— В том числе наш флюгер Стэнли?
— Кажется, и он тоже. Я их не всех хорошо знаю, так что поименно не запомнил.
— Наверное, вы правы насчет желания Ричарда покончить с распрей между Йорками и Ланкастерами. Этим можно объяснить его снисходительность к Стэнли.
— Разве Стэнли был Ланкастер?
— Нет, но он был женат на самой яркой из них — на Маргарет Бофорт, а Бофорты родственники Ланкастеров по побочной линии. Но думаю, что ее подогревало незаконное происхождение ее семьи или ее сын, скажем.
— А кто был ее сын?
— Генрих Седьмой.
Каррадин даже свистнул от удивления.
— Так значит, матерью Генриха Седьмого была леди Стэнли?
— Да, от ее первого мужа Эдмунда Тюдора.
— Но ведь на коронации Ричарда она несла шлейф королевы, а это очень почетно. Я запомнил эту деталь, потому что она показалась мне забавной. Тащить шлейф за королевой. У нас этого не бывает. Большая честь, я так понимаю?
— Огромная. Бедняга Ричард! Не помогло.
— Что именно?
— Великодушие не помогло, — Грант замолчал, а Каррадин продолжал шуршать своими бумажками. — Итак, парламент выслушал показания Стиллингтона?
— Более того. На их основании было издано постановление, дающее Ричарду титул короля.
— Для священника Стиллингтон поступил не очень-то красиво. Но если бы он заговорил раньше — это означало бы гибель для него.
— Вы к нему несправедливы. Зачем было рассказывать раньше? Кому от этого было хуже?
— А леди Элеонор Батлер?
— Она умерла в монастыре. Похоронена в церкви Ордена Белых Кармелиток в Норидже, если вас это интересует. Пока Эдуард был жив, никто от этого не пострадал. Когда же встал вопрос о престолонаследии, то он был обязан рассказать всю правду, красиво это или нет.
— Вы правы, конечно. Так, значит, в парламенте дети были объявлены незаконнорожденными, а Ричард коронован. В присутствии всей английской знати. А где была королева, жена Эдуарда? Она все еще скрывалась?
— Да, она скрывалась, но позволила перевезти младшего сына к брату.
— Когда это произошло?
Каррадин поискал нужное место в своих записях.
— Шестнадцатого июня. Вот моя запись: «По просьбе архиепископа Кентерберийского. Оба мальчика живут в Тауэре».
— Значит, уже после того как перестало быть тайной то, что они незаконнорожденные.
— Да, уже после того. — Каррадин сложил свои бумажки и спрятал их в широченный карман. — Вот, пожалуй, и все на сегодня. Хотя есть кое-что напоследок. — Он собрал на коленях полы своего пальто жестом, которому позавидовала бы Марта. Или король Ричард. — Вы помните парламентский билль «Titulus Regius» — «О королевском титуле»?
— Да, да. И что с ним?
— Так вот. Когда Генрих Седьмой вступил на трон, он потребовал, чтобы билль был аннулирован, рукописный оригинал и все копии уничтожены. За хранение или чтение его полагались штраф и тюрьма.
Грант окаменел от удивления.
— Зачем Генриху это понадобилось?
— Не имею ни малейшего понятия. Но во что бы то ни стало докопаюсь. А теперь можете развлечься вот этим, пока Статуя Свободы не напомнит вам, что наступило время английского чая.
И он положил на грудь Гранту вырванную из блокнота страницу.
— Что это?
— Это то самое письмо, в котором Ричард упомянул о Джейн Шор. До скорой встречи.
Оставшись один, Грант перевернул листок и стал читать.
Высокопарный стиль письма и размашистый детский почерк Брента представляли собой забавное сочетание. Но ни неряшливая современная скоропись, ни тяжеловесные фразы не могли истребить пикантный вкус от чтения письма. От него исходил благородный аромат, как от выдержанного вина. В переводе на современный язык оно звучало так:
«К моему удивлению узнаю, что Том Лайном желает связать себя узами брака с женой Билла Шора. Видать, он крепко влюблен и для него это дело решенное. Нельзя ли, дорогой епископ, послать за ним кого-нибудь и попытаться вразумить эту непутевую голову. Если это невозможно, а препятствий для этого брака со стороны церкви нет, то я даю на него мое согласие. Однако ж, уговорите его отложить венчание до того дня, когда я прибуду в Лондон. А пока, я думаю, этого письма будет достаточно для ее освобождения при условии, что она будет вести себя хорошо, и я советую вам на это время поручить ее заботам ее отца или любого другого лица, которому вы доверяете».
Письмо и впрямь было «скорее грустное, чем сердитое», как выразился Каррадин. Действительно, если вспомнить, что оно касалось женщины, нанесшей Ричарду непоправимый вред, то великодушие и благородство его не могли не поражать. В данном случае в его великодушии не было никакой личной выгоды. Ту широту взглядов, которую Ричард проявил в поисках мира между Йорками и Ланкастерами, можно назвать небескорыстной. Он неизмеримо выиграл бы от объединения страны. Это же письмецо к епископу Линкольнскому было частным, и освобождение Джейн Шор не было важно ни для кого, кроме влюбленного Тома Лайнома. Ричард ничего не выигрывал от своей щедрости. Тут очевидна одна вещь: желание Ричарда видеть друга счастливым было выше его мстительности. Откровенно говоря, если отсутствие мстительного чувства можно считать необычным, в любом человеке, то оно тем более поразительно для такого злодея, как Ричард III.
11
Мысли о письме не оставляли Гранта вплоть до вечернего чая, принесенного Амазонкой. Прислушиваясь к щебету воробьев XX века на своем подоконнике, он все удивлялся, что ему довелось прочесть фразы, зародившиеся в голове человека четыре столетия назад. Какой фантастикой показалась бы Ричарду мысль, что его краткое интимное письмо о жене Шора четыреста лет спустя станет предметом чьих-то размышлений.
— Вам письмо. Приятная неожиданность, верно? — сказала Амазонка, неся на подносе два кусочка хлеба с маслом и диетическую булочку.
Грант отвел глаза от безусловно полезной для здоровья булочки, увидел, что письмо от Лоры, и с удовольствием распечатал конверт.
«Дорогой Ален (писала Лора), история меня ничем (повторяю: ничем) не удивит. В Шотландии есть два памятника двум мученицам, которых утопили за их религиозные убеждения. Но всем известно, что их никто не топил и никакие они не мученицы. Их казнили за предательство — я думаю, что они занимались шпионажем в пользу Голландии, собиравшейся напасть, или чем-то в этом роде. Во всяком случае, по обвинению в уголовном преступлении. Тайный совет отсрочил их казнь по поданной ими петиции. Постановление Тайного совета и сейчас хранится в его архивах.
Это обстоятельство, разумеется, не смутило шотландских любителей мучеников. Историю их печального конца, снабженную душераздирающим диалогом, можно обнаружить в каждом шотландском доме. Причем диалог всякий раз может быть совершенно другим. На могильной плите одной из несчастных жертв на кладбище в Вигтауне начертано:
Погибла за веру Христа верховенства,
Сановным загублена жизнь духовенством,
В одном лишь была она виновата,
Что чтила пресвитера, а не прелата.
Превыше всего Христа она чтила —
Пучина морская ей стала могилой.
Мне говорили, что пресвитерианские священники пересказывают их историю с амвона. Туристы качают головами, осматривая памятники, читая трогательные надписи. И все довольны.
И все это несмотря на то, что собиратель документов, объезжая район Вигтауна впервые сорок лет спустя после предполагаемых событий, во время подъема пресвитерианских настроений, жаловался, что „многие отказываются в это верить“. Очевидцев он так и не нашел.
Мы все радуемся, что ты пошел на поправку.
Если ты будешь стараться, твой отпуск совпадет с весенним клевом. В настоящий момент у нас отлив, но к твоему приезду вода прибудет. Будешь доволен и ты, и рыбы.
Все тебе шлют привет,
твоя Лора.
P. S. Странно, но когда раскрываешь подлинные факты, развеивающие какой-нибудь миф, то возмущение падает почему-то на тебя. Люди не желают, чтобы их идеалы развенчивали. Они осознают неловкость своего положения и противятся этому. Поэтому они не признают правды и отказываются рассуждать здраво. Их равнодушие еще можно было бы понять. Но их чувства сильнее и активнее.
Они раздражаются.
Странно, правда?»
«Снова „тонипэнди“», — подумал Грант.
Тут уж он всерьез задумался, как много еще событий в учебниках английской истории, которые можно было бы определить этим словом.
Самое время теперь вернуться к «Истории Ричарда III» Томаса Мора и посмотреть, как будут звучать соответствующие пассажи на фоне уже известных ему фактов.
Если первоначально, прочтя мемуары Мора, Грант скорее по наитию счел их пустой болтовней, местами даже абсурдом, то теперь они показались ему просто отвратительной ложью. Ему «сводило скулы», по выражению Лориного сынишки Пэта, но он все же продолжал недоумевать.
События были изложены все-таки Мортоном, их участником и очевидцем. Он должен был знать с абсолютной точностью, что происходило в течение июня того года. Однако ни имя Элеонор Батлер, ни закон о престолонаследии — «Titulus Regius» — им ни разу помянуты не были. Если верить Мортону, Ричард использовал факт женитьбы Эдуарда на своей любовнице Элизабет Люси. Но Элизабет Люси, как указывал сам Мортон, этот факт начисто отрицала. Зачем было Мортону ставить кеглю, чтобы тут же ее сбить? Зачем надо было менять Элеонор Батлер на Элизабет Люси?
Видимо, затем, чтобы с уверенностью заявить, что Люси и не была замужем за королем, чего он не мог бы сделать в случае с Элеонор Батлер? Видимо, так. Значит, кому-то было важно доказать, что доводы Ричарда о том, что дети Эдуарда рождены вне брака, несостоятельны. А поскольку Мортон рукой Томаса Мора писал по заказу Генриха VII, этим человеком и был, вероятней всего, сам Генрих. Тот же Генрих VII уничтожил билль о престолонаследии и даже копии с него хранить запретил. Только теперь Грант вспомнил слова Каррадина о том, что Генрих приказал отменить билль без всякого чтения. Ему было крайне важно, чтобы люди начисто забыли об этом билле, чтобы он был уничтожен таким беспрецедентным способом.