Рассудив все так, князь начал свой день обычным образом, отдав приказание людям приготовить к пяти часам вечера чай на террасе.
«Я обещал княжне пить чай в павильоне… Но это невозможно… До Зиновьева, вероятно, уже успело дойти известие о вчерашней находке, а потому она поймет», – мелькнуло в голове князя.
Он всецело отдался приготовлению к вечернему приему желанных гостей: лично отправился в великолепные оранжереи, чтобы выбрать лучшие фрукты, и долго совещался с главным садовником по поводу двух букетов, которые должны были красоваться на чайном столе пред местами, назначенными для княгини и княжны.
Из оранжереи князь пошел бродить по парку и незаметно для себя направился именно к тому месту парка, которое было расчищено вчера по его приказанию.
Заросшую часть парка нельзя было узнать. Вычищенные и посыпанные песком дорожки, подстриженные деревья – ничто, казалось, не напоминало о диком, заросшем, глухом, таинственном месте, где над кущей почти переплетавшихся ветвями деревьев высился шпиц заклятого павильона с пронзенным стрелой сердцем. Только одно это здание, каменно-железный свидетель давно минувшего, которое нельзя было совершенно изменить и преобразить волею и руками человека, указывало, что именно на этом месте веками не ударял топор и по траве не скользило лезвие косы.
Но и сам павильон все же несколько изменился и сбросил с себя большую часть таинственности. Это произошло отчасти оттого, что окружающая сумрачная местность стала более открытой и не бросала на павильон мрачной тени, и, наконец, оттого, что была отворена дверь, вымыты полы, стекла и даже стены.
Павильон как будто даже манил к себе гуляющего.
Такое, по крайней мере, впечатление произвел он на князя Сергея. Он совершенно спокойно вошел в него и не смущаясь опустился на одну из двух поставленных по его же приказанию скамеек.
Внутри павильона было положительно уютно. Ничто не говорило о смерти, несмотря на то что только вчера отсюда были вынесены останки жертв разыгравшегося здесь эпилога страшной семейной драмы, несмотря на то что это здание несомненно служило могилой двум возлюбленным.
Быть может, именно эта их любовь и смягчала впечатление их смерти. Любовь не умирает; она всегда говорит о жизни, она – сама жизнь.
Наконец князь вернулся домой, а вскоре приехала и княгиня Полторацкая с дочерью. Сергей Сергеевич провел дорогих гостей на террасу, где был изящно и роскошно сервирован стол для чая.
– Зачем все это? Мы запросто, – заметила княгиня, все же окидывая довольным взглядом сделанные приготовления, доказывавшие, что она с дочерью в доме князя – действительно дорогие, желанные гости.
– Помилуйте, княгиня, для меня сегодня праздник, – и князь выразительно посмотрел на Людмилу.
Последняя покраснела, а княгиня, перехватив этот взгляд, улыбнулась и села на приготовленное для нее место за самоваром. Княжна села рядом с князем.
– А вы тут что, князь, набедокурили?.. – начала княгиня. – На всю окрестность страх нагнали… Зачем вам понадобилось тревожить неприкосновенность старого павильона?
– А, вы об этом, княгиня! В чем же тут бедокурство?
– Ах, князь, я еще смягчила название вашего поступка. Согласитесь, что это безумие – так неглижировать семейные преданья. Вы ведь знали, что на этот павильон было наложено вековое заклятие.
– Знал, то есть слышал, хотя мне лично ни мой отец, ни моя мать не говорили серьезно ничего подобного.
– Странно!
– Они, вероятно, и сами не считали это серьезным. Я, напротив, взглянул на это дело серьезнее их и других своих предков и вчера, прежде чем приступить к работе, высказал свой взгляд отцу Николаю, и в его присутствии и с его благословения открыли павильон.
– Вот как? Я этого не знала… Что же вы сказали ему?
Сергей Сергеевич в коротких словах передал княгине свой вчерашний разговор с отцом Николаем.
Княгиня Полторацкая была одной из самых ярых почитательниц луговского священника, а потому для нее участие отца Николая в казавшейся ей до сих пор безумной затее князя делало последнюю иной, освещало ее в смысле почти богоугодного дела.
– Вот как? Это – другое дело!.. Как же все это произошло? – уже совершенно другим, мягким тоном спросила она.
Князь начал подробный рассказ о вчерашних работах, и особенно о моменте, когда отворили павильон и глазам присутствующих представилась картина двух сидевших в объятиях друг друга скелетов.
– Ах, какой ужас! – почти в один голос воскликнули княгиня Васса Семеновна и княжна Людмила, до сих пор молча слушавшая разговор матери с князем и рассказ последнего.
– Павильон теперь совершенно вычищен и неузнаваем… Я не решился приказать подать туда чай только потому, что все же с ним соединены тяжелые воспоминания, – и князь, как бы извиняясь, взглянул на Людмилу.
– Вот что еще выдумали, да я и близко не подойду к нему, а не то что пить чай… Глоток сделать нельзя было бы… Все они мерещились бы, – заволновалась княгиня.
– Я говорю это потому, что третьего дня, разговаривая с княжной, я обещал ей сегодня пить чай именно в этом павильоне.
– Говорила мне она, говорила об этом… Я даже совсем не хотела по этому случаю ехать к вам, да потом подумала, что вы будете настолько благоразумны, что этого не сделаете.
– Я действительно не решился на это. Но пройтись посмотреть на павильон не мешает; вы совершенно не узнаете ни того места, где он стоял, ни самого павильона.
Князь, говоря последнюю фразу, более обращался к княжне.
– Это интересно, – ответила Людмила.
– Может быть, тебе это и интересно, но я ни за что не пойду туда… Идите вы, если хотите, я посижу здесь и подожду вас, вечер так хорош! – воскликнула княгиня.
Радостная улыбка появилась на лице князя Сергея при этом позволении. Он с мольбой взглянул на княжну Людмилу и заметил промелькнувшую на ее лице довольную улыбку.
Позволение матери пришлось ей, видимо, по сердцу.
Молодые люди поспешили кончить свой чай и, оставив княгиню любоваться картиной залитого красноватым отблеском солнечных лучей парка, спустились по отлогой лестнице террасы и пошли по разбитому пред нею цветнику.
Последний состоял из затейливых клумб, газонов и цветущих кустарников и с террасы виднелся как на ладони, а потому княгиня Васса Семеновна могла довольно долго любоваться идущей парочкой.
Радостная, самодовольная улыбка играла на губах княгини. Судьба дочери устраивалась на ее глазах, согласно ее желанию. Тревоги об этой судьбе, уже с год как змеей вползшие в ее сердце, исчезли. Молодой князь, видимо, по уши влюбился в ее дочь, и предложение с его стороны было вопросом лишь очень близкого времени.
Между тем князь Сергей и княжна Людмила прошли цветник и повернули в одну из аллей парка. Они шли прямо к тому месту, где высился заветный павильон, верхняя часть которого была красиво освещена красноватым отблеском солнечных лучей.
– Вот видите, князь, я была права, говоря, что легенда о павильоне – не сказка, – заметила княжна.
– Признаюсь вам, что я сам то же думал. Я был почти убежден, что найду в нем этих несчастных.
– Зачем же вы открыли павильон? – удивилась княжна.
– Именно потому и открыл, что знал, что найду там…
– Я вас не понимаю.
– Однако отец Николай понял меня.
– Для того чтобы предать их земле?
– Да, это одна из причин, но не единственная, хотя для отца Николая она оказалась достаточной.
– Значит, есть и другая?.. Какая же? Это не секрет?
– Для вас – нет.
Они уже дошли до выхода на полянку, среди которой высился павильон. Княжна вдруг остановилась.
– Мне страшно.
– Чего вы боитесь?.. Посмотрите, как изменились и само место, и павильон.
– Это так-то так, но все-таки, – сказала княжна и взяла его под руку.
Князь повел ее, чувствуя, как дрожала ее рука.
Они вошли в павильон, внутренность которого уже не представляла ничего страшного, усадил княжну на скамейку и сел рядом.
– Так вы хотите знать другую причину того, что если мы хотя и не пьем чая сегодня в этом павильоне, то все-таки сидим в нем? Извольте, я скажу. Причина следующая: в те дни, когда над этим домом, над этим парком и надо мною должна заняться заря нового счастья, я не хотел, чтобы здесь оставался памятник семейного несчастья моего предка, которое он увековечил ужасным злодеянием…
Княжна Людмила не сразу поняла Сергея Сергеевича. Она некоторое время смотрела на него недоумевающе-вопросительно. Однако его взгляд, полный любви и восторженного благоговения, казалось, пояснил ей его туманную фразу, и она, вдруг покраснев, опустила глаза.
На лице князя тоже заиграл румянец. Он взял за руку Людмилу и произнес:
– Здесь, в этой недавней могиле заживо погребенных, которая является не обыкновенным памятником победы смерти, а скорее памятником победы любви, именно здесь, княжна, я хочу заговорить с вами об этом чувстве… Я люблю вас, люблю безумно, беззаветно!.. – и князь опустился на колени пред Людмилой.
Она сидела, низко опустив голову, и молчала.
– Княжна… Людмила… – с мольбою начал князь.
Людмила Васильевна протянула ему руки, но вдруг вскочила со скамейки.
– Не здесь, не здесь!
Князь торопливо встал, но Людмила уже успела выбежать из павильона и пошла по направлению одной из тенистых аллей парка. Князь догнал ее и пошел с нею рядом.
Некоторое время они шли молча.
– Княжна, простите, я… я обидел вас своим признанием?.. – начал Сергей Сергеевич.
Княжна обернула к нему свое лицо; на ее чудных глазах блестели слезы.
– Княжна, вы плачете, – сам со слезами в голосе начал Луговой. – Простите, я не знал, что это может обидеть вас.
– Не то, князь, не то, – дрожащим голосом произнесла Людмила и пошатнулась, так что, если бы князь не поддержал ее, она упала бы.
Он бережно довел ее до ближайшей скамейки и усадил.
– Что с вами, княжна, скажите… О чем вы плачете?
– Ни о чем… Мне там показалось вдруг так страшно…