– Роланд, сидеть! – командует Анн-Мари.
Некоторое время они молча едят. На столе миска с фруктами не первой свежести, пятна от пролитого вина, счета, штопор и садовая вилка…
– Анн-Мари.
– Да? – У Анн-Мари весь рот в зефире.
– Помнишь, ты просила рассказать, если девчонки в школе начнут меня донимать?
– А на этот раз что случилось?
– Ну, просто… я им не нравлюсь. Чувствую, они собираются сыграть со мной какую-нибудь злую шутку.
– Как можно кому-то не нравиться? Они, наверное, тебе просто завидуют.
Лорен отрицательно качает головой.
– Нет, это не так. Да и с чего бы вдруг?
– Потому что ты совсем другая, не такая, как они. – Анн-Мари обнимает Лорен одной рукой. – Ты классная, Лорен! Вот что, не заморачивайся. Скажи, чтобы шли куда подальше… и поцеловали тебя в задницу.
Лорен хихикает.
– Может, послушаем музыку? – предлагает Анн-Мари. – Что ты любишь?
– Гм. Мне нравится трек из «Холодного сердца»…
– Окей. Но у меня такого нет. – Она берет за ручку засаленный кухонный магнитофон, и они возвращаются к камину в холле.
Анн-Мари включает синтезаторную музыку, и Лорен, сидя на деревянном полу, покачивает руками в такт.
– Такое очень нравится моим родителям. Это ведь «Дюран Дюран», из восьмидесятых, – говорит Анн-Мари, насаживая на шампур еще одну зефирку.
Они снова подносят свечи к огню, чтобы осветить комнату. В камине потрескивает огонь. С шумом ломается толстая ветка…
– Анн-Мари? Знаешь, некоторые девочки последнее время часто шепчутся о чем-то. Они не хотят со мной дружить из-за мамы. Как ты думаешь, куда она подевалась?
Слова Лорен прозвучали словно гром среди ясного неба. Она видит, как Анн-Мари замирает и молча смотрит на нее, и продолжает:
– Я спрашивала об этом Кирсти, но та сказала, что мне лучше поговорить с папой. Но он не хочет об этом разговаривать.
Анн-Мари смотрит Лорен прямо в глаза.
– Да? – Она ободряюще кивает. И плотно сжимает губы.
Лорен видит, как шевелится ее язык, словно перебирая кусочки застрявшей между зубами еды. Или, может, она подбирает нужные слова?
Когда Анн-Мари вновь открывает рот, то говорит уже совсем как взрослая:
– Говорить об этом непросто. Дело в том, Лорен, что я ничего не знаю. – Она вздыхает, раздувая щеки. – Но мне бы очень хотелось узнать. Очень!
– Что ты хочешь этим сказать?
Она окидывает Лорен испытующим взглядом и закрывает глаза.
– Прости. Мне очень жаль, подруга. – Она снова обнимает Лорен за плечи. – Об этом трудно говорить. – Она немного отстраняется, оставляя руку на плече Лорен. – Мы не знаем, куда делась твоя мама. И никто не знает. Однажды она просто взяла и уехала. Когда ты еще была маленькой. Она никому не сказала, куда направляется.
– Но почему? – Лорен едва сдерживает слезы. Ей еще никогда так не хотелось стать взрослой…
– Почему. Вот именно – почему. Вот это меня и беспокоит. Ее внезапное исчезновение не имело никакого смысла. Диана говорила то же самое. Нам очень жаль, но мы просто не знаем, что с ней случилось. – Она наматывает прядь волос на палец. – Кристину я помню еще с тех пор, как ты была совсем крохотной. Я и сама была маленькой. Твоя мама… она была такая замечательная. И очень мне нравилась. Иногда она присматривала за мной. – Она вздыхает и сжимает плечо Лорен. – Она очень любила тебя, Лорен, не забывай об этом.
– А какой она была? Расскажи.
– Ну что тебе сказать? Довольно необычной. У нее были такие длинные волосы, что… – она тихо смеется, – …они были повсюду. Она носила очень крутые шмотки. И ей нравились всякие такие штуки, – говорит она, кивая в сторону канделябра. – Как вот эти свечи. Помню, однажды у меня разболелась голова. Она положила руки мне на голову, вот так. – Анн-Мари прикасается к макушке Лорен, ее пальцы соединяются на проборе волос, а ладони прижимаются к вискам Лорен. – Потом зажгла свечу и… принялась очищать меня от дурной энергии.
Лорен чувствует, что начинает потихоньку злиться, но старается не подавать виду.
– Но как?
– Ну, она совершала руками разные движения и отбрасывала плохую энергию, как бы отодвигая ее от меня подальше. И представляешь? Я стала чувствовать себя спокойнее – более расслабленной и не такой встревоженной и нервной. Даже начала смеяться; это было похоже на какую-то увлекательную игру. Твоя мама была очень добрым, светлым человеком.
У Лорен округляются глаза.
– Может, тебе стоит поговорить о ней с Вейри? Ведь Вейри с ней дружила.
– Вейри? – недоверчиво спрашивает Лорен.
– Да, я точно знаю! Временами она кажется не самым дружелюбным человеком, не правда ли? Но у нее с твоей мамой были схожие убеждения. Некоторые считают это предрассудками, но все же. Мама говорит, что они часто вместе готовили.
– А что они такое готовили? – недоумевает Лорен. Она чувствует себя чужой. Ей хочется вернуться домой.
– Не знаю… но ты расспроси потом Вейри. Уверена, что она все тебе расскажет. Вот, кстати, помню один случай на пляже…
Лорен чувствует, как ее накрывает какая-то мрачная тоска.
– Так вот, мы выгуливали собаку, рисовали на песке и дурачились. Потом Кристина велела мне не двигаться и закрыть глаза. Она начертила вокруг меня круг и разложила камни, гальку, водоросли и ракушки. Она сказала, что это особый круг, кайрн. Нет, погоди, «кайм». И он придает мне силы, защищает меня.
– Защищает от чего?
– Не знаю. Это было какое-то колдовство, магия. Заклинание, которое должно было уберечь от дурного, от всяких проклятий. От ведьм, от нехороших людей.
Лорен выковыривает грязь из-под ногтя и не поднимает головы. Сейчас ей хочется, чтобы Анн-Мари сменила тему. Потому что ей становится не по себе…
Анн-Мари обнимает Лорен за плечи.
– Извини, я тут много тебе всякого наговорила. Не знаю. Поверь мне, я бы хотела знать, что случилось. Кристина была такой замечательной. Она не была похожа ни на кого из местных. Вот почему я так хорошо ее помню, хотя это было очень давно. Всегда вспоминаю ее. – Анн-Мари делает паузу. – Она дарила мне подарки на день рождения.
– Почему же я никогда не получала подарков на день рождения? – Лорен чувствует, как у нее щиплет в носу.
– Нет… Нет… Вот что… Послушай меня! Мне было лет семь – или восемь, – когда я в последний раз получила от нее подарок. Это было летом, перед самым ее исчезновением. Я была тогда младше, чем ты сейчас…
Анн-Мари ускоряет шаг и перескакивает сразу через две ступеньки. Лорен неохотно следует за ней. Поднимаясь наверх, она отчетливо слышит, как внизу, в подвале, капает вода. Лестница у нее довольно грязная и чем-то напоминает извилистый вход в пещеру. Стены оклеены обоями с рисунками геральдических лилий. Из спальни Анн-Мари наверху падает луч света.
Стены темно-фиолетового цвета увешаны глянцевыми плакатами актеров, которых Лорен не узнаёт, и размытым изображением магического глаза. Камин в стиле модерн пестрит волшебными огоньками в форме цветков. Наверху булькает лавовая лампа. В углу комнаты сооружен оранжевый лабиринт из пластиковых трубок для крыс. Из-под большой железной кровати Анн-Мари вытаскивает полосатую коробку от обуви. Она стряхивает с крышки слой бежевой пыли.
– Думаю, она долго здесь пролежала. – Она роется в груде бумаг и фотокарточек. – Гляди-ка! – говорит она. – Открытка от Алана Мэкки. Мне казалось, я их давно все выкинула. А, вот она! Поздравительная открытка на день рождения от твоих родителей.
– Разве Алан не нагоняет на тебя страху? – спрашивает Лорен.
– Он прислал мне много поздравительных открыток, – отвечает Анн-Мари, не обращая внимания на вопрос. – Раз в год, с тех пор как мне исполнилось десять лет. И еще несколько подарков. Два года назад он прислал мне купальный костюм, и мама тогда попросила его прекратить. – Она пожимает плечами и протягивает Лорен другую открытку. Она светло-зеленая, с красивым кельтским узлом. – Мило, правда? С днем рождения и наилучшими пожеланиями от Кристины, Найла и малышки О.
– Малышки О.?
– Ну то есть от тебя.
У Лорен возникает странное ощущение, как будто ее заставляют надеть то, что она терпеть не может.
– Так вот, – продолжает Анн-Мари, – однажды она подарила мне кольцо с таким рисунком. Мне оно очень понравилось, но вот только я теперь не знаю, куда оно запропастилось. Может быть, в моей шкатулке для драгоценностей. Здесь. – Она достает подвеску: круглый кулон из горного хрусталя висит на серебряной цепочке. – Круто, правда? Помню, как она подарила эту подвеску мне на другой день рождения и объяснила, что та обладает какими-то особыми свойствами. Что она должна принести удачу, оберегать меня, понимаешь? Я поверила. И потом бегала по саду, произносила заклинания и все такое. Прости, Лорен. – Она протягивает подвеску Лорен. – Вот. Кулон должен по праву принадлежать тебе. Я так хочу.
Лорен ничего не чувствует, пока Анн-Мари застегивает цепочку у нее на шее. С таким же успехом она могла бы подобрать кулон где-нибудь на тротуаре.
– Ты говори с ним. Поговори, и, возможно, сможешь поговорить… с ней.
– Я этого не хочу, – говорит Лорен, затем громче, пытаясь сорвать цепочку: – Не хочу!
Застежка ломается, и кулон со стуком падает на пол.
– Лорен. – Анн-Мари опускается на колени.
– Нет. – Лорен вздрагивает и отстраняется.
Анн-Мари глубоко вздыхает.
– Постараюсь тебе помочь. Я уже все решила. Просто это потребует некоторых усилий. Я…
– Нет, мне не нужна… помощь! Ей было наплевать на меня, ей никогда ни до кого не было дела.
Она буквально выплевывает эти слова и рывком распахивает дверь спальни. Царапая ногтями перила, она бежит по коридору. Сейчас ей хочется куда-нибудь спрятаться и побыть одной. Она ненавидит этот дом – весь и каждый его дюйм…
Она запирается в ванной у лестницы и прислоняется спиной к дверному косяку с потрескавшейся белой краской. Здесь холодно, на веревках висят пушистые полотенца, а на низких полках вперемешку с мутным