда, то, выходит, никакой он не хулиган, не дурачок блаженный. Сеня Кузнецов, возможно, не одну жизнь спас. А по закону, получается, должен за это ответить?..
– Чтобы все рассказать, как положено, чтобы понятно было, что к чему, придется немножко во времени назад отступить, – такими словами начал Сеня свое повествование. – Краеведческий музей находится в здании бывшей усадьбы Шмелевых. До революции все окрестные земли принадлежали этим самым Шмелевым. Поля, луга, рыболовецкое хозяйство, пасека была огромная. А про шмелевский мед, кстати сказать, и в столице знали. Мать рассказывала, что были Шмелевы чрезвычайно жестокими.
Валентин Петрович вспомнил, что мать Сени работала учительницей истории. Хорошая женщина, ученики ее любили; никогда на детей не кричала, очень доступно и интересно подавала материал на уроках.
– Была такая помещица – Дарья Салтыкова, все ее знают, Салтычиху. Про Шмелевых не столь широкая слава шла, но по жестокости ни в чем они окаянной Салтычихе не уступали, а может, и превосходили. Пока крепостное право не отменили, лютовали Шмелевы безо всякой совести, но и потом, хоть и поутихли, а все равно… То и дело пропадали в этих краях дети и молодые девушки. Никаких обвинений Шмелевым не предъявляли, доказательств тоже не имелось, но все местные догадывались, чьих рук дело. Работать к ним только от безысходности шли, таких жестоких хозяев было еще поискать. Все решила революция. К ее началу семья Шмелевых насчитывала четырех человек: отец, глава семейства, жена его, маленькая дочка десяти лет и мать папаши. Люди говорили, что старуха – натуральная колдунья, кого хочешь со свету сжить может. У отца любимая забава была – стегать людей кнутом на конюшне. Маменька особенно люто красивых девушек ненавидела, измывалась всяко над теми, кто возразить ей не мог, а девчонка тоже зверенышем росла: любила животных мучить, глаза им выкалывать, живьем в землю зарывать. Словом, не люди были, а… Неудивительно, что, как только революция случилась, народ с ними сразу расправился. Не успели они за границу удрать, как планировали, всех порешили. Долго Шмелевы издевались над людьми, долго те терпели, но уж как появилась возможность отомстить, рассчитаться, за все негодяи ответили.
– И девочку убили? – спросил полицейский.
– И девочку, – отрезал Сеня. – Усадьбу разорили, сожгли. Дотла она не сгорела, удалось восстановить. Позже там райисполком был, ну вы это и без меня знаете.
Валентин Петрович знал. Как знал и то, что в конце восьмидесятых, когда для администрации построили новое здание, в бывшей усадьбе решили устроить музей. Собирали по сусекам экспонаты, залы оборудовали, ремонтировали. Только недолго музей просуществовал.
– Меня в музей на работу взяли. Мать тогда жива еще была, похлопотала. Я там вроде техника был. А примерно через полгода, когда хулиганы ночью два окна разбили, решено было ночного охранника нанять. Директор сказал, если малолетние бандиты будут знать, что ночью в здании не пусто, что человек есть, то не сунутся. Так я вторую ставку получил.
– Да уж. Аккурат после твоей охранной деятельности музей закрыть и пришлось, – не удержался Валентин Петрович.
Сеня поморщился, и полицейскому стало неловко, что он перебил рассказчика.
– На ту картину я внимание обратил в первый же день, как пришел работать. И мама, царствие ей небесное, увидела ее и аж побледнела. Групповой портрет Шмелевых написал местный живописец, а его потомки обнаружили картину на чердаке. То ли он ее отдать им не успел, то ли другая была причина, теперь не узнаешь, но суть в том, что портрет многие десятилетия хранился на чердаке. А потом родственники про музей узнали и отнесли туда. Вроде как в дар. Даже в местной газете про это писали. – Сеня почесал подбородок. – Так вот, картина. Вы ее видели раньше?