Не замечая собственных нелепостей, доктор Гэрднер признавал за Ричардом большой ум, великодушие, храбрость, деловые качества, обаяние, популярность и доверие, которое он внушал даже своим злейшим врагам. И на том же дыхании рассказывал о том, что он облил клеветой свою мать, умертвил двух беззащитных детей. «По преданию», — говорит этот достойнейший доктор и тут же излагает сие ужасное предание, подписываясь под ним обеими руками. В характере Ричарда не было ничего мерзкого и подлого, но, если верить доктору, он, как ни говори, был убийцей невинных детей. Даже враги доверялись ему, но он убил своих племянников, и все тут. Честность его была замечательной — но все-таки убил из корыстных побуждений.
Какие только фокусы не показывал доктор Гэрднер, какие головоломные трюки не выделывал! Снова Гранту представился случай подивиться, как устроены мозги у этих историков. Простому человеку в голову не придет, а они-таки додумаются. Ни разу не приходилось Гранту встречать — ни в литературе, ни в жизни — существа, хотя бы отдаленно схожего с Ричардом в изображении Гэрднера или с Елизаветой Вудвилль в описании Олифанта.
Права была Лора — человеку трудно отказаться от своего предвзятого мнения. Развенчивание общепринятых понятий всегда наталкивается на внутреннее сопротивление, рождает неприязнь. Так и доктор Гэрднер: он упирается, как испуганный ребенок, не желает подчиниться неизбежному.
За свою жизнь Грант повидал немало честнейших и обаятельнейших людей, совершивших когда-то убийство. Но не такого рода и не по таким мотивам. Человек, описанный Гэрднером в «Жизни и царствовании Ричарда III», убил бы, только если на него самого обрушилось какое-нибудь несчастье. Он мог бы, скажем, убить жену за неверность. Или партнера, чьи тайные махинации разорили его фирму и разбили будущее его детей. Каковы бы ни были мотивы его преступления, оно совершилось бы как результат сильного душевного потрясения, неумышленно и не из низменных побуждений.
Нельзя сказать, что, обладая такими качествами, Ричард не был способен на убийство. Но можно утверждать, что он не был способен на такое убийство именно потому, что обладал подобными качествами.
Убийство совершено так неумело, а Ричард был человеком выдающихся способностей. Оно было безнравственным, Ричард же верен высоким моральным принципам. Оно было безжалостным, а он был добросердечным.
Если перебрать все его признанные достоинства, то становится очевидным, что, взятые в отдельности, они делали его участие в этом преступлении маловероятным. Взятые вместе, они воздвигали такую высоченную стену, что усомниться в обратном становится невозможно.
15
— Одного человечка вы забыли, — первым делом сообщил Гранту Каррадин, влетев в палату через несколько дней. — Его нет в вашем списке.
— Привет. Кто же он?
— Стиллингтон.
— Как же, как же! Достопочтенный епископ Батский. Если Генрих так возненавидел билль о престолонаследии, подтвердивший правоту Ричарда и лишавший прав его собственную жену, то как же он должен был ненавидеть его создателя?! Так что же было со стариком Стиллингтоном? Казнили по ошибке?
— Очевидно, старик не захотел играть.
— Во что?
— В излюбленные игры Генриха. Отказался наотрез. То ли потому, что был старым стреляным воробьем, то ли слишком наивным, словом, он не полез в ловушку. По моему убеждению — если простому архивисту дозволено его иметь, — он был наивен до такой степени, что не поддавался ни на какую провокацию. Одного этого было достаточно, чтобы его казнили.
— Вы хотите сказать, что он пересилил Генриха?
— Да нет же, никому еще не удавалось пересилить Генриха. Его просто посадили, но забыли выпустить. Так он никогда домой и не вернулся.
— Что-то вы сегодня такой веселый. Я бы даже сказал, навеселе.
— Что за подозрения! Еще все закрыто. Во мне бурлит интеллект, только и всего. Пир духа. Блеск ума.
— Серьезно? Ну так сядьте и отдышитесь. В чем дело, почему все стало так хорошо?
— Хорошо — не то слово. Прекрасно! Из-зуми-тельно!
— Вы все-таки наклюкались где-то.
— Если бы и захотел, в меня просто бы не влезло. Я до макушки переполнен радостью.
— Вы наткнулись на то самое нарушение общей картины, я так понимаю?
— Но оно произошло позже, чем мы думали. На другой стадии. Первые месяцы все шло как полагается. Генрих вступил в свои права, приводил в порядок дела, женился на сестре принцев, с помощью сообщников принудил парламент аннулировать билль о престолонаследии — о принцах нигде не сказано ни полслова — и принял новый билль против Ричарда и его подданных. Те, кто верно служил королю, превратились в изменников: ведь он приказал считать началом своего царствования день накануне Босвортского сражения. Одним росчерком пера Генрих прикарманил горы конфискованного имущества. Кройлендский монах, между прочим, был очень шокирован тем, как Генрих ловко провернул дело с изменой. «Боже милостивый, — пишет он, — кто после этого станет защитой нашим королям в бою, если их верных соратников в случае поражения ждет смерть, а их детей — нищета?»
— Генрих не считался со своими соотечественниками.
— Да. Он, возможно, понимал, что рано или поздно англичане поймут это. А может, они его своим и не считали. Как бы то ни было, сначала события развивались, как можно было ожидать. В августе 1485 года Генрих одержал победу, а в январе следующего года женился на Елизавете. Королева родила своего первенца в Винчестере. Ее мать присутствовала при родах и крещении ребенка. Сие произошло в сентябре 1486 года. А осенью вдовствующая королева вернулась домой в Лондон. Но уже в феврале — не упустите деталей — в феврале ее насильно отправили в монастырь, где она пробыла до конца жизни.
— Елизавета Вудвилль? — Грант был вне себя от изумления. Этого он никак не ожидал.
— Да, да. Елизавета Вудвилль, мать маленьких принцев.
— Откуда вы знаете, что она не отправилась туда по своей воле? — подумав немного, спросил Грант. — Знатные дамы принимали постриг, устав от придворной жизни, — в этом не было ничего особенного. Жизнь в монастырях не была так уж сурова, знаете ли. Наоборот, я думаю, что для богатых дам она была вполне сносной и даже удобной.
— Генрих лишил ее всего имущества и приказал отправить в монастырь в Бермондси. И это событие вызвало большой шум. Пошли разговоры, как вы понимаете.
— Понимаю теперь. Неслыханное дело! Он объяснил причину?
— Да.
— За что он ее разорил?
— За хорошее отношение к Ричарду.
— Вы серьезно?
— Абсолютно.
— Так и значится в документах?
— Нет. Так звучит версия карманного историка Генриха.
— Вергилия?
— Да. В указе Совета, согласно которому Елизавета была заключена в монастырь, значится: «…по некоторым соображениям».
— Вы цитируете? — Грант все еще не верил своим ушам.
— Цитирую. Так и сказано: «…по некоторым соображениям».
После недолгого молчания Грант проговорил:
— Не было у него таланта находить оправдания. На его месте я придумал бы в десять раз лучше.
— То ли ему было наплевать, то ли он надеялся на всеобщую доверчивость. Заметьте, дружба Елизаветы с Ричардом не волновала его целых полтора года. Все это время все шло как по маслу. После того как Генрих пришел к власти, она получала от него и подарки, и поместья.
— Где же тут собака зарыта, как вы думаете?
— Я нашел еще кое-что. И это может натолкнуть на новые идеи. У меня созрела одна грандиозная догадка.
— Давайте ее сюда.
— В июне того же года…
— Какого года?
— 1486-го. На первом году супружества Елизаветы. В январе она венчалась, а в сентябре в Винчестере родила принца Артура в присутствии своей матери.
— Это я помню. Дальше.
— В июне того же года сэр Джеймс Тиррел был освобожден по всеобщей амнистии. Шестнадцатого июня.
— Это ни о чем не говорит. Такое не раз случалось. К концу срока наказания. Или накануне объявления нового. Это лишь зачеркивало прошлые грехи.
— Я это знаю. Первая амнистия никого не удивляет.
— Что значит «первая»? Была и вторая?
— А как же? Это и есть мой сюрприз. Ровно через месяц сэру Джеймсу была объявлена вторая амнистия. Если быть точным, то шестнадцатого июля 1486 года.
— Да-а, — протянул Грант. — Необычайно.
— Действительно, случай крайне редкий. Я задал тот же вопрос одному старичку, сидящему рядом со мной в библиотеке Британского музея. Он занимается историей и сильно помог мне, должен вам сказать. Старичок ответил, что первый раз слышит об этом. Показываю ему выписки из мемуаров Генриха Седьмого — так он задрожал от восторга.
А Грант тем временем усиленно соображал:
— 16 июня Тиррел амнистирован в первый раз. 16 июля амнистирован вторично. В ноябре или чуть позже мать принцев возвращается в город. А в феврале ее подвергают пожизненному заточению в монастыре. Наводит на размышления?
— Верно.
— Думаете, это он сделал? Тиррел?
— Почему бы нет? Каждый раз, когда в том месте, где мы ищем, нить обрывается, невесть откуда является Тиррел со своими собственными загадками. Когда впервые возникли слухи о пропавших принцах? То есть когда об этом начали говорить открыто?
— Пожалуй, в самом начале царствования Генриха.
— Все правильно. Вот ответ на загадку, которая нас мучила с первого дня.
— А именно?
— Теперь понятно, почему не было шумихи вокруг исчезновения мальчиков. Это обстоятельство всегда ставило в тупик даже тех, кто считал, что убийца — Ричард. Действительно, если вдуматься, как это могло сойти ему с рук? При жизни у него была мощная, активная и очень влиятельная оппозиция, которую он оставил на свободе. Рассыпанная по всей стране, она продолжала действовать. Если бы мальчики пропали, ему пришлось бы иметь дело с кликой Вудвиллей — Ланкастеров. Генриху же не были страшны ни чужое мнение, ни слухи. Его оппозиция была надежно упрятана за решетку. Только теща представляла собой кое-какую опасность. Но он вовремя спустил ее в трюм и задраил люк, чтобы не совала нос куда не следует.