Чувства мужа, потерявшего жену, как оказалось, были тоже ему ведомы: менее чем через год умерла его жена Анна.
Ему теперь предстояли ожидание новой попытки вторжения, забота об обороне Англии и беспокойство по поводу опустошенной королевской казны.
Все, что было в его силах, он сделал. Его именем был назван образцовый парламент. Он заключил долгожданный мир с Шотландией и выдал племянницу замуж за сына Якова III. Он упорно, хотя и безуспешно, настаивал на мире с Францией. Но Франция держала при дворе своего любимчика Генриха Тюдора. Вторжение Генриха в Англию, на этот раз заручившегося более широкой поддержкой, было лишь вопросом времени.
Грант вспомнил вдруг о леди Стэнли, об этой пылкой стороннице Ланкастеров, матери Генриха. Интересно, какую роль играла она в этом осеннем вторжении, оборвавшем счастливое лето Ричарда?
Он порыскал по убористому тексту и нашел наконец нужное место. Леди Стэнли было предъявлено обвинение в предательской переписке с сыном.
И снова Ричард поступил с ней — в ущерб себе — слишком мягко. Ее поместья были конфискованы, но переданы на попечение ее мужа. Как и сама леди Стэнли. Для вящей сохранности. По иронии судьбы, лорд Стэнли наверняка был столь же хорошо осведомлен о грядущем вторжении, как и его жена.
Воистину, король-злодей действовал не по правилам.
Грант уже засыпал, как вдруг явственно услышал свой голос: «Если мальчики были убиты в июле, а вторжение из Франции произошло в октябре, почему они не использовали убийство детей как предлог для войны с Ричардом?»
Нападение, разумеется, было запланировано задолго до того, как возник слух об убийстве. Снаряжение пятнадцати кораблей и пяти тысяч наемного войска должно было занять длительное время. Но за это время слух о преступлении Ричарда, если таковой вообще возник, должен был широко распространиться в народе. Почему бы врагам Ричарда не кричать во весь голос о его преступлении, чтобы собрать под свои знамена множество людей?
12
«Спокойно, спокойно, — сказал себе Грант, проснувшись утром. — Ты становишься пристрастным. Это уже не следствие».
Так, подчинившись внутренней дисциплине, он стал прокурором. А что, если версия с Элеонор Батлер была подстроена? Состряпана с помощью Стиллингтона? А что, если обе палаты парламента не прочь были смотреть на это сквозь пальцы в надежде на установление более стабильной власти?
Может ли это пролить хоть какой-то свет на убийство принцев? Нет, не может.
Если эта версия ложна, то первым, от кого полагалось бы избавиться, был Стиллингтон. Леди Элеонор давным-давно скончалась в монастырской келье и не могла поэтому в любой момент послать закон о престолонаследии ко всем чертям. А Стиллингтон мог. Однако он продолжал жить-поживать как ни в чем не бывало. Так он и пережил человека, которого посадил на трон.
Внезапная заминка, резкая перемена привычной процедуры подготовки к коронации — было ли это умело срежиссировано, или это была естественная реакция на разразившееся как гром среди ясного неба признание Стиллингтона? Когда при свидетелях подписывался брачный контракт с Батлер, сколько тогда было Ричарду? Одиннадцать? Двенадцать? Он, вероятней всего, обо всем этом и не подозревал.
Если история с Батлер была придумана в угоду Ричарду, то он должен был отблагодарить Стиллингтона. Но нигде не нашлось и намека на то, что Стиллингтон получил кардинальскую мантию, или высокое положение в иерархии, или должность.
Все же в пользу достоверности истории с Батлер говорила поспешность, с какой Генрих пытался уничтожить всякое упоминание о ней. Будь она фальшива, Генриху ничего не стоило бы разоблачить Ричарда, выведя Стиллингтона на чистую воду. Но он предпочел замять дело.
В этот момент Грант почувствовал, что он опять действует на стороне защиты. Не отказаться ли вообще от этой затеи? Уж лучше обратиться к модным авторам, лежащим без внимания на его ночном столике, и до прихода Каррадина забыть о Ричарде Плантагенете.
Набросок генеалогического древа Сесили Невилль он вложил в конверт, сверху написал адрес Каррадина и попросил Пигалицу бросить его в почтовый ящик. Затем положил портрет Ричарда, прислоненный к стопке книг, изображением вниз, чтобы его больше не волновало лицо человека, которого сержант Вильямс с ходу определил в судьи, и взял со столика роман Саймса Уикли. От изнанки спортивной жизни он перешел к бесконечным чашкам чая героини Лавинии Фитч, а от них, все больше раздражаясь, к закулисным интригам Руперта Ружа. Приход Каррадина избавил его от последнего. Брент, с тревогой глядя на него, начал с вопроса:
— Сегодня ваш вид мне совсем не нравится. Какие-то новые осложнения?
— Если иметь в виду Ричарда, то нового ничего, зато у меня для вас еще один «тонипэнди», — и он протянул Каррадину письмо с рассказом про утопленницу, которая никогда не тонула.
Брент читал письмо со все возрастающим наслаждением, а когда кончил, лицо его даже сияло от удовольствия.
— Что за прелесть! Этому «тонипэнди» просто нет равных. Чудесно, чудесно! И вы об этом никогда не слыхали раньше? Какой же вы после этого шотландец!
— У меня дед был шотландец, — уточнил Грант. — Я, конечно, знал, что пуритане гибли вовсе не «во имя веры», но я понятия не имел, что они, вернее двое из них, вообще не погибали.
— Их гибель не была «во имя веры»? — повторил Каррадин в изумлении. — Вы считаете, что все это выдумка?
Грант засмеялся:
— Да уж наверно. Я, правда, об этом никогда раньше не задумывался. Я так давно знал, что «мучениками» они были не более, чем тот мерзавец, который поплатится за убийство лавочницы в Эссексе, что забыл об этом. В Шотландии если выносили кому-то смертные приговоры, то только за уголовные преступления.
— А я считал, что пуритане святые люди.
— Просто вы насмотрелись живописи XIX века. Тайные моления на вересковых пустошах, внимающие своему пастырю верующие: восторженные лица молодых, седые кудри старцев, развевающиеся на Божьем ветру. Ковенанторы[23] — это то же, что ИРА[24] в Ирландии сейчас. Непримиримое меньшинство, кровожаднее которых не было в истории христианства. Если в воскресный день вместо молебствия вы шли в церковь, то в понедельник, проснувшись, могли обнаружить, что ваш амбар сгорел, а у ваших лошадей перерезаны сухожилия. Если вы открыто проявляли свое возмущение, вас могли пристрелить. Люди, среди бела дня убившие архиепископа Шарпа по дороге в Файф на глазах его дочери, — вот кто были тогда герои. «Храбрыми борцами за дело Господне» считали их поклонники. Годами они жили припеваючи среди своих последователей — пуритан на западном побережье Англии. Епископа Ханимена убил в Эдинбурге «проповедник слова Божьего», эти же люди убили старого священника в приходе Карсферн.
— Совсем как в Ирландии, правда? — вставил Каррадин.
— Да они были хуже, чем ИРА, потому что важную роль там играла пятая колонна. Деньги им текли из Голландии, оттуда же поступало оружие. Никакой обреченности в их движении и в помине не было. Они были готовы в любой день взять власть в Шотландии в свои руки. Их проповеди носили чисто подстрекательский характер. Они удивительно напористо провоцировали преступность. Ни одно нынешнее правительство не могло бы позволить себе терпеть такое. Амнистии пуританам следовали одна за другой.
— Подумать только! А я-то привык считать, что они боролись за свободу верить в Бога по-своему.
— Никто не мешал им верить в Бога, как им вздумается. Но они еще делали все, чтобы навязать свои методы церковного управления не только Шотландии, но и — верите ли? — Англии. Вам надо будет прочесть манифест ковенанторов. Согласно их учению, свобода вероисповедания должна была быть закрыта для всех, кроме них, разумеется.
— А все эти надгробия и памятники для обозрения туристов…
— Все — «тонипэнди». Если вам случится прочесть на могильном камне, что Джон такой-то «пал жертвой верности слову Господню и преданности делу шотландской Реформации», а рядом — трогательный стишок во славу «праха жертвы тирании», будьте уверены, что вышеупомянутый Джон был осужден законным судом за уголовное преступление, наказуемое смертью, не имеющее ничего общего со словом Господним. — Грант издал короткий смешок. — Не издевательство ли, что группу людей, бывших в свое время грозой всей Шотландии, вывели в святые «мученики»?
— Не удивлюсь, если их имя было нарицательным.
— Каким?
— Как Кот и Крыса, помните?
— О чем это вы?
— Помните этот издевательский стишок о Коте к Крысе? Само упоминание этих имен звучало оскорбительно.
— Да, будто они наполнены ядом.
— Слово «драгун» получило такую же окраску. Ведь драгунами были в то время просто полицейские, я так понимаю.
— Да, да. Конные отряды полиции.
— Так вот, для меня, как и для любого другого читателя, слово «драгун» звучит угрожающе. Слово обрело новое понятие.
— Понимаю. Force majeure.[25] В распоряжении правительства, собственно говоря, была только горстка полицейских, контролировавших огромную территорию, поэтому ковенанторы находились в выигрышном положении. Во многих смыслах. Драгун (читай — полицейский) не мог никого арестовать без ордера на арест (он даже не мог поставить своего коня на привязи без разрешения хозяина дома), а ковенанторам ничто не мешало полеживать, прячась в вересковых зарослях, и брать полицейских на мушку. Что они и делали, конечно. А ведь написаны целые тома о страдальцах за веру, прячущихся в вереске со своими пистолями. Полицейские же, исполнявшие сбой долг, считались, разумеется, извергами.
— Как Ричард.
— Вот именно. Как, кстати, продвигается у вас дело с уже известными нам фальсификациями типа «тонипэнди»?
— К сожалению, мне не удалось еще выяснить, почему Генрих так стремился уничтожить билль о престолонаследии. Дело было прочно предано забвению до тех пор, пока первоначальный вариант случайно не обнаружился в архивах Тауэра. Он был опубликован в 1611 году, а полный текст включен в «Историю Великобритании».