— Подумать только! — изумился Грант. — То есть это был собственноручный список Томаса Мора?
— Да, сделанный им в возрасте тридцати пяти лет. В то время книгопечатание было редкостью, а рукописные копии — делом обычным.
— Итак, если информация исходила от Джона Мортона, то не исключено, что он мог быть и ее автором.
— Не исключено.
— Чем и объясняется такая неразборчивость. Этот проныра Мортон не побрезговал бы и кухонными сплетнями.
— Вот именно.
— Сначала он был адвокатом, потом сделался священником, исповедовал самые различные взгляды. Был активным сторонником Ланкастеров, пока не выяснилось, что Эдуард остался жив и невредим.[14] Тогда он переметнулся к Йоркам, и Эдуард сделал его епископом Или, и один папа римский знал, сколько ему еще принадлежало приходов. После восшествия на трон Ричарда Мортон стал поддерживать Вудвиллей, потом служил Генриху Тюдору, за что получил кардинальское звание и место архиепископа Кентербери.
— Стойте! — радостно вскричал Брент. — Я вспомнил, откуда знаю Мортона. Помните «Мортоновы вилы»:[15] «Вы небогаты, боитесь тратить деньги? Так отдайте их королю! Вы сорите деньгами? Значит, вы богач. Поделитесь же с королем!»
— Тот самый. Никто не мог искусней его вышибать деньгу для короля. А я, кажется, додумался, почему возникла его ненависть к Ричарду еще задолго до убийства детей.
— Почему же?
— Эдуард получил от Людовика Одиннадцатого взятку за позорный мир с Францией. Ричард был страшно рассержен — это был настоящий скандал — и отказался от всякого участия в этой сделке и от предложенной ему большой суммы наличными. А Мортон всячески содействовал сделке и посредничал во взятке, за что получил приличный пенсион от Людовика: две тысячи крон ежегодно. Естественно, откровенные высказывания Ричарда по этому поводу стали Мортону поперек горла. И кроны не помогли.
— Могу себе вообразить.
— И уж конечно, при строгом в вопросах нравственности Ричарде Мортону было не так вольготно, как при Эдуарде. Он все равно принял бы сторону Вудвиллей, и не случись этого убийства.
— Кстати, об убийстве, — начал было Брент.
— Ну-ну?
— Об этом убийстве — убийстве мальчиков. Правда странно, что о нем никто ни слова?
— То есть как это «ни слова»?
— За эти три дня я просмотрел массу материалов того времени — письма и другие бумаги. Нигде нет упоминания о мальчиках.
— Может быть, боялись? Опасались за свою жизнь?
— Возможно. Но вот что удивляет. Вы помните, что уже после Босвортской битвы Генрих предложил парламенту осудить Ричарда посмертно? И что же: он обвиняет Ричарда в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве!
— Что? — в изумлении закричал Грант.
— Ваше изумление мне понятно.
— Вы серьезно?
— Вполне.
— Генрих занял Тауэр немедленно по прибытии в Лондон после Босворта. Если он не нашел там мальчиков, то непонятно, почему не объявил об этом сразу. Упустить такой козырь! — Грант долго и недоуменно молчал. Было слышно, как возятся воробьи на подоконнике. — Ничего не понимаю, — наконец заговорил он. — Чем можно объяснить это молчание, если, обнародовав факт исчезновения мальчиков, можно было заработать капитал?
Брент заерзал на стуле, устраиваясь поудобней.
— Причина может быть одна, — произнес он, — мальчики вообще никуда не исчезали.
Они в онемении уставились друг на друга.
— Фу ты, чепуха какая! — воскликнул Грант, — Все это, наверное, просто объясняется, только нам этого пока не понять.
— Чем, например?
— Не знаю. Так сразу не скажешь.
— Я три дня думал и так и не сумел найти причину. Кроме той, что принцы были живы, когда Тауэр перешел к Генриху. Заметьте, что парламент потерял всякую совесть, обвинив в измене сторонников Ричарда, верных своему законному королю в борьбе с иноземным захватчиком. Все обвинения, более или менее правдоподобные, были представлены в этом билле. И самое тяжкое из них — неизменные жестокость и тирания. О принцах же ни слова.
— Фантастика!
— Трудно поверить, но это факт.
— Из которого следует, что никакого обвинения в убийстве в то время не возникало.
— Выходит, так.
— Но постойте, Тиррела же повесили за убийство! Он сам сознался перед смертью. Минуточку, — Грант полистал Олифанта, отыскивая нужное место. — Вот здесь все об этом сказано. Тут никакой тайны нет. Даже Статуя Свободы это знает.
— Кто?
— Сестра, которая попалась вам в коридоре. Убийство совершил Тиррел, его сочли виновным, и он признался во всем перед смертью.
— Это было уже при Генрихе?
— Минутку. Вот, — он пробежал глазами параграф, — нет, это было уже в 1502 году, — и тут же сообразив, что он только что сказал, повторил, но уже медленно: — В 1502 году!
— Так это же…
— Именно. Двадцать лет спустя.
Брент пошарил по карманам, ища сигареты, вынул их, но поспешно убрал обратно.
— Да вы курите. — успокоил его Грант. — Выпить бы чего-нибудь крепкого… В голове сумятица. Как будто играем в жмурки: тебе завязали глаза, раскрутили и — изволь ловить.
— Похоже, — отозвался Каррадин, вынув сигарету и зажигая ее. — Тьма кругом, и голова здорово кружится. — Он повернулся к окну и уставился на воробьев.
— Сорок миллионов школьных учебников не могут ведь ошибаться, — проговорил задумчиво Грант.
— Разве?
— Не должны!
— Прежде я тоже так думал, но теперь сомневаюсь.
— Откуда вдруг такой скептицизм?
— Он возник не сию минуту.
— Когда же?
— Вы когда-нибудь слышали о Бостонской резне?
— Конечно.
— Так вот, когда я рылся в архивах в своем университете, я совершенно случайно узнал, что никакой резни не было, просто разнузданная толпа швыряла камни в часового. Жертвами стали четыре человека. Слушайте, мистер Грант, я был воспитан на рассказах о Бостонской резне. Меня распирало от патриотических чувств при одном упоминании о ней. Кровь вскипала при мысли о том, как англичане косили огнем беззащитных граждан. Вы себе не можете представить, как я был потрясен. В наше время эта уличная драка заняла бы в городской газетке не больше места, чем репортаж о стычке между забастовщиками и полицией, какие случаются ежедневно.
В ответ Брент не услышал ни слова, а свет мешал ему увидеть выражение лица Гранта. Тот лежал и смотрел на знакомые трещинки в потолке.
— Вот почему я так люблю рыться в библиотеке, — нарушил молчание Брент и стал снова наблюдать за воробьями.
Не говоря ни слова, Грант протянул ему руку, Каррадин вложил в нее сигарету и сам зажег ее. Курили и молчали.
Голос Гранта заглушил воробьиный щебет.
— Тонипэнди, — произнес он вдруг.
— Что?
Но Грант будто бы не слышал его.
— Точно такое же событие случилось и здесь. Сам видел, — Грант как бы размышлял вслух. — Тонипэнди.
— Что за «тонипэнди», черт побери! — не выдержал Брент. — Звучит, как патентованное средство. «У вас заболел ребенок? Горят щечки, капризничает, ножки устали? Дайте малышке „тонипэнди“, и все будет в порядке». Ну, как хотите. Не надо мне вашего «тонипэнди», — вздохнул Брент, не получив ответа.
— Тонипэнди, — голос Гранта звучал отрешенно, — это городок в Южном Уэльсе.
— А я-то думал — это лекарство.
— Если вы будете в Южном Уэльсе, вам непременно расскажут, что в 1910 году правительство использовало войска для расстрела бастующих шахтеров, что за это несет ответственность Уинстон Черчилль, который в то время был министром внутренних дел, что Южный Уэльс никогда этого не забудет. Никогда!
Каррадин слушал с серьезным лицом:
— А на самом деле этого ничего не было?
— На самом деле воинствующие элементы в шахтерском районе Ронда Вэлли затеяли скандал. Начался погром и грабеж лавок. Начальник местной полиции попросил Лондон прислать войска для защиты населения. Если начальник полиции считает ситуацию достаточно опасной и просит помощи у военных, то какой выбор остается министру внутренних дел? Но Черчилля так ужаснула мысль о столкновении войск с бунтующей толпой и о возможности кровопролития, что он вместо войск направил туда подразделение столичной полиции, единственным оружием которой были дождевики в скатках. Войска оставались в резерве, а все контакты с толпой пришлись на безоружных полицейских. Два-три разбитых носа в результате — вот и все кровопролитие. Министр внутренних дел был подвергнут резкой критике в палате общин за «беспрецедентное вмешательство». Вот что случилось в Тонипэнди. Вот какой расстрел не может забыть народ Уэльса.
— Мда-а, — Каррадин был озадачен. — Почти как история с Бостоном. Кому-то было выгодно раздуть ординарный случай до невероятных размеров.
— Дело даже не в том, что случаи похожи. Самое интересное то, что абсолютно все свидетели этой истории, зная, что это чепуха, никогда не пытались оспорить ее. Обратного хода теперь уже нет. Легенда не подлежит сомнению, а свидетели — как в рот воды набрали.
— Занятно. Вот как пишется история!
— Да. Такова история.
— Вот почему я так ценю архивы. Вовсе не обязательно искать факты по мемуарным источникам. Их можно найти всюду: в газетном объявлении о продаже дома, драгоценностей, чего угодно.
Грант опять начал рассматривать потолок, а в комнате снова стал слышен воробьиный шум.
— Вас что-то удивляет? — Грант перехватил пристальный взгляд гостя.
— Наконец-то я увидел в вас полицейского.
— Я и есть полицейский. Я чувствую и рассуждаю, как полицейский. Я задал себе вопрос, как это сделал бы полицейский, расследующий дело об убийстве: «Кому это выгодно?» И вдруг понял: доводы о том, что Ричард приказал задушить принцев, чтобы закрепиться на троне, — абсолютная чушь. Даже если бы он избавился от братьев, то ведь оставались в живых еще пять их сестер, которые шли впереди него по престолонаследию. Сын и дочь Георга не в счет. Парламентским биллем они были лишены права наследования. Но ведь и исполнение билля можно было задержать или вовсе отменить. Если Ричард чувствовал себя неуверенно, заявляя о своем притязании на престол, то он должен был принести в жертву своему спокойствию жизни многих людей.