— А они все пережили его?
— Не знаю, но обязательно узнаю. О старшей сестре точно известно. Она ведь стала королевой, выйдя замуж за Генриха.
— Послушайте, мистер Грант, давайте начнем все сначала. Долой школьные учебники, всякие современные теории и авторитетные мнения. Правду откроют не просто книги, а амбарные книги.
— Хорошо сказано, — похвалил его Грант. — А что сие означает?
— Это означает прежде всего, что подлинная история пишется в формах, не относящихся к жанру истории. В отчетах о расходах на королевский гардероб, о содержимом королевского кошелька, в личной переписке, описи недвижимости. Если кто-то, например, утверждает, что у леди такой-то не было детей, а в книге расходов есть запись: «Для сына миледи, рожденного в канун Михайлова дня, пять ярдов голубой ленты по четыре с половиной пенса за ярд», — то логично предположить, что у миледи все-таки был сын, родившийся в канун Михайлова дня.
— Понятно. Так с чего начнем?
— Вы следователь, вам и решать, а я только следопыт.
— Ученый следопыт.
— Я польщен. Итак, какие факты вам нужны?
— Для начала было бы полезно, а вместе с тем поучительно узнать, как восприняли основные действующие лица смерть Эдуарда Четвертого. Она была неожиданной и, должно быть, застала всех врасплох. Как реагировали окружающие?
— Ну, это просто. Вы, надеюсь, имеете в виду не что они говорили, а что делали?
— Разумеется.
— Что они говорили, расскажут историки, а следопытам нужны только факты.
— Это как раз то, что мне необходимо. Недаром сказано: судить будут по делам их.
— А что, кстати, говорится у святого и благоверного сэра Томаса Мора о том, что делал Ричард, когда узнал о смерти брата?
— У благоверного Томаса Мора (читай — Джона Мортона) говорится, что Ричард пустил в ход все свое обаяние, чтобы убедить королеву не давать многочисленной охраны принцу, поскольку он замышлял похищение мальчика по дороге из Ладлоу в Лондон.
— Если верить благоверному Мору, Ричард сразу же решил устранить принца.
— Правильно.
— Значит, прежде всего надо выяснить, кто где был и чем занимался, чтобы делать предположения об их намерениях.
— Так точно.
— Что значит полицейский! — поддразнил его Брент. — Где вы были в пять часов вечера пятнадцатого числа?
— И это оправдывает себя, — отозвался Грант, — уверяю вас.
— Тогда разрешите приступить. Надеюсь, найдется что-то интересное для вас. Я вам очень признателен, мистер Грант. Это куда увлекательнее Крестьянского восстания.
И он стремительно исчез в ранних сумерках зимнего дня. Широкое пальто делало его похожим на университетского профессора, с достоинством шествующего в своей мантии.
Грант включил лампу и стал внимательно, как будто впервые, изучать рисунок на потолке. Какую уникальную, увлекательную загадку подкинул ему этот парень! Дело приняло совершенно неожиданный оборот. Выходит, никто из современников Ричарда не осуждал его?
Генриху даже не пришлось бы доказывать, что Ричард в ответе за все. Принцы были на его попечении. И если их не оказалось в Тауэре, то тем самым Генрих получил возможность бросить в своего мертвого соперника куда более весомый ком грязи, чем тривиальные обвинения в жестокости и тиранстве.
Грант проглотил свой ужин автоматически. До него дошло, что он поел, только когда послышался довольный голос Амазонки, убиравшей посуду: «Хороший признак — съедены обе котлетки».
Целый час он рассматривал тень от лампы на потолке, так и сяк прикидывая варианты, ища какую-нибудь зацепку, которая позволила бы прояснить ему суть дела. В конце концов заставил себя переключиться на что-то другое, как он всегда поступал, когда зацепиться было не за что. Утро вечера мудренее. Завтра эта история может нежданно-негаданно повернуться совершенно другой стороной. Чтобы отвлечься от мыслей о парламентском билле, он принялся за письма, на которые еще не успел ответить. Все это были пожелания скорейшего выздоровления от самых разных людей, в том числе и от его бывших подопечных. Теперь таких приличных людей в этой среде не встретишь. На их место пришли наглые молодые головорезы, в душе которых нет ни грана любви к человечеству. Невежественные и безжалостные, как циркулярная пила. Раньше среди профессиональных взломщиков, как и во всякой другой профессиональной сфере, можно было встретить любопытные личности, чуждые жестокости. Тихие, скромные домоседы, любители семейных праздников, озабоченные детскими ангинами. Или старые холостяки, ценители певчих птиц, завсегдатаи букинистических лавок и тотализаторов. Мастера своего дела.
Какой бандит из нынешних выразит ему сожаление о том, что он вышел из строя? Даже мысль об этом казалась дикой.
Отвечать на письма, лежа на спине, стоило Гранту таких трудов, что он все откладывал это на потом. Но, увидев на верхнем конверте почерк кузины Лоры, он подумал, что Лора с ума сойдет от тревоги, если вовремя не получит ответа. В детстве они с Лорой всегда вместе проводили каникулы и даже одно лето в Шотландии были немного влюблены друг в друга, с тех пор их дружба не прерывалась. Надо черкнуть ей, что он жив-здоров.
Грант с улыбкой перечитывал ее письмо, а в ушах зажурчала по камням и поплыла перед глазами речка Терли. Он почти явственно почувствовал сладкий, холодный запах шотландских вересковых пустошей и на некоторое время забыл, где находится, забыл свою боль, и скуку, и жизнь в четырех стенах.
«Если бы Пэт был чуть помладше или чуть постарше, он послал бы тебе поцелуй. Но ему девять, и он только сказал: „Скажи Алену, что я о нем спрашивал“. Он хранит для тебя наживку своего собственного изобретения и ждет твоего приезда после выписки. У него сейчас некоторые нелады в школе из-за того, что шотландцы выдали Карла I[16] англичанам. Он пришел к выводу, что более не считает себя шотландцем. Сейчас он протестует против всего шотландского, не желает учить историю и географию, петь песни, словом, отрицает все, что связано с этой недостойной страной. Вчера, ложась спать, он объявил о своем намерении просить норвежского гражданства».
Грант взял лист писчей бумаги и написал карандашом:
«Милая Лора,
можешь ли ты представить себе такую невероятную вещь: маленькие принцы — пленники Тауэра пережили Ричарда III!
Ален
P. S. Я теперь почти здоров».
9
— Вы знаете, доктор, при обсуждении в парламенте обвинительного акта против Ричарда убийство маленьких принцев даже не упоминалось, — этими словами Грант приветствовал хирурга, когда тот рано утром вошел в палату.
— Правда? Как странно, — отозвался врач.
— В высшей степени. Чем это можно объяснить, как вы думаете?
— Может, замолчать хотели это дело. Ради его наследников.
— Никто из его семьи не наследовал трона. На нем его род прервался. Трон занял первый из Тюдоров — Генрих Седьмой.
— Ах да. Совсем забыл. Никогда не был силен в истории. На уроках истории, как правило, решал задачки по алгебре. Нас и не пытались ею заинтересовать. Наверное, портреты принесли бы большую пользу. — Доктор взглянул на портрет Ричарда и продолжил осмотр. — Должен вам сказать, что я доволен вами. Сильных болей уже нет?
И он, любезно улыбаясь, вышел легкой походкой из палаты. Конечно, как врачу ему были интересны лица, но на уроках истории он предпочитал держать под партой задачник по алгебре. И сейчас у него тоже не было времени на историю. Ведь от него зависела жизнь многих людей.
У старшей сестры тоже хватало своих забот. Она вежливо выслушала Гранта, но всем своим видом как бы хотела сказать: «На вашем месте я обратилась бы к попечителю нашей клиники». Это было не по ее части. Она царственно взирала с высоты своего положения на свое беспокойное хозяйство, где все важно и все неотложно. Вряд ли она имеет право отвлекаться на вещи, происходившие более четырех столетий назад.
Ему хотелось крикнуть ей: «Но кто же, как не вы, должны знать, как рушатся репутации! Это может случиться даже с королями! Завтра и вы можете погибнуть от сплетни». Но он промолчал, почувствовав, что не имеет морального права задерживать занятого человека.
Пигалица дала понять, что не знает, как в парламенте лишали имущественных прав, и не имеет ни малейшего желания узнать.
— У вас какое-то наваждение, — сказала она, кивнув в сторону портрета. — Это очень вредно. Читали бы вы лучше ваши красивые книжки.
Даже Марта, которую он с таким нетерпением ждал, чтобы изложить ей свою новую версию и услышать ее мнение, даже Марта была слишком озабочена осложнениями с Мадлен Марч.
— И все это после того, как она почти дала мне твердое уверение, после всех наших переговоров, когда казалось, что дело уже в шляпе. Я уже договорилась с Жаком, что он будет делать костюмы. После всего этого она вдруг решает, что ей важнее написать еще один дурацкий детектив. Он, дескать, уже созрел у нее в голове.
Грант слушал жалобы Марты с сочувствием. Хороших пьес так мало, а хорошие драматурги вообще на вес золота, но от него это все так далеко. XV век сейчас был ему ближе Шефтсбери-авеню.[17]
— Надеюсь, детектив не отнимет у нее много времени, — успокаивал он Марту.
— Конечно нет, шесть недель — и готово, но стоит ее упустить, ищи потом ветра в поле. Вот и Тони Савилла хочет, чтобы она писала ему пьесу о графах Мальборо. А ты знаешь, что он своего добьется. Ему ничего не стоит уговорить голубей оставить в покое арку Адмиралтейства.
Уже собираясь уходить, Марта все же вспомнила, о чем пытался ей рассказать Грант.
— Наверняка этому найдется объяснение, дорогой, — прощебетала она уже в дверях.
— Еще бы, — хотелось ему крикнуть ей вслед, — но какое? История эта невероятна и противоречит общепринятому взгляду. Историки твердят, что убийство всколыхнуло в народе ненависть к Ричарду и оттого он согласился, чтобы страной правил иностранец. Но когда парламенту был представлен перечень его злодеяний, в нем ни слова не говорилось об убийстве детей.