— Вы правы, Брент. Тысячу раз правы, — воскликнул Грант, любуясь разгоряченным лицом собеседника. — Ваше место в Скотланд-Ярде, мистер Каррадин!
Брент ответил смехом.
— Мне теперь не отвязаться от «тонипэнди». Держу пари — их больше, чем можно себе представить. Уверен, что исторические труды просто кишат ими.
— Не забудьте своего Олифанта, кстати говоря, — спохватился Грант, вынимая из тумбочки пухлый том. — Вот бы заставить всех историков пройти курс психологии, прежде чем они сядут за свои труды.
— Их это не остановит. Тот, кого интересует человек как таковой, не пишет исторических трудов. Он пишет романы или становится психиатром, судьей…
— Или мошенником.
— Да, мошенником. Или занимается гаданием. Тому, кто хочет понять человеческую натуру, не до исторических трудов. Ведь история — это те же оловянные солдатики.
— Да будет вам! Не судите так строго. Это весьма ученые и эрудированные…
— Я не об этом. Заниматься историей все равно что передвигать фигурки на гладкой поверхности. Что-то близкое к математике.
— Если близкое к математике, то кухонным сплетням там не место, — вдруг злобно вставил Грант. Ему все еще не давал покоя святой и благоверный Томас Мор.
На прощание он решил еще раз пролистать толстого, внушающего почтение сэра Олифанта.
— Вот странно, — сказал он, — никто не скупится на похвалы ратным подвигам. Никаких данных на этот счет не имеется, одни предания. Но искушение воспеть славу так велико.
— Так рыцари признавали достоинства своих врагов, — напомнил ему Каррадин. — В основе предания лежит баллада, которую сложили во вражеском лагере.
— Да. Кем-то из окружения лорда Стэнли. «Молвил тогда рыцарь королю Ричарду», — он перевернул несколько страниц, ища нужное место. — «Честный рыцарь сэр Уильям Харрингтон» — вот кто это был.
Никто ударов не снесет, что эта пара раздает
(проклятые ублюдки!).
Другого срока подожди, судьбу пока не торопи.
Твой взнуздан конь, готовый в бой,
Настанет новый день — и в нем
Должно свершиться торжество —
Корона будет за тобой, ты станешь нашим королем.
«Нет, меч я теперь опустить не могу,
Не померкнуть венцу высоко над челом,
И ни шагу назад, пока грудью дышу!
По Всевышнего воле не завтра умру,
А сегодня умру королем!»
Как сказал, так и вышло — сраженный мечом,
Он погиб, но погиб королем!
— «Не померкнуть венцу высоко над челом», — повторил в раздумье Каррадин. — После этот венец нашли в зарослях боярышника.
— Наверняка кто-то припрятал, чтобы потом присвоить.
— Я всегда представлял себе венец такой высокой штукой с бархатным верхом, вроде той, что была на короле Георге во время коронации. Оказалось, это всего лишь золотой обруч.
— Его можно было носить поверх шлема.
— Ей-богу, — с чувством воскликнул Брент, — будь я на месте Генриха, я ни за что не надел бы эту корону. Ни за что! — После минутного молчания он вдруг спросил Гранта: — Вы знаете, что написано о битве при Босворте в летописи города Йорка?
— Нет, не знаю.
— «Сегодня к великой горести всего города сражен на поле боя и убит наш славный король Ричард» — вот что там написано.
В наступившей тишине воробьиное чириканье стало невыносимо громким.
— Не похоже на некролог о смерти ненавистного узурпатора трона, — нарушил молчание Грант.
— Совсем не похоже, — отозвался Каррадин. — «К великой горести всего города», — повторил он медленно, вслушиваясь в каждое слово. — Они были так огорчены, что ни новый режим, ни неопределенность будущего не помешали им четко и ясно написать, что это было убийство и что они этим опечалены.
— Может быть, они только что узнали о надругательстве над телом убитого короля и мысль об этом стала невыносимой?
— Да. Легко ли им было представить себе, как человека, которого они знали и любили, волокут, словно убитого зверя, и привязывают к седлу головой вниз?
— Такого и врагу не пожелаешь. Однако чувствительность была не самым сильным качеством людей Генриха или Мортона.
— Ха! Мортон! — Брент как бы с отвращением выплюнул это имя. — Никто не пребывал в «горести», когда не стало Мортона, уж вы мне поверьте. Вот что писал о нем автор лондонской хроники: «Среди ныне живущих нет никого, кто хотел бы сравниться с ним, так сильны были ненависть и презрение к нему простого люда».
Грант повернулся и посмотрел на портрет человека, в обществе которого он провел столько дней и ночей.
— Вы знаете, — сказал он, — несмотря на то что Мортон добился многого, в том числе кардинальского звания, я считаю, что он потерпел поражение в схватке с Ричардом. В конечном счете Ричард выиграл. Он был любим в своей стране.
— Неплохая эпитафия, — отозвался Брент печально.
— Да, не такая уж плохая, — окончательно захлопнув том Олифанта, Грант отдал его Каррадину. — Немногие хотели бы большего. Но еще меньше заслужили.
Когда Брент ушел, Грант принялся сортировать свои вещи. Непрочитанные модные романы можно завещать больничной библиотеке на радость другим пациентам. Но альбом с видами гор надо оставить себе. Не забыть бы вернуть Амазонке ее учебники. Он вытащил книги с намерением отдать их, когда она принесет ужин. Открыв одну из них, он снова нашел то место, где повествуется о злодействе Ричарда. Вот она, эта злополучная история. Черным по белому, в школьном учебнике. Без намека на сомнение в ее достоверности. Четко, ясно и обжалованию не подлежит.
Грант уже было захлопнул учебник, но его взгляд упал на первый абзац раздела, посвященного правлению Генриха VII. Он гласил: «В расчет Тюдоров входила задача избавиться от соперников, особенно от наследников из дома Йорков, оставшихся в живых по восшествии на престол Генриха VII. Тюдоры весьма преуспели в этом деле, хотя окончательно расправиться с соперниками удалось только Генриху VIII».
Грант оторопело глядел на это откровение. Ведь этим подтверждалось, что было совершено массовое убийство. Это было простодушное признание того, что вырезана целая ветвь фамильного древа. Ричарду III приписывают убийство двух племянников, его имя стало синонимом злодейства. Зато Генрих VII, в «расчет которого входила задача» истребления целого рода, считается проницательным и дальновидным политиком. Не очень приятным в общении, но умелым, упорным и в конечном счете весьма удачливым.
Грант махнул рукой. История — это такая штука, понять которую невозможно.
Ценности ее авторов так сильно отличались от всего того, что было дорого ему самому, что вряд ли он смог бы когда-либо сойтись с ними во мнениях. Он вернется к себе в Скотланд-Ярд, где убийц называют своим именем, а закон не делает исключения ни для кого.
Он аккуратно сложил обе книги и, когда Амазонка в последний раз принесла мясной фарш с пареным черносливом, торжественно вручил их с краткой благодарственной речью. Да он и впрямь был ей благодарен. Не сохрани она свои школьные учебники, он, может быть, никогда не узнал бы правды о Ричарде Плантагенете.
Амазонка смутилась от любезных слов Гранта. «Неужели, — подумал он, — за время болезни я стал таким грубияном, что от меня ничего, кроме придирок, уже не ждут. Какой стыд!»
— Мы будем о вас скучать, — сказала она, и ее большие глаза, казалось, вот-вот наполнятся слезами. — Мы так привыкли к вам. И не только к вам, а к нему тоже, — она двинула локтем в сторону портрета.
У Гранта тут же мелькнула идея.
— А если я попрошу вас сделать мне одолжение?
— Конечно. Все, что могу.
— Возьмите фотографию, поднесите ее к окну, поближе к свету и внимательно с минуту глядите на нее. Хорошо?
— Хорошо. Но зачем это вам?
— Так надо. Просто из любезности. Я засекаю время.
С фотографией в руках она подошла к окну.
Грант следил за секундной стрелкой. Сосчитав до сорока пяти, спросил: «Ну как?» Не получив ответа, повторил вопрос.
— Странно, — отозвалась она. — Если хорошенько вглядеться, он кажется таким милым, правда?
«Портрет отличался от всех остальных. Выражение глаз — самое интересное и неповторимое в человеческом лице — ускользнуло от него. Не получилась у художника еще одна деталь: он не сумел оживить складку тонких губ широкого рта — рот у него вышел деревянным… Так вот он какой, Ричард III! Горбун, чудовище, которым няньки пугали детей. Погубитель невинных душ. Синоним злодейства».
С этого портрета началась разгадка тайны Ричарда III.