Я усмехнулась, не отрываясь от работы.
Лицо Макса внезапно просветлело.
– Смотри. – Он указал на участок земли неподалеку.
Я оглянулась через плечо и увидела разнообразные лепестки, россыпью разбросанные по земле.
– У тебя начинает получаться.
– Только не то, что я хотела, – нахмурилась я.
– Это лучше, чем ничего. У тебя все получится именно в тот момент, когда ты перестанешь задумываться о том, что нужно сделать.
Он убрал с лица улыбку, хотя ее остатки еще притаились в уголках рта.
Я признавала, что Макс красивый мужчина: высокие скулы, правильной формы выразительные глазами, вечно чуть нахмуренный в задумчивости лоб. Мой взгляд скользнул ниже, по прямой линии широких плеч, к сильным рукам с хорошо очерченными мускулами.
Безусловно, при желании он без труда найдет женщину, готовую составить ему компанию. С другой стороны, он ни разу не приводил никого домой. К тому же, чтобы привести кого-то, надо сначала выйти из дома, чего опять же на моей памяти еще не случалось.
Макс повернулся. Я испугалась, что он мог почувствовать мой пристальный взгляд, и поспешно переключила свое внимание на пергамент.
– Ты не ответил, – напомнила я.
– У меня уже давно не было ничего, кроме… мм… физических контактов. И вообще, это не твое дело.
– Физических?
– Ну, ты же понимаешь. Самые поверхностные романтические связи.
– Поверхностные? – Сделав наивные глаза, я наклонилась вперед. – Насколько поверхностные?
– Э… я неудачно выразился. – На его щеках проступил легкий, но отчетливый румянец. – Конечно, не поверхностные, но…
Я изо всех сил пыталась сдержать смех, и он замолчал, подозрительно прищурившись.
– Ах ты, пакостица.
Я покачала головой, все еще хихикая про себя, дочертила очередную стратаграмму и тут краем глаза заметила шквал цветочных лепестков. Все равно не совсем то, что нужно.
– Почему меня вообще допрашивают? – Макс скрестил руки на груди. – А ты? Как долго ты провела со своим возлюбленным?
Он так странно произнес слово «возлюбленный», что мне потребовалось несколько секунд, чтобы догадаться, что он, видимо, имитирует мой акцент.
– У меня нет возлюбленного.
– А как же тот блондин?
– Серел? – Я рассмеялась, покачивая головой. – Он мой друг. К тому же он скорее заинтересуется тобой, чем мной.
– Вот оно что. – Макс какое-то время молчал. – Значит, у тебя никого не было?
Я не могла ответить. Мое сознание неожиданно подкинуло совсем иную картину – реальность, в которой я родилась бы обычной аранской девушкой, жила ничем не примечательной жизнью на острове и сейчас могла бы рассказать историю о невинной первой любви или недалеком бывшем ухажере. Какой же привлекательной выглядела эта фальшивая реальность. Такой простой.
Особенно по сравнению с правдой. Сложной, болезненной правдой.
И все же у меня сложилось впечатление, что он прекрасно знает, о чем спрашивает, и готов услышать мой ответ. Мягкий тон его голоса ясно говорил о приглашении выговориться.
– Ну, у меня был Эсмарис. И те мужчины, для которых я… выступала. – Я старалась говорить как можно небрежнее, хотя слова перекатывались на языке густым прогорклым медом. – Но к любви это не имело никакого отношения, речь шла о выживании. Я знала свою ценность и умела обратить ее себе на пользу.
Я бросила на Макса быстрый взгляд и отметила плотно сжатые губы.
– Ты не заслужила, чтобы с тобой происходило такое.
Я пожала плечами, хотя движение получилось дерганным.
– Многим пришлось гораздо хуже.
«Ты хоть понимаешь, как хорошо я с тобой обращаюсь?» – спросил Эсмарис за несколько минут до того, как попытался меня убить.
– Это ничего не меняет. – Макс покачал головой, и его взгляд обжег меня. – От этого то, что с тобой сделали, Тисаана, не становится менее ужасным.
Его слова задели меня за живое. Они разбередили рану, спрятанную глубоко в груди. Я столько раз убеждала себя, что мне повезло. Ведь я выжила, в отличие от тех людей, которых мне пришлось бросить.
Тем не менее я понимала, что Макс прав. Я знала это с того дня, как Эсмарис избил меня до полусмерти. Просто мне довелось повидать и пережить такие ужасные вещи, что я принимала расчетливую заботу Эсмариса за любовь. А ведь он заботился обо мне, как заботятся о породистой лошади: балуют, ухаживают, дрессируют и ездят на ней, а когда она начинает брыкаться, убивают.
Ведь мне же повезло.
– Однажды я попыталась выкупить свою свободу, – тихо призналась я, – но Эсмарис сказал, что я забыла, кто я.
Когда я решилась снова взглянуть на Макса, он молча смотрел на меня печальным задумчивым взглядом, хотя на скулах играли желваки.
– Возможно, он даже был в чем-то прав, – продолжала я. – Но я также на время забыла, что он собой представляет. Я забыла, что он никогда не сможет взглянуть на меня иначе, чем на свою собственность.
Я попала к Эсмарису еще совсем ребенком. Я была маленькой девочкой, когда он взял меня к себе и убедил, что я должна быть благодарна за то, что меня били лишь изредка, за то, что он выждал несколько лет, прежде чем изнасиловать меня, за то, что не отправил меня на смерть вместе с многими другими.
«Разве тебе не повезло, Тисаана? Разве я плохо с тобой обращаюсь?».
Я бессознательно изо всех сил сжала в пальцах ручку и с размаху прочертила линию на бумаге. И вдруг на меня дождем посыпались цветочные лепестки.
Всю ночь я вычерчивала стратаграммы, но, кроме той единственной удачи в саду, больше мне не везло. Мы с Максом успели установить удобный для нас обоих распорядок. Я сидела на полу на своем обычном месте около камина с разбросанными вокруг бумагами. Макс растянулся рядом в кресле с книгой в руках.
Потихоньку текла ночь, и в конце концов чернила начали дрожать и расплываться перед глазами в мерцающих отблесках пламени. Порой мы оба засыпали у камина и потом заспанно приветствовали друг друга в резком утреннем свете.
– Тисаана.
Видимо, Макс задремал, потому что его голос звучал хрипло, как спросонья. Он говорил так тихо, что я ничего не могла разобрать: потрескивание пламени заглушало его слова, а к тому же я слишком устала. Когда я подняла глаза, он задумчиво и немного напряженно разглядывал меня через низкие, кривовато сидящие очки для чтения.
– Я понял, – торжественно заявил он, так тихо, что слова его поднимались к потолку легким паром, – ты не забыла, кто ты. Я уверен, что ты помнишь. И я надеюсь, что больше ни у кого не хватит наглости доказывать тебе обратное.
Какое-то время я молча смотрела на него. В груди возникло странное, едва уловимое ощущение – будто я проглотила пригоршню призванных серебристых бабочек.
– Я знаю, – наконец сказала я как ни в чем не бывало. – Я просто чудо.
Макс, закатив глаза, затряс головой. Под затихающий шелест его смешка мы снова погрузились в уютную тишину.
Глава 26
Восемь недель.
Ровно столько оставалось до моих экзаменов. Мы с Максом, вооруженные странной обретенной близостью, зародившейся после сражения в Таирне и устранения его последствий, устремились к цели с новым рвением. Уроки длились по десять, двенадцать, шестнадцать, восемнадцать часов – столько, сколько требовалось, пока кто-то из нас или мы оба не падали в изнеможении в кресло.
Многое встало на свои места. Казалось, никто из нас не понимал, что происходит, но мы оба то и дело подмечали изменения: растущую непринужденность в разговорах, понимание без слов на уроках, уют и тишину проводимых дома вечеров.
Наша совместная жизнь слилась в едином пульсе, сердцебиении, в единении вдохов. В тишине между ними я изучала ритм шагов босых ног Макса по ночному коридору, подергивание жилки на шее, когда он сосредотачивался, еле слышимый смех, которым всегда сопровождались мои шутки – даже самые несмешные. Я узнала, что его улыбка всегда начинается с одной стороны – левый уголок рта приподнимался на долю секунды раньше, чем правый, – и что он очень любит имбирный чай, а также запомнила длинный перечень вещей, для которых он не создан.
В свою очередь, он тоже потихоньку изучал меня. Я это точно знала, потому что в один прекрасный день поняла, что он давно перестал спрашивать, какой чай мне заварить, и что у нас таинственным образом образовались нескончаемые запасы малины, хотя сам Макс ее не любил. Он продолжал ненавязчиво расспрашивать меня о прошлой жизни, всегда в сонные минуты в конце дня. «Расскажи мне о Сереле. Расскажи мне о своей матери. Расскажи мне о Низерине».
Я же, со своей стороны, вела себя наоборот: осторожно нащупывала грани вопросов, ответы на которые могли причинить боль, и не трогала едва зажившие, тщательно спрятанные раны. Прошлое Макса по-прежнему оставалось для меня большой загадкой. Как бы ни разбирало меня любопытство, я видела, что при намеках на эту тему он вздрагивает, хотя и пытается это скрыть. Я знала, что истинным милосердием с моей стороны будет, если я оставлю свои вопросы при себе.
Благодаря новообретенному взаимопониманию мы стали друг другу опорой. В ночи, когда я просыпалась от кошмаров и бежала от них на свежий воздух сада, у Макса всегда обнаруживалась бессонница, и он прогуливался по темным тропинкам, составляя мне молчаливую компанию.
Мой аранский с каждым днем становился все лучше. Тем не менее время от времени у меня вырывался бессмысленный набор слов, нарушающий все правила человеческой речи. В конце одного особенно утомительного дня я совершила очередное преступление против грамматики, когда хотела узнать у Макса, куда он убрал чернила для стратаграмм, и спросила его: «Пропала где… черная вода?»
Макс даже бровью не повел, просто залез в ящик стола и достал чернила. Увидев полный ужаса и изумления взгляд Саммерина, он лишь пожал плечами:
– Еще немного времени, и ты тоже свободно заговоришь на языке Тисааны.
Мы обменялись гордыми взглядами и наградили друг друга победной улыбкой.
Дни текли один за другим, сливаясь воедино. Сначала они тянулись долго, но постепенно пошли на убыль. Прохлада по утрам напоминала о наступающей осени. Сад разросся, виноградные лозы переплетались, развесистые цветы жадно нависали над вымощенными дорожками.