Клава была вечно замотана в какие-то тряпки – цветастые шали, толстые вязаные кофты, длинные многослойные платья. Растрепанные седые волосы торчали из-под платка, взгляд был странный – то расфокусированный, младенческий, словно Клава не понимает, кто она и где находится, то вдруг наливающийся злобной подозрительностью. Когда она принималась сверлить меня глазами, мне всегда казалось, что эта женщина подскочит ко мне и ударит, но такого не случилось ни разу.
Бабушкина соседка не была агрессивной, она лишь бормотала что-то себе под нос и смотрела на людей так, что тех дрожь пробирала, – но не более того. Однако одного лишь ее вида хватало, чтобы все кругом побаивались ее, не желали сталкиваться и спешили прочь, едва завидев Клаву на улице.
Мне никогда ни до, ни после не приходилось видеть настолько безусловно, бесспорно сумасшедших людей, а потому странно, что только после смерти этой женщины пришло в голову поинтересоваться у бабушки, в чем была причина помешательства Клавы (и была ли она, причина, или же бедняга родилась безумной).
В тот день я приехала навестить бабушку и увидела крышку гроба возле дома напротив. Хотя Клава мне никогда не нравилась, я боялась ее и избегала, но все же, помимо воли, ощутила грусть.
– Померла. Отмучилась, бедная, – печально сказала бабушка, – пусть уж ей там-то полегче будет.
Тем же вечером я и узнала жуткую историю Клавы.
– Было время, когда мы дружили, – так начала бабушка свой рассказ. – Я всю жизнь на этой улице, а Клава появилась, когда замуж вышла. Трудно поверить, но была тогда Клава красивая, живая, смешливая такая. Платья себе шила нарядные, модные, бусы носила алые, коралловые, мечтала поехать в Ленинград, посмотреть, как мосты разводят…
… С будущим мужем Леней Клава познакомилась еще в школе, они учились в параллельных классах. После выпускного Клава училась на фармацевта, а Леня в армии служил. Она его ждала преданно и верно, как в кино, писала письма, скучала. И он ее любил без памяти. Когда отслужил, вернулся, они сразу поженились и зажили себе душа в душу.
Клава в аптеке работала, он водителем был, часто приходилось ездить по разным городам. Ей не нравилось оставаться одной, но куда деваться? Да и деньги хорошие платили, и нравилась Лене его работа.
Прожили года четыре; дом этот, доставшийся Лене от его тетки, отремонтировали. Люди на молодую пару смотрели и радовались: ни ссор, ни скандалов, всегда вместе. Клава была приветливая, разговорчивая, в саду возилась, песни пела. Леня – работящий, основательный, всем всегда готовый помочь. Детей, правда, не было у молодых, но не успели соседские кумушки начать об этом судачить, как стало известно, что Клава ждет ребенка.
Какая она гордая ходила, как расцвела! Еще больше похорошела, а ведь и без того красивая была, как картинка.
– Я такая счастливая, – говорила она, – даже страшно немного. За что мне это? А вдруг что-то случится, и отберут у меня мое счастье?
При этих словах на глаза бабушки навернулись слезы.
– А беда-то и в самом деле уже рядом была. Тень ее черная накрыла и Клаву, и Леню, и их гостеприимный дом.
В очередную командировку Клава не хотела Леню отпускать. Давило что-то на сердце, тяжело было. Она на шестом месяце ходила, нервничала частенько.
– Так не хочется одной оставаться, – говорила она, – ты скажи начальству, пусть тебя не отправляют пока никуда, можно же и тут, поблизости. Пес с ними, с деньгами, всех не заработаешь! Мне спокойнее, когда ты рядом.
Леня сказал, что от этой поездки уже не сможет отказаться, а на будущее – сходит, переговорит с начальством, раз уж такое дело.
Уехал он во вторник, вернуться должен был в пятницу утром.
Но неожиданно приехал в четверг.
Было уже темно, десятый час пошел. Клава, которая мужа не ждала, поужинала и приготовилась спать ложиться, услышала громкий стук.
Набросила шаль, подошла к двери.
– Кто там?
– Свои. Открывай.
– Леня! – ахнула она и распахнула дверь. – Ленечка!
Муж стоял на пороге, не делая попытки переступить через него.
Клава глянула ему за плечо.
– А машина твоя где же?
Чаще всего Леня ставил грузовик возле дома, редко в заводском гараже оставлял. Но сегодня, видимо, как раз такой случай и был.
– Машина, машина, – ворчливо отозвался муж, – ты за что переживаешь-то? За железяку или за меня? Так и будешь на пороге держать?
– Проходи, Ленечка, проходи! – переполошилась Клава.
Муж глянул на нее, усмехнулся криво, недобро, вошел.
«Он что, думает, я без него любовника привела?» – подумала Клава, немного обескураженная отстраненностью мужа.
Тот разулся, повесил на крючок кепку, снял куртку. Клава немного постояла рядом: ждала, что Леня обнимет ее, примется расспрашивать, как у жены дела, как здоровье, но он не сделал ни того, ни другого.
Потоптавшись в коридоре, она вспомнила, что надо собрать на стол, и унеслась в кухню. Леня тем временем прошел в комнату. Когда Клава минут через пять принесла поднос, на котором теснились тарелка с супом, сметана в мисочке, зелень и хлеб, Леня стоял возле шкафа и рассматривал что-то на полках.
– Ты чего там увидел? – спросила Клава. – Садись скорее, остынет.
Он развернулся к ней всем корпусом быстро, но неуклюже. Снова усмехнулся и направился к столу. Шел странно, деревянной походкой, неловко припадая на одну ногу.
– У тебя болит что-то? – испугалась Клава. – Ты поэтому раньше приехал? Я как чувствовала!
– Ничего не болит, – грубо осадил ее он. – И чувствую я себя как никогда хорошо.
Леня сел за стол, окунул ложку в суп, помешал.
– А приехал раньше потому, что соскучился очень. Увидеть тебя захотелось.
Клава хотела сказать, что и она ужасно скучала и волновалась, открыла было рот, однако так и закрыла, не сказав ничего. Ей вдруг почудилось, что глаза у мужа не того цвета. У Лени были самые красивые глаза на свете – синие, яркие.
Теперь же на них точно пелена была, потому они белыми казались. Клава поморгала часто-часто, потом снова посмотрела – все хорошо, привиделось всего-навсего. Свет, наверное, неудачно упал.
– Ты чего, женушка? Смотришь так, будто привидение увидела!
Сказал – и захохотал.
Смеется, прямо остановиться не может, словно бы нечто невероятно смешное сказал. И смех не Ленин: утробный, густой, точно из колодца глубокого идет. И это его «женушка»! Никогда в жизни Леня так Клаву не называл.
– Ты не ешь ничего, – сказала она, чтобы сказать что-то, не молчать. Захотелось выскочить из комнаты и бежать, пока ноги не заболят.
Леня перестал смеяться и произнес:
– Не голоден я. Да и не люблю эту жижу. Мяса-то нет?
Клава захлопала глазами.
– Это же рассольник. С перловкой, как ты любишь. А мясо там есть, на кусочки порезала.
– На кусочки, – передразнил муж и отодвинул тарелку. – Переварила все, не хочу.
Клава поднялась из-за стола, озадаченная еще больше. Даже обидеться за резкие слова не смогла, настолько была удивлена странным поведением Лени.
Подошла к нему, чтобы убрать посуду, наклонилась.
– Любишь ты побрякушки эти, – сказал он.
– Что?
Леня вскинул руку и ухватил коралловую нитку. Клава инстинктивно отшатнулась, но он держал крепко, и ей пришлось замереть, наклонившись.
– Алые, как кровь, – задумчиво проговорил он, и ей снова показалось, что глаза его побелели.
Внезапно Леня дернул нитку, и та порвалась. Красные бусины покатились по полу.
– Ты что натворил! – воскликнула Клава, от негодования даже позабыв о странностях в поведении Лени. – Сам же мне их подарил на день рождения, и сам же…
Она опустилась на колени и принялась торопливо подбирать бусины.
– Прости, – сказал он, кажется, искренне раскаиваясь, но не делая попытки помочь жене.
Клава подобрала почти все бусины, осталось несколько штук возле ножки стула, на котором сидел Леня. Она потянулась, подобрала их и тут обратила внимание на левую руку мужа.
Она висела вдоль тела – безвольно, безжизненно, как у паралитиков. Но пальцы, казавшиеся чем-то отдельным от руки, чем-то инородным, шевелились, извивались, напоминая дождевых червей, которых Леня выкапывал, собираясь на рыбалку. Ногти были длинными, коричневыми и очень твердыми на вид.
Клава стремительно разогнулась, позабыв про свои кораллы, попятилась.
– Что это с тобой, женушка? – спросил Леня, точно его все это забавляло.
Обе руки теперь лежали на столе, как у примерного ученика, и были совершенно обычными, как всегда.
– Наклонилась, по видимости, резко, – слабо проговорила Клава, – голова закружилась.
Она ничего не могла понять. С какой стати ей начала мерещиться всякая жуть и дикость?
Леня встал и подошел к жене.
– Нервная ты, волнуешься! – Голос его зазвучал мягко, успокаивающе. – Милая, не стоит. Малышу вредно.
Он положил ладонь на выпирающий живот.
Обычно Клава любила, когда муж так делал. Эти прикосновения соединяли их, делали одним целым ее, Леню и ребенка. Она в такие мгновения ощущала себя счастливой и умиротворенной.
Всегда, но только не сейчас.
Ленина ладонь показалась молодой женщине тяжелой и холодной, как камень. Клава задрожала, чувствуя, будто ледяные нити расползаются от его руки, окутывая ее стужей, превращая тело в ледяной кокон.
«Ребенок!» – сверкнуло в мозгу. Она чувствовала опасность, исходящую от этого прикосновения, и вывернулась, отпрянула.
Леня засмеялся. Снова засмеялся своим новым булькающим смехом. Рот его при этом распахнулся так, будто он не улыбался, а желал продемонстрировать зубы – все, от передних до коренных. Глаза оставались серьезными, взгляд был изучающим и ледяным.
Резко перестав смеяться, муж шагнул к Клаве. Бедняжка была испугана до такой степени, что не могла ни сопротивляться, ни уйти прочь. Так и стояла, пока он не обнял ее за плечи своими холодными руками, не прижал к плечу ее голову.
– Боишься меня? Зачем же? Разве я плохой тебе муж? – спросил он, зарывшись носом в ее волосы.