— Значит, дело не в билле о престолонаследии. Ричард законно сел на трон, как говорится в билле, а святой и благоверный Мор чушь писал. Никакая Элизабет Люси не была там замешана.
— Люси? Кто такая Элизабет Люси?
— Я забыл, что вы не в курсе. По свидетельству Мора, Ричард утверждал, что его брат Эдуард был женат на одной из своих любовниц, некой Элизабет Люси.
Казалось, Каррадина вот-вот стошнит от отвращения, которое появлялось на его добродушном лице всякий раз при упоминании имени святого и благоверного Мора.
— Но это же чушь!
— То же самодовольно отметил и Мор.
— Зачем им было скрывать Элеонор Батлер? — воскликнул Каррадин, смекнув, в чем тут дело.
— Потому, что ее брак с Эдуардом был действителен, а дети вправду незаконнорожденными. А если это так, то никому нет смысла восставать в защиту прав принцев, значит, для Ричарда они не представляют никакой угрозы. Вы поняли, что вторжение войск Вудвиллей — Ланкастеров было предпринято в пользу Генриха, а не в защиту прав детей, хотя ведь и Дорсет приходился им сводным братом? К тому же слухи об убийстве до него еще не успели дойти. Что касается лидеров восстания Дорсета — Мортона, то дети тут ни при чем. Они делали ставку на Генриха. В случае победы Дорсет стал бы зятем короля, а его сводная сестра — королевой. Неплохая карьера для отверженного без гроша в кармане.
— Да, да. Можно понять, почему Дорсет не стал бороться за восстановление на престоле сводного брата. Если бы была малейшая надежда, что Англия согласится иметь королем мальчика, Дорсет наверняка поставил бы на мальчика. Я обнаружил еще один интересный факт. Королева с дочерьми очень скоро вернулась из своего убежища. Об этом я вспомнил, когда вы упомянули о ее сыне Дорсете. Она не просто вышла из убежища, а зажила так, будто ничего не произошло. Дочери стали выезжать во дворец. Хотите знать, какой сюрприз я вам приготовил?
— Очень.
— Все это было после того, как принцев «умертвили». И еще один сюрприз. После того «убийства» ее сыновей злым дядюшкой она пишет письмо во Францию своему третьему сыну, Дорсету, и просит его вернуться домой и примириться с Ричардом, который не станет причинять ему зла.
Воцарилось молчание.
Воробьи в тот день не появлялись, и в палате слышны были мягкие шлепки дождя по оконному стеклу.
— Комментариев не последует? — спросил Каррадин.
— Понимаю, — ответил Грант. — С юридической точки зрения в поступках Ричарда нет состава преступления, в буквальном смысле слова. Нет достаточных улик состава преступления как такового.
— Верно. Особенно я убедился в этом, когда узнал, что все люди из списка, который я получил от вас, жили и процветали на свободе, пока Ричард не был убит под Босвортом. Они не просто жили на свободе, но и богато жили. Дети Эдуарда плясали на дворцовых балах, получали щедрые пенсии. Ричард назначил одного из этого сонма родственников своим преемником, а его собственный сын умер.
— Кого же именно?
— Сына Георга.
— Значит, он отменил закон о лишении детей Георга престолонаследия?
— Да, да. Если вы помните, он был против вынесения ему приговора.
— Даже святой и благоверный Мор это признает. Значит, все наследники английского трона гуляли на свободе, беспрепятственно занимались своими делами, когда у власти стоял злодей Ричард.
— Не только гуляли, но и были частью истеблишмента. Ведь от них, как от членов королевской семьи, зависела жизнь всего королевства. Я читал хронику города Йорка, которую вел некто Дэвис. Сын Георга Уорик-младший и его кузен, молодой граф Линкольн, были членами Совета. Это видно из письма, которое направил им город в 1485 году. Более того, в том же Йорке в торжественной обстановке Ричард возвел Уорика в рыцарское достоинство одновременно со своим сыном, — Каррадин внезапно прервал рассказ и напрямик спросил Гранта: — У вас есть намерение обо всем этом написать книгу?
— Книгу? — удивленно переспросил Грант. — Боже упаси! С чего вы взяли?
— Потому что мне самому пришла такая мысль. Это намного увлекательнее Крестьянского восстания.
— Ну что ж, валяйте!
— Я хотел бы доказать отцу, на что способен. Он думает, что я ни на что не гожусь, ведь меня не интересуют ни мебель, ни маркетинг, ни рост или падение продаж. Если он увидит своими глазами мою книгу, может быть, поверит, что все-таки не зря старался. Пусть даже кое-когда похвастается, не беда.
Глаза Гранта потеплели.
— Забыл спросить, как вам понравился Кросби-плейс?
— Я от него в восторге. Если бы Каррадин Третий увидел дом, он захотел бы перевезти его в Штаты и поставить где-нибудь в Аппалачах.
— Если вы напишете о Ричарде книгу, он так и сделает. Будет считать его совладельцем своего дома. Как будет называться ваша книга?
— «История лжет» — это слова Генри Форда.
— Отлично.
— Но прежде чем я засяду за работу, предстоит еще много прочесть и найти множество других данных.
— Без этого не обойтись. Далеко еще до самого главного.
— То есть?..
— Кто в конце концов убил мальчиков?
— Ах, да!
— Если дети были живы, когда Тауэр перешел к Генриху, то что с ними произошло потом?
— Я еще займусь этим. Пока что хотелось бы выяснить, почему Генриху так надо было скрыть от всех закон о престолонаследии.
Брент собрался уже уходить, как вдруг обратил внимание на перевернутый портрет Ричарда. Он поднял и поставил его так, как он стоял раньше, заботливо пододвинув к нему стопку книг.
— Держись, — приказал он Ричарду. — Скоро я верну тебе твое законное место.
Закрывая за собой дверь, он услышал голос Гранта:
— Я сейчас вспомнил об одном историческом событии, которое не относится к «тонипэнди».
— Каком? — Брент застыл на месте.
— Резня в Гленко.
— Она действительно была?
— Была!
Голова Брэнта высунулась из-за двери.
— И что же, мистер Грант?
— Человек, отдавший приказ о резне, был, оказывается, ковенантором.
13
Не прошло и пятнадцати минут после ухода Каррадина, как, излучая доброту, явилась Марта, увешанная цветами, свертками книг, коробками конфет. Но Грант с головой ушел в историю XV века Кэтберта Олифанта. Он рассеянно поздоровался с Мартой, что было для нее совершенно непривычно.
— Если бы твой зять убил твоих двух сыновей, приняла бы ты от него кругленькую сумму в виде пенсии?
— Вопрос, я полагаю, риторический, — проговорила Марта, опуская на стол цветы и ища глазами подходящую вазу.
— Честно говоря, я считаю, что все историки — сумасшедшие. Ты только послушай: «Поведение вдовствующей королевы было труднообъяснимым: то ли она боялись, что ее силой лишат убежища, то ли она просто устала от одиночества, живя в Вестминстере, и поэтому в апатии решила, что придется примириться с убийцей своих сыновей».
— Господи, — воскликнула Марта с искренним удивлением, повернувшись к нему, держа в одной руке фаянсовую банку, а в другой — стеклянный цилиндр.
— Как ты думаешь, историки верят в то, что говорят?
— Какая это вдовствующая королева?
— Елизавета Вудвилль, жена Эдуарда Четвертого.
— Я ее когда-то играла. Это была совсем маленькая роль в пьесе об Уорике Делателе Королей.
— Хорошо. Пусть я только полицейский, — сказал Грант. — Пусть я не вращался в таком обществе. Может быть, мне просто везло на хороших людей. Но где водятся женщины, которые дружат с убийцей своих детей?
— В Греции, — ответила Марта. — В Древней Греции.
— Не припомню аналогов даже там.
— Тогда в сумасшедшем доме. За Елизаветой Вудвилль ничего такого не числилось?
— Во всяком случае, никто ничего подобного не замечал. Она все же двадцать с лишним лет была королевой.
— Все это похоже на фарс, как ты не понимаешь, — Марта продолжала расставлять цветы. — На фарс, а не на трагедию. «Да, конечно, он убил Эдуарда и маленького Ричарда, но он такой милый, а мне с моим ревматизмом так вредно жить в комнатах с окнами на север».
Грант засмеялся — к нему вернулось хорошее настроение.
— Разумеется, ты права. Абсурд какой-то. Это уже что-то из области черного юмора, а не беспристрастной истории. Странный народ эти историки. У них начисто отсутствует способность оценить правдоподобие ситуации. Для них история — это аттракцион, где в щелочку можно увидеть, как где-то на дальнем плане двигаются маленькие плоские фигурки.
— Может быть, за чтением судебных дел и ты разучился видеть живых людей, забыл, как они ведут себя в жизни?
— Как бы ты ее сыграла? — Грант вдруг вспомнил, что профессия Марты приучила ее вникать в мотивы поступков.
— Кого?
— Женщину, покинувшую свое убежище, чтобы стать другом убийцы своих детей за семьсот мерков ежегодной пенсии и право появляться на придворных балах.
— Только не я. Таких женщин не бывает, если они не придуманы Эврипидом и не сидят в сумасшедшем доме. Это роль для уличного карнавала или бурлеска. Она противопоказана поэтической трагедии. Написанной белым стихом. Надо будет когда-нибудь рискнуть и сыграть ее на каком-нибудь благотворительном утреннике. Я надеюсь, ты не возражаешь против мимозы? Как странно, что я, зная тебя так давно, не знаю твоих вкусов. А кто выдумал женщину, водившую дружбу с убийцей своих сыновей?
— Никто. Елизавета Вудвилль покинула монастырское убежище и действительно приняла пенсию из рук Ричарда. Пенсию не только назначили, ее выплачивали. Ее дочери танцевали при дворе, а она писала во Францию сыну от первого брака, призывая его вернуться и помириться с Ричардом. Олифант мог только предположить, что причиной этому была боязнь, что ее силой вытащат из монастыря (тебе известен такой случай? Того, кто посмел бы это сделать, отлучили бы от церкви, а Ричард был верным сыном святой церкви), или что ей наскучило монастырское одиночество.
— А что ты думаешь об этих странных делах?
— Простейшее объяснение всему этому может быть, что дети остались живы-здоровы. Никто из современников этого не опровергает.