Виноделы обязаны отдавать королю четвертую часть своего урожая. Городам приходится ежегодно выплачивать огромные суммы на содержание войска. Крестьяне живут в великой нужде, задавленные тяжким трудом. Они не имеют шерстяного платья. Вся их одежда состоит из безрукавки из грубой холстины и коротких, до колен, штанов. Чулок они не носят. Женщины ходят босыми. Простой народ не ест мяса, только свиное сало из супа. Благородные живут не намного лучше. Арестованные подвергаются допросу без свидетелей, а после нередко бесследно исчезают.
В Англии все иначе. Никто не имеет права входить в частный дом без разрешения на то хозяина. Король не может вводить налоги, изменять законы или издавать новые. Англичане пьют воду только в наказание. На обед у них рыба и мясо. Одеты в добротную шерстяную одежду и пользуются отличной домашней утварью. Судить англичанина можно только открытым судом».
Что ж, той Англией, с мыслью о которой Грант засыпал прошлой ночью, можно было гордиться.
Он перелистывал раздел, посвященный XV веку, надеясь увидеть хоть одно живое слово современников, которое высветило бы из тьмы прошлого какой-нибудь яркий эпизод. Но тщетно — тэннеровское писание до конца оставалось удручающе безликим. Благодаря ему можно было узнать, что единственный парламент, созванный Ричардом III, был самым либеральным и прогрессивным из всех известных парламентов, а преступления короля никак не вязались с его явным стремлением дать народу благоденствие. На этом сведения о Ричарде III кончались. Кроме Пастонов, стойко выдержавших испытания временем, автор «Систематизированной истории» не уделил внимания никому.
Книга соскользнула с груди, и рука Гранта, пошарив по одеялу, наткнулась на «Розу из Рейби».
5
«Роза из Рейби» относилась к разряду беллетристики и была хороша уже тем, что ее было легче держать в руках, чем «Систематизированную историю». Более того, это был вполне сносный исторический роман, типичный винегрет из исторических фактов и диалогов. Ивлин Пейн-Эллис, было ли это ее настоящее имя или нет, снабдила свою книгу портретами персонажей, их генеалогическим древом и пользовалась нормальной лексикой. Никаких там «чу!», «глядь!» и тому подобное. Это была честная попытка изложить подлинные события. Здесь они были куда более красноречивы, чем в истории Тэннера. Куда более красноречивы.
Грант отлично понимал, что лучший способ узнать человека, если о нем ничего неизвестно, — это получить сведения о его матери.
Поэтому, пока Марта добывает для него канонизированный труд праведного Томаса Мора о жизни Ричарда, его устроит биография герцогини Йоркской Сесили Невилль.
Изучив генеалогическое древо Йорков, он убедился в том, что если судьба обоих братьев — Эдуарда и Ричарда, познавших и на троне тяготы обыкновенных смертных, была уникальной, то в равной степени уникальным было и их английское происхождение. Достаточно было посмотреть на их предков: Невилли, Фитцаланы, Перси, Холланды, Мортимер, Одли, не говоря уж о Плантагенетах. Королева Елизавета гордилась тем, что она чистокровная англичанка, если англичанами считать и валлийцев. Если все коронованные особы Англии, начиная с Вильгельма Завоевателя и кончая Фермером Джорджем,[11] были сплошь полукровками — полуфранцузы, полуиспанцы, полудатчане, полуголландцы, полупортугальцы, то Эдуард IV и Ричард III имели на редкость безукоризненную английскую родословную. Оба были королевской крови, как с материнской, так и с отцовской стороны. Дедом Сесили Невилль был Джон Гонт, родоначальник Ланкастерского дома, третий сын Эдуарда III. Трое из пяти сыновей Эдуарда III были предками обоих герцогов Йоркских.
«Любого из рода Невиллей, — писала мисс Пейн, — встречали как важную персону, поскольку это была семья богатых землевладельцев. Любого из рода Невиллей можно было заведомо считать красавцем, поскольку все они были хороши собой. Любой из Невиллей был человеком особенным — все они выделялись своими душевными качествами и темпераментом. В Сесили Невилль все эти качества были счастливо слиты воедино. Ее называли первой Розой Севера задолго до того, как Северу пришлось выбирать между Белой и Алой Розами».
Мисс Пейн-Эллис утверждала, что брак Сесили с Ричардом Плантагенетом, герцогом Йоркским, был заключен по любви. Грант отнесся к этому с сомнением и даже фыркнул. В XV веке ежегодное рождение ребенка у супругов не говорило ни о чем другом, кроме как о плодовитости родителей. Многочисленное потомство, которое Сесиль принесла мужу, указывало на долголетие их супружества. Однако в те времена, когда женщине отводилась единственная роль — хранительницы очага, тот факт, что Сесиль Невилль сопровождала мужа во всех его поездках, давал основание предположить, что они находили общество друг друга на редкость приятным. О том, насколько часты и постоянны были их путешествия, свидетельствуют места, где появились на свет их дети. Анна, ее первая дочь, родилась в Фотерингэе, их родовом поместье в Нортгемптоншире. Умерший во младенчестве Генрих — в Хэтфилде, Эдуард — в Руане, где герцог воевал. Эдмунд и Елизавета тоже родились в Руане. Маргарет — в Фотерингэе. Джон, умерший молодым, — в Нисе, в Уэльсе. Георг — в Дублине (не этим ли объясняется почти ирландское упрямство Георга?). Ричард тоже родился в Фотерингэе.
Итак, Сесиль Невилль не сидела в замке в Нортгемптоншире в вечном ожидании своего повелителя. Она повсюду следовала за ним, и это говорило в пользу доводов мисс Пейн-Эллис. Словом, брак этот действительно был удачным. Вот откуда у Эдуарда такая привязанность к семье: ведь он ежедневно навещал своих маленьких братьев в доме Пастонов. Да, Йорки еще до испытаний, постигших их, были сплоченной семьей.
Эта мысль пришла к Гранту, когда он, перелистывая книгу, наткнулся на письмо старших сыновей Ричарда — Эдмунда и Эдуарда. Мальчики жили и учились в замке Ладлоу и однажды в конце пасхальной недели отправили с гонцом письмо к отцу, и котором горько жаловались на своего воспитателя, бранили его и просили Ричарда выслушать гонца Уильяма Смита, которому они поведали подробности жестокого обращения с ними. В этом сигнале бедствия, с формальной точки зрения безупречном, звучали нотки благодарности за присылку платья и огорчения, что молитвенник все еще не получен.
Дотошная мисс Пейн-Эллис пояснила, что письмо относится к коллекции рукописей Коттона, и это вселило в Гранта надежду отыскать и другие фактические сведения, без которых полицейский как без рук.
Но он нашел следующую семейную сцену:
«Ранним утром герцогиня стояла на ступеньках своего дома, освещенная нежарким, рассеянным светом лондонского декабрьского солнца, провожая мужа, брата и сына. Дирк с племянниками вывели на мощеный двор лошадей, вспугнув стайку голубей и воробьев. Она увидела, как муж вскочил в седло — как всегда спокойно и основательно, — и подумала, что, несмотря на его бравый вид, можно решить, что он собрался ехать в Фотерингэй полюбоваться на новорожденных ягнят, а не отправляется воевать. Ее брат Солсбери, как все темпераментные Невилли, не скрывал нетерпения.
Она улыбалась, но в глубине души было горько. Тревожно за Эдмунда. Семнадцатилетний Эдмунд, легкоранимый юноша, почти мальчик, не знавший, что такое война, был возбужден и горд сознанием того, что его ждет первое в жизни сражение. Она не смела сказать мужу: „Береги Эдмунда“. Муж не понял бы ее, а Эдмунд, услышав эти слова, пришел бы в ярость: Эдуард всего на год старше, а уже командует армией на границе с Уэльсом, и ему пора в бой.
Она оглянулась на младших детей, выбежавших на крыльцо вслед за нею. Их было трое: Маргарет и Георг, упитанные и светловолосые, а за ними, отступая на шаг, как всегда, малыш Ричард. Его темные волосы и брови делали его похожим на чужака и в своей семье. У четырнадцатилетней растрепы Маргарет глаза на мокром месте, а Георг в досаде и обиде, что ему всего одиннадцать и он не принимает участия в сборах. На худеньком личике Ричарда не отражалось ничего, но мать-то знала, что внутренне он дрожит, как струна.
Зацокали копыта скользящих по мощеному двору лошадей, зазвенели доспехи, и три всадника выехали за ворота, где их ждали слуги. Дети на крыльце запрыгали, закричали и замахали руками.
Сесиль, не раз в своей жизни провожавшая мужчин на войну, вернулась в дом, чувствуя незнакомую прежде тяжесть в груди. Она не могла отделаться от вопроса, мучившего ее: „Кто из них не вернется?“
При всем своем воображении она не могла допустить ужасной мысли, что не вернутся все трое. Что она видит их в последний раз. Что меньше чем через год голова ее мужа, увенчанная бумажной короной, будет выставлена на позор над Микльгейтскими воротами Йорка, а головы брата и сына — над двумя другими».
Конечно, это был художественный вымысел, но портрет Ричарда, темноволосого малыша, казавшегося чужаком в своей семье, заставил Гранта задуматься. Он забыл о Сесили Невилль и стал искать в тексте, нет ли еще каких-нибудь упоминаний о Ричарде. Но мисс Пейн-Эллис не очень-то занимал поскребыш Ричард. Ее увлекала эффектная фигура первенца Эдуарда. Вместе с кузеном Уориком, сыном Солсбери, он одержал победу в битве при Тоутоне и, хотя память о зверстве Ланкастеров была еще жива, проявил к ним милосердие, столь типичное для него в будущем.
Его короновали в Вестминстерском аббатстве, а двум его маленьким братьям, вернувшимся из ссылки в Утрехте, были даны титулы герцога Кларенса и герцога Глостера. Эдуард торжественно похоронил отца и брата Эдмунда в приходской церкви в Фотерингэе. Ричард, которому исполнилось тринадцать, сопровождал траурную процессию на всем пути от Йоркшира. Всего шесть лет прошло с тех пор, когда он с матерью, сестрой и братом стоял на ступенях лондонского дворца Бейнард Касл, провожая их на войну.
Следующий раз Ричард появится на страницах книги лишь спустя несколько лет после коронования Эдуарда. В то время он вместе с двоюродными братьями Невиллями проводил годы ученья в Миддлхэме, в графстве Йоркшир.