Королева-мать уже поднялась было с кресла, чтобы присоединиться к общей беседе (не дай Бог, кто-то подумает, что она чего-то не одобряет или кого-то сторонится), как вдруг ее внучка Елизавета, со смехом вырвавшаяся из толпы сверстников, отдуваясь от бега, хлопнулась на сиденье рядом с ней.
— Я уже не маленькая, чтобы играть в эти игры, — проговорила она, переводя дыхание. — Так и платье порвать можно. Тебе нравится мое платье, бабушка? Еле выпросила у папы. Пытался убедить меня, что мое палевое атласное еще вполне сойдет. То самое, что я надевала еще к приезду тети Маргарет из Бургундии. Нет ничего хуже отца, который замечает, кто во что одет. У него слишком хорошая память. А ты слышала, что дофин Франции отказался от сватовства? Отец ужасно переживает, а я так счастлива. Даже поставила десять свечек святой Екатерине. Все свои сбережения потратила. Не хочу уезжать из Англии. Бабушка, сделай так, чтобы я никогда-никогда не уезжала из Англии!
Сесиль, улыбаясь, пообещала, что сделает все, что от нее зависит.
— Старая гадалка Энкарет говорит, что я стану королевой. Но раз принцы не сватаются ко мне, как же я могу стать королевой? — помолчав, понизила голос: — Быть, говорит, тебе королевой Англии. Опять, наверное, хлебнула лишнего».
Со стороны мисс Пейн-Эллис было нечестно и нехудожественно намекать на то, что Елизавету ждет судьба жены Генриха VII, не поведав о том, какие неблаговидные события этому предшествовали. Если она считала, что читателю и так известно, что Елизавета станет женой первого короля из династии Тюдоров, то она должна была понимать, что ему известно и об убийстве ее маленьких братьев. Итак, напоминание о преступлении легкой тенью задело праздник, которым писательница решила завершить свой роман.
7
И все-таки она потрудилась не зря. Когда-нибудь Грант еще вернется к этой книге и прочитает те места, которые пока намеренно пропустил.
Грант выключил лампу на ночном столике и уже стал было засыпать, как вдруг его внутренний голос явственно произнес: «Но ведь Томас Мор — это Генрих VIII». Сон как рукой сняло. Грант снова включил свет.
Смысл этой фразы состоял, конечно, не в том, что Томас Мор и Генрих VIII — одно и то же лицо, а в том, что Томас Мор относится к эпохе правления Генриха VIII, если пользоваться общепринятой схемой.
Грант лежал, глядя на светлое пятно от лампы на потолке, и рассуждал сам с собой. Если Томас Мор был канцлером при дворе Генриха VIII, значит, он пережил двух королей — Генриха VII и Ричарда III. Что-то тут было не так. Он снова открыл «Историю Ричарда III». Прежде он не счел нужным читать предисловие, в котором была приведена краткая биография Мора. Но сейчас ему захотелось узнать, каким образом Мору удалось быть одновременно биографом Ричарда III и канцлером Генриха VIII. Сколько лет было Мору, когда Ричард сел на трон? Оказалось, пять лет!
Ему было пять, когда в Тауэре разразилась драма в Тайном совете, и всего восемь, когда Ричард погиб при Босворте.
Значит, его история написана на основании слухов. Слухи — это то самое слово, которое следователь ненавидит больше всего на свете. Особенно в свидетельских показаниях. Его так и передернуло от отвращения. Он отшвырнул от себя книгу, забыв, что это библиотечная собственность, данная ему на две недели.
Мор никак не мог знать Ричарда III. Он стал взрослым человеком уже при Тюдорах. И эта книга считается настольной книгой историков! Из нее черпал сведения Холиншед, Шекспир пользовался ею как первоисточником. И хотя Мор был убежденным человеком, верить ему можно не больше, чем рассказу бывалого охотника. «Святая правда», записанная со слов третьего лица! Рассказ Мора, при всей его мудрости и достойной восхищения честности, нельзя считать свидетельством очевидца. Грант был слишком опытен, чтобы поверить одному человеку, пересказывающему слова другого человека о том, что, помнится, кто-то видел или что-то слышал.
Его возмущению не было предела.
Прежде всего следует добыть хронику недолгого правления Ричарда III. Томас Мор может отправляться в библиотеку хоть завтра. Конечно, Томас Мор — великий мыслитель и мученик, но ему, Алену Гранту, этого мало. Он лично знавал таких мыслителей, готовых поверить всякой бессмыслице, от которой покраснеет даже закоренелый преступник. Он знал таких знатоков эволюции человеческого духа, которых ничего не стоило обвести вокруг пальца любому мошеннику только потому, что он «полагался на собственные суждения», а не на сведения полиции. Так что для него, Алена Гранта, Мор уже не существовал. Завтра он все начнет сызнова.
Он заснул, так и не остыв от возмущения, а проснувшись, все еще продолжал кипятиться.
Как только крупная фигура Амазонки возникла в дверях, Грант набросился на нее:
— Оказывается, ваш Томас Мор ничего не знал о Ричарде Третьем.
От неожиданности она вздрогнула, испуганная не столько этой новостью, сколько свирепым видом пациента. Казалось, еще одно необдуманное слово Гранта, и она расплачется.
— То есть как это «не знал»? — запротестовала она. — Он ведь жил в то время.
— Ему было всего восемь лет, когда Ричард умер, — неумолимо продолжал Грант. — Он знал обо всем только по рассказам других. Как я или вы, например. Никакого основания для священного трепета перед «Историей Ричарда III» Томаса Мора нет. Все это сказки и сплошное надувательство.
— Вы, наверное, плохо себя чувствуете? Может быть, у вас повысилась температура? — Амазонка сделала озабоченное лицо.
— Температуру не мерил, а вот давление явно скакнуло вверх.
— Вот беда-то, — заохала Амазонка, приняв его слова за чистую монету. — А ведь дело шло на поправку. Сестра Ингэм очень расстроится. Она все не могла нарадоваться.
Для Гранта было неожиданностью узнать, что Пигалица могла радоваться по такому поводу, но это нисколько его не успокоило. Теперь он сделает все, чтобы температура действительно повысилась, лишь бы насолить Пигалице.
Только утренний визит Марты отвлек его от попытки еще раз испытать силу разума над материей. Марта, видимо, пеклась о поддержании его духа так же сильно, как Пигалица — о его физическом выздоровлении. Ее порадовало, что время, потраченное ею и Джеймсом в гравюрном отделе, не пропало даром.
— Значит, ты остановился на Перкине Уорбеке?[12]
— При чем тут Уорбек? Скажи, зачем ты принесла мне портрет Ричарда Третьего? Разве с ним связана какая-то тайна?
— Нет, просто мы прихватили его заодно с Уорбеком. Нет-нет, стой-ка… Вспомнила. Это Джеймс нашел его и сказал: «Вот это для него находка! Самый известный в истории убийца, а смахивает на святого».
— Святого? — воскликнул Грант, но тут же замолчал, подыскивая нужное слово. — Совестливого, — проговорил он наконец.
— Что ты сказал?
— Так, ничего. Просто вспомнил свое первое впечатление о нем. А ты тоже считаешь, что он похож на святого?
Марта взглянула на фотографию, прислоненную к стопке книг.
— Мне не видно, свет мешает, — сказала она и взяла в руки, чтобы разглядеть вблизи.
В этот момент у Гранта мелькнула мысль, что и для Марты, как и для сержанта Вильямса, изучение внешности человека — дело профессиональное. Изгиб бровей, линия губ ей говорят столь же много, как и Вильямсу. Да и сама она, готовясь к роли, думает прежде всего о том, какое лицо у ее героини.
— Сестра Ингэм считает Ричарда скучным. Сестра Даррол не может на него смотреть без ужаса. Доктор подозревает, что он жертва полиомиелита. Сержант Вильямс убежден, что он вылитый судья. А старшая сестра уверяет, что он человек, терзаемый муками совести.
Марта продолжала молча изучать портрет. Потом вдруг сказала: «Вот странно! На первый взгляд кажется, что это злобный и подозрительный человек. К тому же самодур. Потом это впечатление пропадает и до тебя доходит, что выражение лица у него спокойное. Совершенно спокойное и доброе лицо. Возможно, Джеймс это и имел в виду, когда сказал, что он „смахивает на святого“».
— Нет, нет. Не думаю. Наверное, он имел в виду его готовность к покаянию.
— Что бы там ни было, я считаю, что это интересное лицо. Не просто случайная комбинация из органов зрения, дыхания, приема пищи. Чудесное лицо. Кое-где подправить — и вылитый Лоренцо Великолепный.
— А вдруг это и есть Лоренцо? Что, если мы ведем речь вовсе не о том человеке?
— Ну нет. Как ты мог это подумать?
— Очень просто: лицо не соответствует историческим фактам. К тому же за это время картины столько раз меняли место.
— Ну, разумеется, такое случалось не раз. Но этот — уж точно Ричард. Его предполагаемый оригинал висит в Виндзорском замке. Так Джеймс сказал. Он включен в опись имущества, сделанную еще при жизни Генриха Восьмого, так что он провисел там около четырехсот лет. Копии находятся в Хэтфилде и Элбери.
— Пусть будет Ричард, — смирился Грант, — я просто ничего не понимаю в лицах. У тебя нет знакомых в Б. М.?
— В Британском музее? — переспросила Марта (ее мысли были все еще заняты портретом). — Что-то не припомню. Я была там всего один раз, чтобы посмотреть на египетские ювелирные украшения, когда я играла Клеопатру с Джефри. Кстати, ты видел Джефри в роли Антония? Это был благороднейший из Антониев. Мне там становится как-то не по себе. Среди этих накопленных веками богатств чувствуешь себя как под звездным куполом — маленькой и ничтожной. А что тебе понадобилось в Б. М.?
— Мне нужны кое-какие исторические материалы времен Ричарда Третьего. Первоисточники.
— Ты хочешь сказать, что преподобный Томас Мор тебя не устраивает?
— Преподобный сэр Томас не более чем старый сплетник, — отозвался Грант не без злобы. Уж очень невзлюбил он всеми обожаемого Мора.
— Подумать только! А в библиотеке все говорили о нем с таким глубоким почтением. Житие Ричарда Третьего от св. Томаса, вы только подумайте!
— Никакое не житие, — резко оборвал ее Грант. — Он жил при Тюдорах и пересказывал с чьих-то слов то, что происходило в Англии времен Плантагенетов, когда ему самому было пять лет.